Начнем с того, что разговоры о внешней политике — зачастую проекция своих внутренних страхов и убеждений, а не результат обоснованного анализа.

Почему «во всем виноват Запад?» Во-первых, война на Донбассе длится с 2014 года, и россияне очень устают от постоянного соперничества с НАТО и напряжения. Война — это страшно, и люди не хотят даже думать об этом. Я даже лично сталкиваюсь с тем, что у собеседников будто отключается восприятие этой темы. Это похоже на разговоры о коронавирусе: люди не хотят признавать, что проблема существует, потому что из-за напряжения заканчивается психологический, эмоциональный ресурс.

Из-за усталости люди обращаются к самой доступной информации. В провластных СМИ они получают эмоциональные, простые объяснения: во всем виноваты США и НАТО, а мы просто защищаемся. В России сужается выбор медиа. У общества мало возможности получить информацию — суть не в том, что в каждом доме должен быть телеканал «Дождь», а просто доступ к разным точкам зрения. Даже про-правительственные мнения в России могли бы быть более детализированные, со сложными аргументами и без психологического надрыва.

Со стороны Запада тоже не все идеально — хотя понятно, что все страны стараются использовать любые возможности для продвижения своих интересов. Если смотреть на войну на Донбассе в контексте отношений России и НАТО, то проблема тянется не с 2014 года, а с середины 90-х годов. Архивные исследования говорят о том, что в конце 80-х и начале 90-х были неформальные обещания и политическое понимание, что расширение НАТО на восток за пределы Германии — это очень проблематично и, скорее всего, сделает Россию враждебной к США и западным структурам. Потом на Западе сменились правительства и премьер-министры, изменился баланс сил — Россия была слабой и занималась внутренними проблемами. Позиция поменялась, НАТО начал расширяться.

Во-вторых, были эпизоды военного вмешательства Запада в другие страны, которые с российской точки зрения воспринимались негативно. Это война в Югославии, вторжение в Ирак, реакция на арабскую весну и события в Ливии. Если в случае введения войск в Югославию еще можно принять аргумент, что нужно было предотвратить геноцид и остановить насилие, то война в Ираке была ошибкой, она сильно навредила Ближнему Востоку. Так считает не только Россия, но уже понимают и в США. Вторжение в Ливию тоже закончилось фиаско: обещали бесполетную зону, в итоге убили Каддафи и сегодня Ливию тяжело назвать государством. Раньше это была диктатура, но сейчас там просто ничего нет, банды и террористы. Такие эпизоды показывают, что к военному вмешательству Запада надо относиться осторожно.

Наконец, США, НАТО и Евросоюз первые 20 лет после распада СССР были самыми сильными игроками на международной арене. Это не только дает возможность проводить свою политику, как хочется, но и накладывает ответственность. От более сильной стороны можно было ожидать более продуманные стратегические попытки включить Россию в западные структуры. Тем более, что Ельцин и ранний Путин подавали такие сигналы. Например, Путин сам говорил, что допускает возможность вступить в НАТО. Теперь, время для объединения ушло.

Еще в 2013 году казалось, что правление Путина не может долго продолжаться. В российском обществе было ощущение унижения: нами никто на внешнеполитической арене не интересуется, экономика так себе, западные продукты и машины лучше.

Только позже появилась идея «особого» Крыма, восстановления исторической справедливости — я думаю, это скорее была идея правительства, чем общества.

Запал длился года три. Потом начал падать уровень благосостояния, плюс произошло привыкание: круто, нас уважают, а что дальше? Рейтинг президента перестал расти и на него перестала сильно влиять внешняя политика. Поэтому война на Донбассе не вызывает тех эмоций, которые вызывала история с Крымом.

К тому же, многие даже не думают, что на востоке Украины идет война с участием России. «Ну да, мы помогли где-то вначале, может наши военные и были на Донбассе, но ведь это Правый Сектор собирался первым напасть. Это украинский гражданский конфликт», — так думали некоторые люди, с которыми я говорил для своей диссертации про влияние гражданско-военных отношений на реализацию политических курсов в оборонной сфере. Этот конкретный аргумент мне сказал один из офицеров запаса, очень образованный человек с большим опытом службы. Я думаю, что это была его искренняя позиция.

Мне кажется, это психологическое вытеснение: люди перестали об этом размышлять, тем более, что в государственных СМИ говорят не о российских военных, а об «ополченцах». Мысль о том, что Россия атакует Украину, как будто невыносима для людей. В Сирии мы, например, боремся с террористами. А на Донбассе? Непонятно, за что Кремль это делает.

По опросам Левада-центра, сейчас более половины россиян боятся войны. Но большинство думает, что Россия не собирается нападать первой — мол, это сделает Запад. Поэтому и протестовать незачем: мы ведь должны обороняться. Но действительно ли люди так считают, или они объясняют себе свой же страх перед выходом на улицу? Это сложный вопрос, здесь нужно проводить фокус-группы.

Вспомним лидеров антивоенного протеста 2014 года: на пике в нем участвовало около 20 тысяч человек в Москве. Борис Немцов убит. Дмитрий и Геннадий Гудковы — в эмиграции. Шлосберга и Ройзмана слышно меньше. Деятели культуры, например, Улицкая, стали мало высказываться о политике. Некому организовывать протесты.

Выходить на улицу сейчас — плохая идея, политический климат изменился. Надо придумывать новые пути политического выражения.

Рост цен создает негативный фон, но его недостаточно, чтобы обрушить рейтинги власти. Люди привыкают к экономическим ухудшениям, если они наступают плавно. Если бы цены подскочили в полтора раза, а доллар резко стал по 150 рублей — конечно, это бы вызвало падение рейтинга и президента, и правительства. А постепенных изменений недостаточно.

Это работает не только в России: британские аналитики говорили мне, что в Великобритании не выходят на улицы из-за ухудшений, связанных с Брекситом, просто потому что люди к ним постепенно привыкают.

Еще нельзя забывать, что Россия разная. Городское население, более богатое, пока в меньшей степени ощущает экономические изменения. У людей победнее нет сильного политического представительства, особенно с января 2021, когда начался новый виток репрессий. Люди чувствуют, что выходить на протесты нельзя, это опасно и бессмысленно.

Во-первых, чтобы фактор смертей начал играть политическую роль, нужно дойти до определенной точки. Я бы сравнил это с потопом: уровень воды поднимается, люди напрягаются, но катастрофы не происходит. А потом вода поднимается совсем немного, и вот уже эти 2 см распространяются по всему городу и затапливают низины.

Восприятие военных потерь работает похоже: напряжение медленно растет, но критически не сказывается на ситуации. А затем достаточно одного погибшего, чтобы общество резко отреагировало. Власти стараются предотвратить этот взрыв, например, цензурой. На тех, кто пытался рассказывать истории погибших на Донбассе солдат, оказывали давление. В федеральных СМИ информация об этом не выходила. На журналистов, которые писали о псковских десантниках, погибших в Украине в 2014 году, напали прямо на кладбище в Пскове.

Во-вторых, на Донбассе погибали солдаты контрактной службы. Когда ты подписываешь контракт, ты понимаешь, что по его условиям, возможно, придется погибнуть. Так работают профессиональные армии во всем мире, а в России вообще «защита Родины» вкладывается в головы мальчикам еще со школы.

Огромную роль во время войн в Чечне и Афганистане играли родители призывных солдат, они стали важной частью российской политики. В Советском Союзе говорили: «куда отправляют наших сыновей?», когда мужчин призывали воевать в Афганистан. Это возмутило общество и делегитимизировало советскую власть.

То, что к призывной армии относятся с большей эмпатией, подтверждается исследованиями в разных странах. Протесты против войны во Вьетнаме были сильными, в частности, потому, что людям было непонятно, за что так массово «погибают наши мальчики» — солдаты призывной службы.

Кстати, в проправительственных кругах на самом деле тема погибших солдат все-таки обсуждается. Среди патриотичных граждан есть желание увековечить каждого отдавшего жизнь за Россию, но публичные похороны опровергали бы государственный нарратив «их там нет».

Война становится недопустимой, когда у нее много жертв. Не только человеческих, но и экономических. Тогда люди задаются вопросом: «За что нам это все? Какая цель войны?» Особенно это работает, если война не оборонительная, а за пределами страны.

Внутри движения могут быть разные группы. Например, религиозные христианские консерваторы, для которых неприемлема война. Матери солдат. Ветераны, которые вернулись с войны. Дальнобойщики, у которых цены на топливо поднялись из-за войны. У всех групп должны быть возможности для организации, мобилизации и обмена информации между собой. И у всех одна цель: прекратить войну.

Еще должны быть политики и общественные деятели, которые благодаря этому движению наращивают свое влияние. Им выгодно поддерживать движение, чтобы, например, позже использовать это на выборах. Это нормально, так работает политика.

Наконец, движения за мир часто были связаны с религиозной составляющей. С точки зрения религии любую войну можно считать недопустимой. Например, христианское движение за мир в США сильно подпитывало движение против войны во Вьетнаме.

В России не так много по-настоящему религиозных людей, плюс главная церковь в стране поддерживает власть. В Московской области стоит храм, посвященный победе в Великой Отечественной Войне и подвигам русского народа во всех войнах. Поэтому нужна какая-то другая идеологическая позиция. В 2014 году еще был про-западный запал, и то небольшой: для Москвы 20 тысяч человек — это немного. В 2022 году, как мы раньше сказали, многие люди обвиняют в нынешнем кризисе НАТО и США. Здесь протестовать остается, как в старом советском анекдоте, только против Рональда Рейгана на Красной площади.

Людям сложно сложить мнение, потому что информация слишком противоречивая. Информационное поле похоже на какой-то винегрет. Западные лидеры говорят о возможной войне одно, украинский президент — другое. Российское правительство говорит, что не будет ни на кого нападать, и при этом перебрасывает технику к украинской границе.

А российским политологам сложно что-то предсказывать, потому что в России плохое образование для политологов, которые хотят изучать внутреннюю и внешнюю безопасность. Нет программ, где бы качественно преподавали и безопасность, и политику. А если ты публично обсуждаешь такие вопросы, вообще можно попасть под какую-то статью. Можно вспомнить случай Оксаны Севастиди, которая из Грузии написала смс-ку о том, что видит из окна российскую военную технику, и ее осудили на 7 лет за «шпионаж». Два года женщина сидела в тюрьме за смс-ку, пока Путин ее не помиловал.

Сейчас такая стадия, когда нужно просто информировать людей. Я бы распространял новости про передвижение войск, доводил до людей информацию. Среди россиян популярно мнение, что если война и начнется, то по вине США и НАТО. Соответственно, со стороны может быть непонятно, почему пацифисты протестуют — мол, чтобы мы оружие сложили и себя не защищали? Важно повышать осведомленность о том, что вообще может произойти в Украине.

Другая, более хитрая стратегия — говорить о самих россиянах. Не про «мир во всем мире», а про наших близких. Призвать в армию могут дядю, папу, брата, друга — давайте беречь нашу семью.

Наконец, важно напоминать, что такое вооруженные конфликты. Это не то, что показывают в голливудских фильмах. Посмотрите лишний раз фотографии и видео военных корреспондентов, ролики на YouTube без приукрашений. Это кошмарно и страшно. От этого начинает тошнить. Увидеть такое полезно и нужно, я считаю, всем лет с 16-ти, чтобы прививать пацифизм. В моем случае это так и сработало.