«С Ириной* мы познакомились в Петербурге», — рассказывает Наталья*, активистка, которая работает с приехавшими в город украинцами. Сама Ирина, по словам Натальи, слишком боится, чтобы рассказывать свою историю журналистам. Она приехала из небольшого города в Донецкой области с мужем и двумя сыновьями.

«С подростком и совсем малышом, — продолжает Наталья. — Во время обстрела крышу их дома снесло. Старший сын накрыл собой младшего, с тех пор у старшего мальчика периодически случалось что-то вроде ступора: он замирал на несколько секунд, а еще плохо спал, кричал во сне, у него дрожали ноги. Я помогла Ирине найти врача, купить лекарства для ребенка. Помогла с необходимыми вещами. Ира искала работу, но это оказалось непосильной задачей: заработки маленькие, а плата за жилье в Петербурге — огромная».

В итоге Ирина уехала в один из приграничных городов Ростовской области в надежде на то, что там будет проще найти жилье и работу. Кроме того, в Украине у Ирины остались пожилые родители, поэтому она не хотела уезжать слишком далеко, в том числе ехать в Европу. Они с Натальей продолжили общаться: Ирина приезжала в Петербург, чтобы решать вопросы с документами, плакала и рассказывала, что в их городе «всюду портреты Путина и Кадырова, население на них чуть ли не молится, все поддерживают войну, ненавидят Украину, несмотря на то что практически у всех есть там родные».

Старший сын Ирины пошёл в местную школу, но проучился там всего три дня. «Вернулся с разбитым лицом: избили одноклассники после того, как он сказал, что украинец и гордится этим, — говорит Наталья. — Теперь в российскую школу мальчик идти отказывается, а Ирина опасается, что к ней придёт опека. Сейчас подросток учится дистанционно в своей украинской школе». Весь класс сына Ирины рассеян по Европе и неоккупированной части Украины. Он — единственный, кто оказался в России.

Наталья добавляет, что случаи явного буллинга украинских детей в России — исключение, а не правило, с ней согласны и другие волонтёры. Например, сотрудница благотворительной организации Алла* из Петербурга говорит, что родителям, депортированным из Украины, проще устроить детей в школу или детский сад, чем мигрантам из Центральной Азии. «Обычно для мигрантов это почти невозможно, все сады и школы переполнены, — говорит она. — Поэтому то, что украинцев сразу берут в школы, — показательно». Алла добавляет, что большинство горожан стараются помогать депортированным в Россию украинцам, независимо от их взглядов. «Если местные против войны, то для них такая помощь — это проявление своей позиции. А если они верят [пропаганде] и считают, что в Украине нацисты, то думают: „Понятно, что от нацистов люди бегут“, и тоже относятся к беженцам неплохо».

Тем не менее, случаи буллинга украинских школьников встречаются в разных регионах России. «На прошлой неделе две девочки-старшеклассницы провели пять часов на „беседе“ с директором и представителями „органов“. Одноклассники пожаловались на „антироссийский“ пост одной из девочек в соцсетях. Мальчику с лишним весом дети в школьном дворе кричали: „Жирный, это ты в подвале сидел и голодал?“. Другой мальчик на уроке обществознания по заданию „нарисовать флаг любой страны“ нарисовал флаг Украины. Одноклассники вырвали у него рисунок и затоптали ногами. Девочка-подросток вдруг с началом учебного года стала возвращаться из школы замкнутая и хмурая, хотя говорит, что все хорошо. Мама залезла в ее рюкзак и нашла записки с угрозами от одноклассников из-за национальности», — перечисляет случаи буллинга в своем посте Лида Мониава, куратор волонтёрской группы будущего фонда помощи беженцем «Дом с маяком» (он находится в процессе регистрации).

Россияне, после начала войны находящиеся за границей, в том числе в Украине, рассказывают, что сначала окружающие проявляли к ним исключительно сочувствие и участие: европейские знакомые и коллеги спрашивали, чем могут помочь, некоторым даже предоставляли выходные на работе. Но постепенно напряжение накапливалось, в том числе в школах. Так, россиянка Лидия*, живущая в Тбилиси, рассказывает, что в классе вместе с ее дочерью учатся еще шестеро русскоязычных детей. «Однажды, когда они между собой говорили по-русски, учительница подошла к ним и попросила не говорить на языке оккупантов даже между собой. Хотя никто из этих шестерых детей даже не россиянин, например, одна девочка — из Казахстана».

При этом Лидия считает, что в целом и детский, и преподавательский коллективы в тбилисской школе её дочери «в разы менее токсичные, чем в России». «Я очень рада, что мой ребёнок тут», — добавляет она. Похожие истории рассказывают и россияне из других стран. По их словам, напряжение вокруг темы войны чувствуется, но в буллинг не превращается. «Я переживаю по этому поводу, конечно, но пока это не оправдалось», — говорит Анатолий*, живущий в Нидерландах. За его дочерью как-то раз погналась одноклассница, когда поняла, что та россиянка. «Но драк или оскорблений, насколько мне известно, не было. С учителями я касался вопроса обсуждения войны в классе (дети 4−6 лет), на что получил ответ, что тема не навязывается, но может обсуждаться по инициативе детей».

Это слова украинки Вероники*, которая живет в Германии. В классе, где учится её дочь, большая часть детей — немцы, но есть несколько россиян. Несмотря на позицию родителей, дети из Украины и России продолжают общаться, но «когда родители на горизонте, то друг от друга отходят». «Дети идут на контакт друг с другом вопреки своим родителям. Допустим, моя малая, скорее всего, рассказала, что я запрещаю ей дружить с русской девочкой. Та, естественно, передала своим родителям. Но конфликта у нас не было — может, родители спокойны и считают, что лучше не реагировать. Русский ребёнок ко мне даже не подходит, когда я в школу прихожу, сразу уходит — видно, что боится. Но когда меня нет, они с моим прекрасно общаются, играют на продленке», — говорит Вероника.

Психолог и педагог, соучредительница частной школы в Петербурге Ирина Беляева считает, что подобные конфликты неизбежны. «Буллинг работает так, что в зоне риска в первую очередь оказываются непохожие дети, — говорит она. — А дети, которые приезжают из другой страны, уже по определению непохожие, они из другого мира. Кроме того, присутствует ещё и заряженная эмоциями тема войны, которая становится ещё более рискованной из-за того, что она табуированная. Она не проговаривается в школах, поэтому детям передаётся это напряжение — они очень хорошо его считывают. Педагог не должен закрывать глаза на эту ситуацию».

В школе сейчас учатся четверо детей, которые приехали с Донбасса после начала войны, их приняли в школу бесплатно. Ирина рассказывает, что перед их приходом учителя много разговаривали друг с другом и с учениками. По ее словам, в школе действует установка о том, что мир должен быть инклюзивным, люди — разные, а «норма — это отсутствие нормы». Каждый раз, когда приходит новый ребёнок, чем-то непохожий на остальных, учителя разговаривают с классом, обсуждают возможные сложности и то, как с ними справляться. В итоге у детей, приехавших из зоны военных действий, в их школе нет конфликтов с одноклассниками.

«Важно обращаться к великодушию детей, сказать: „Вы можете сейчас использовать возможность помочь, сделать чью-то жизнь чуть счастливее“», — говорит Ирина. Кроме того, учителю стоит поговорить с неформальными «лидерами» класса, с яркими и активными детьми, чтобы заранее не допустить их превращения в агрессоров и, наоборот, воспользоваться их авторитетом, чтобы убедить остальных принять новых детей. Ирина отмечает, что учителям, работающим в государственных школах, сейчас особенно непросто заслужить доверие детей.

Один из способов заслужить доверие в такой ситуации — быть честным и показывать собственную точку зрения, насколько это возможно. «В любой ситуации буллинга ответственность тоже лежит на взрослом», — заключает Ирина. Она рассказывает, что подростковая культура, в том числе мемы и картинки, которые пересылают друг другу школьники, последние несколько лет отражали нарастающую агрессию по отношению к Украине. «Я много общаюсь с подростками, и мне ещё до 24 февраля не нравилось появление этого негативно-иронического смысла, который вкладывался в слова „хохлы“, „укры“ и так далее». Педагогу в такой ситуации важно говорить с детьми о человеческих отношениях, напоминать, что травля — неприемлема, независимо от того, какая ситуация к ней привела.

То же самое Ирина советует родителям, которые хотят защитить своего ребёнка от уже происходящего буллинга: приходить в школу и говорить о самом факте травли вне зависимости от политического контекста. «Сначала можно попробовать прийти непосредственно к педагогу, который работает с детьми. А если вы понимаете, что на сторону вашего ребёнка в школе никто не встанет, стоит обратиться к нормам законодательства. Любой ребёнок имеет право на защиту от эмоционального насилия. Конечно, в реальности люди из Украины приезжают уже измученными, растерянными и травмированными. Поэтому было бы хорошо, если бы нашлись волонтёры в России, которые готовы сделать это за них — сопроводить в школе, вместе поговорить с администрацией. В крайнем случае можно попросить помощи даже в Facebook; признавать собственную уязвимость — это тоже сила. Нет ничего зазорного в том, чтобы сказать: „Мне тяжело, я запутался, но хочу помочь своему ребёнку“. Слава богу, помогать государство пока не запретило», — говорит Ирина.

Ситуация буллинга травмирует не только жертву, но и всех участников детского коллектива, добавляет она. Об этом важно помнить самому и использовать в качестве аргумента для учителей и администрации школы. Если вы защищаете украинского ребёнка, которого травят в российской школе, или российского ребёнка в школе за границей, то вы помогаете и остальным детям в коллективе, которые в результате не окажутся свидетелями эмоционального насилия или буллинга и не получат травму.