Дети и война
Как матери и их маленькие дети переживают последние полтора месяца
Авторка: Валерия Ратникова
Редакторка: Екатерина Мартынова
Редакторка: Екатерина Мартынова
Публикация: 5 апреля 2022
С утра 3 апреля все обсуждают страшные кадры из Бучи и Ирпеня, оставленных российскими войсками. Тела мирных жителей на дорогах, некоторые из которых были убиты осколками снарядов, а некоторые, что ещё страшнее, выстрелами в спину. Нам ещё предстоит услышать свидетельства людей, переживших российскую оккупацию. Но война с самого начала — это повседневный ужас, это не только смерть, это ещё и голод, и дефицит товаров первой необходимости, и тяжелые попытки сбежать от обстрелов.
С начала войны я стараюсь активно читать, что пишут в своих блогах обычные украинцы, столкнувшиеся с новой реальностью. Одни делятся историями близких, оказавшихся в блокадных городах, другие рассказывают, как волонтерят в ещё свободных (или почти свободных) от российских войск частях Украины, третьи показывают, как их дети переживают войну. И монологи последних я решила записать.
Я поговорила с тремя мамами из разных украинских городов, чтобы узнать, как они сами справляются с новой военной жизнью и что говорят о ней своим детям. Одна из них — психолог и тикток-блогер с более чем 1 миллионом подписчиков Файна Анна. Другая — мастер маникюра Рахматуллина Нина, родом из Запорожья. И третья героиня — таргетолог Анжела, она с пятилетним сыном и мужем до сих пор в оккупированном Херсоне и не может описывать все происходящее без дрожи в голосе и слез.
Прочитайте монологи этих женщин и узнайте, как переживают войну те, кому когда-нибудь придётся строить новый послевоенный мир.
С начала войны я стараюсь активно читать, что пишут в своих блогах обычные украинцы, столкнувшиеся с новой реальностью. Одни делятся историями близких, оказавшихся в блокадных городах, другие рассказывают, как волонтерят в ещё свободных (или почти свободных) от российских войск частях Украины, третьи показывают, как их дети переживают войну. И монологи последних я решила записать.
Я поговорила с тремя мамами из разных украинских городов, чтобы узнать, как они сами справляются с новой военной жизнью и что говорят о ней своим детям. Одна из них — психолог и тикток-блогер с более чем 1 миллионом подписчиков Файна Анна. Другая — мастер маникюра Рахматуллина Нина, родом из Запорожья. И третья героиня — таргетолог Анжела, она с пятилетним сыном и мужем до сих пор в оккупированном Херсоне и не может описывать все происходящее без дрожи в голосе и слез.
Прочитайте монологи этих женщин и узнайте, как переживают войну те, кому когда-нибудь придётся строить новый послевоенный мир.
«Мы надеялись, что этого не случится»
Файна Анна, жила в Киеве, сейчас на западе Украины
психолог, автор блога по психологии в Tiktok @fayna.anna
У меня трое маленьких детей: старшая дочь Соломия, ей 7 лет, младшая Ульяна, ей 3 года и сын Эней, ему сейчас чуть больше месяца. Старшая дочь до войны снималась в полнометражном кино, в рекламных роликах на телевидении, каждый четверг участвовала как эксперт в детской рубрике одной из передач на канале «Украина».
До 24 февраля мы жили в Киеве. Мы наблюдали в новостях, как постепенно российские войска скапливались на границе, и понимали, что угроза российского вторжения и агрессии очень велика. Надеялись, что этого не случится, но понимали, что скорее всего это может произойти, поэтому морально готовились к худшему.
Нина Рахматуллина, мама в декрете, до рождения ребенка — мастер по маникюру и педикюру. Жила в Запорожье, сейчас в Польше
Моей дочке Амине 11 месяцев. Многие в начале войны сразу начали искать убежища, но мы не спускались в подвал: я прочитала в интернете, что можно безопасно [в случае обстрела] дома находиться в помещении через две-три стены от улицы, и я планировала с ребенком сидеть в кладовке. Но мы спали не в пижаме, а в уличной одежде, чтобы если что можно было и быстро выбежать. Мы были с сумками наготове, единственное — я все-таки не хотела лишний раз ребенка спускать в подвал.
У ребенка был постоянный стресс и её эмоциональное состояние отразилось и на меня физически. Я не могла есть и ничего делать все эти дни: были постоянные боли в желудке, тошнота, рвота.
В Запорожье опустели полки с детским питанием — ни молока, ни смесей, ни памперсов не было, люди начали это все быстро раскупать. Например, захожу я в какой-то магазин: нигде памперсов нашего размера нет — остались нулевочки и единички — это на новорожденных, а Амине уже 11 месяцев. В итоге, я узнала, что будет поставка памперсов в другой район, и мы с мужем поехали и забрали памперсы на наш район — по пачке каждому, кто нуждается.
Анжела, живет в Херсоне.
Работала в бренде детской одежды, занималась таргетингом
(Фамилия не указана по просьбе героини)
Моему сыну 5 лет. Мы живем в центре Херсона, а стреляют в основном на окраинах города, но мы отдаленно все равно слышим эти звуки. С 24 февраля начали бомбить окраины города, а 1 марта Херсон уже оккупировали.1 марта российские войска вошли уже в город. Первые недели войны мы все время сидели дома.
Сын очень спокойно на все реагирует, но замечаю, что он начинает царапать себя. Когда мы ходим по квартире, и он слышит какие-то громкие звуки с улицы — сразу бежит в коридор. Еще бывает, когда слышны стуки от соседей или металлическая дверь в подъезде громко стукает, тоже начинает бояться и убегать от них. Мы ему в коридор уже перенесли кровать, все там постелили.
Объясняем сыну, что самое безопасное место [в случае обстрела] в коридоре, и он знает, что нужно идти туда. А когда мы с ним идем по улице, я ему говорю, что безопаснее всего идти подальше от дороги и за мной. По дороге у нашего дома очень часто ездит военная техника, и российские солдаты живут в двух кварталах от нас.
психолог, автор блога по психологии в Tiktok @fayna.anna
У меня трое маленьких детей: старшая дочь Соломия, ей 7 лет, младшая Ульяна, ей 3 года и сын Эней, ему сейчас чуть больше месяца. Старшая дочь до войны снималась в полнометражном кино, в рекламных роликах на телевидении, каждый четверг участвовала как эксперт в детской рубрике одной из передач на канале «Украина».
До 24 февраля мы жили в Киеве. Мы наблюдали в новостях, как постепенно российские войска скапливались на границе, и понимали, что угроза российского вторжения и агрессии очень велика. Надеялись, что этого не случится, но понимали, что скорее всего это может произойти, поэтому морально готовились к худшему.
Нина Рахматуллина, мама в декрете, до рождения ребенка — мастер по маникюру и педикюру. Жила в Запорожье, сейчас в Польше
Моей дочке Амине 11 месяцев. Многие в начале войны сразу начали искать убежища, но мы не спускались в подвал: я прочитала в интернете, что можно безопасно [в случае обстрела] дома находиться в помещении через две-три стены от улицы, и я планировала с ребенком сидеть в кладовке. Но мы спали не в пижаме, а в уличной одежде, чтобы если что можно было и быстро выбежать. Мы были с сумками наготове, единственное — я все-таки не хотела лишний раз ребенка спускать в подвал.
У ребенка был постоянный стресс и её эмоциональное состояние отразилось и на меня физически. Я не могла есть и ничего делать все эти дни: были постоянные боли в желудке, тошнота, рвота.
В Запорожье опустели полки с детским питанием — ни молока, ни смесей, ни памперсов не было, люди начали это все быстро раскупать. Например, захожу я в какой-то магазин: нигде памперсов нашего размера нет — остались нулевочки и единички — это на новорожденных, а Амине уже 11 месяцев. В итоге, я узнала, что будет поставка памперсов в другой район, и мы с мужем поехали и забрали памперсы на наш район — по пачке каждому, кто нуждается.
Анжела, живет в Херсоне.
Работала в бренде детской одежды, занималась таргетингом
(Фамилия не указана по просьбе героини)
Моему сыну 5 лет. Мы живем в центре Херсона, а стреляют в основном на окраинах города, но мы отдаленно все равно слышим эти звуки. С 24 февраля начали бомбить окраины города, а 1 марта Херсон уже оккупировали.1 марта российские войска вошли уже в город. Первые недели войны мы все время сидели дома.
Сын очень спокойно на все реагирует, но замечаю, что он начинает царапать себя. Когда мы ходим по квартире, и он слышит какие-то громкие звуки с улицы — сразу бежит в коридор. Еще бывает, когда слышны стуки от соседей или металлическая дверь в подъезде громко стукает, тоже начинает бояться и убегать от них. Мы ему в коридор уже перенесли кровать, все там постелили.
Объясняем сыну, что самое безопасное место [в случае обстрела] в коридоре, и он знает, что нужно идти туда. А когда мы с ним идем по улице, я ему говорю, что безопаснее всего идти подальше от дороги и за мной. По дороге у нашего дома очень часто ездит военная техника, и российские солдаты живут в двух кварталах от нас.
«Мама, а почему на нас напали?»
Анжела
У нас очень любопытный сын, он часто спрашивает меня: «Почему по нам стреляют, зачем на нас напали?» Или другой неприятный вопрос сын задавал: «А когда ты была маленькая, какая тогда была война?» То есть для него это теперь норма, что есть война.
На митинг против российской оккупации мы с сыном ходили один раз. Сын на украинском у нас не говорит, только в садике сейчас учит украинский, а дома мы общаемся по-русски. Но на митинге все равно повторял за всеми слова на украинском и очень вдохновился. Ему так понравилось, что он потом сильно расстраивался, что я его больше туда не пускаю. Я постаралась ему объяснить: «Мы больше не будем ходить на митинг, потому что некоторые люди потом страдают, и я переживаю, чтобы в тебя ничего не попало».
Теперь мы если выходим — то в основном во внутренний двор нашего дома, играем с сыном на улице часик и заходим назад. Обычно за неделю встречаем трех или четырех других детей. Садики у нас с 24 февраля не работают. Есть онлайн-занятия, но мы не всегда с сыном можем к ним подключиться — у него сбился график, он часто по ночам просыпается.
На вопрос о том, почему на нас напали, мы отвечаем, что у каждой страны есть свой главный. И вот два главных между собой чего-то не поделили. Мы сыну не рассказываем, кто там прав, а кто нет. Изолировать от информации его, конечно, сложно, все равно до него часть сообщений доходит. Но я хочу ограничить поток, потому что понимаю, насколько сильно это повлияет на его психику.
Файна Анна
Моя старшая дочь Соломия, которой 7 лет — очень сознательный ребенок, она задаёт много вопросов. Любая украинская мама подтвердит, что за эти недели очень сильно повзрослели все дети.
Старшая дочь меня спрашивает: «Мама, как ты думаешь: наша судьба предрешена или мы можем как-то на нее повлиять?» Ребенок задает такие вопросы, на которые я затрудняюсь что-то ответить. Или спрашивает меня тоже: «Почему Россия на нас напала, зачем им наша страна, почему они не могут жить в своей стране, почему они не строят свое, почему они ломают наше, почему они завидуют тому, что у нас все хорошо… было?» С ней на эту тему я разговариваю и как мама, и как психолог — все стараюсь объяснять.
На вопрос, почему на нас напали, я отвечаю как есть, но рассказываю все максимально упрощенно: потому что есть больной человек, так случилось, что это их президент, ему не даёт покоя страна, которая находится рядом, которая развивается и процветает, которая живет так, как не позволено жить в России. Я сильно не пытаюсь изолировать ребенка от реальности, и это невозможно, учитывая, что все мы вокруг 24/7 слушаем новости, получаем какие-то видео.
С ребенком нужно разговаривать и прояснять ему ситуацию, а уже каждый родитель должен понимать степень восприятия собственного ребёнка и давать информацию так, чтобы он ее услышал. Я за то, чтобы говорить детям правду. Младшей дочери, она средний мой ребенок, всего 3,5 года. И ей объяснять что-либо на таком уровне пока еще рано. У нее, как и у всех детей случаются сейчас приступы истерики, они хотят домой, они плачут. Некоторые дети пребывают в состоянии шока, они подавлены, они молчат.
У нас очень любопытный сын, он часто спрашивает меня: «Почему по нам стреляют, зачем на нас напали?» Или другой неприятный вопрос сын задавал: «А когда ты была маленькая, какая тогда была война?» То есть для него это теперь норма, что есть война.
На митинг против российской оккупации мы с сыном ходили один раз. Сын на украинском у нас не говорит, только в садике сейчас учит украинский, а дома мы общаемся по-русски. Но на митинге все равно повторял за всеми слова на украинском и очень вдохновился. Ему так понравилось, что он потом сильно расстраивался, что я его больше туда не пускаю. Я постаралась ему объяснить: «Мы больше не будем ходить на митинг, потому что некоторые люди потом страдают, и я переживаю, чтобы в тебя ничего не попало».
Теперь мы если выходим — то в основном во внутренний двор нашего дома, играем с сыном на улице часик и заходим назад. Обычно за неделю встречаем трех или четырех других детей. Садики у нас с 24 февраля не работают. Есть онлайн-занятия, но мы не всегда с сыном можем к ним подключиться — у него сбился график, он часто по ночам просыпается.
На вопрос о том, почему на нас напали, мы отвечаем, что у каждой страны есть свой главный. И вот два главных между собой чего-то не поделили. Мы сыну не рассказываем, кто там прав, а кто нет. Изолировать от информации его, конечно, сложно, все равно до него часть сообщений доходит. Но я хочу ограничить поток, потому что понимаю, насколько сильно это повлияет на его психику.
Файна Анна
Моя старшая дочь Соломия, которой 7 лет — очень сознательный ребенок, она задаёт много вопросов. Любая украинская мама подтвердит, что за эти недели очень сильно повзрослели все дети.
Старшая дочь меня спрашивает: «Мама, как ты думаешь: наша судьба предрешена или мы можем как-то на нее повлиять?» Ребенок задает такие вопросы, на которые я затрудняюсь что-то ответить. Или спрашивает меня тоже: «Почему Россия на нас напала, зачем им наша страна, почему они не могут жить в своей стране, почему они не строят свое, почему они ломают наше, почему они завидуют тому, что у нас все хорошо… было?» С ней на эту тему я разговариваю и как мама, и как психолог — все стараюсь объяснять.
На вопрос, почему на нас напали, я отвечаю как есть, но рассказываю все максимально упрощенно: потому что есть больной человек, так случилось, что это их президент, ему не даёт покоя страна, которая находится рядом, которая развивается и процветает, которая живет так, как не позволено жить в России. Я сильно не пытаюсь изолировать ребенка от реальности, и это невозможно, учитывая, что все мы вокруг 24/7 слушаем новости, получаем какие-то видео.
С ребенком нужно разговаривать и прояснять ему ситуацию, а уже каждый родитель должен понимать степень восприятия собственного ребёнка и давать информацию так, чтобы он ее услышал. Я за то, чтобы говорить детям правду. Младшей дочери, она средний мой ребенок, всего 3,5 года. И ей объяснять что-либо на таком уровне пока еще рано. У нее, как и у всех детей случаются сейчас приступы истерики, они хотят домой, они плачут. Некоторые дети пребывают в состоянии шока, они подавлены, они молчат.
«Надо ехать»
Нина Рахматуллина
8 марта муж настоял, что нам с Аминой надо собирать вещи и ехать, потому что неизвестно что будет. До этого я не хотела уезжать — боялась его бросать. Но он сказал: «Если вы будете в безопасности, я буду спокоен. Поэтому если меня заберут, [в армию], [а вы останетесь тут], я буду за вас переживать». Он боялся. что если не от войны, то мы можем пострадать от мародерства.
Мы сначала добирались на поезде — из Запорожья во Львов. Это было ужасно, в поезде был вагон на 140 человек, а в купе по 16 человек сидели. Все тоже с маленькими детьми, которые всю дорогу не спали, люди лежали в проходах, на мешках, пройти никуда было невозможно. Как огурцы в банке. В вагоне было под 30 градусов жары, потому что вентиляция не справлялась с таким количеством людей. Свет в поезде не горел, чтобы не привлекать внимание. Мы ехали с дочкой и моей мамой, ей почти 60.
Дочка все время кричала и не ела, я не могла ее накормить, она за сутки пару ложек каши, если съела — хорошо. В поезде была горячая вода, я брала ее и кашки колотила детские, но выливала их постоянно: наколочу — выливаю, наколочу — выливаю. Амина толком и заснуть не могла. Вот такое было первое наше путешествие — мы думали, что оно будет в годик на море, но получилось так.
В поезде мы ехали 30 часов, должны были добраться сразу до Польши, но там все было переполнено — нас довезли до Львова, чтобы мы ждали другого поезда. Я не стала ждать на вокзале, нашла волонтера, На вокзале во Львове нашла мужчину поляка: он возил гуманитарную помощь в Украине и чтобы в Польшу не возвращаться пустым, брал с собой людей. Так мы и добрались до границы. Амина, как села в машину, сразу заснула.
В ближайшем от границе городе нас оставили на перевалочном пункте — в школе, мы там переночевали, там есть и душ, и горячий чай, разная еда, раскладушки, даже детский манежик. Мы туда Амину положили и она до следующего утра спала. Потом я поехала на вокзал и нашла нам волонтеров, которые помогли с жильем под Краковом, и доставили нас туда. Теперь живем в доме вместе с еще одной семьей.
Файна Анна
Как только началась война, мы с мужем и детьми выехали в направлении западной части Украины с остановками в разных местах. Когда ты с семьей едешь по Украине, ты можешь пользоваться мобильным приложением «Прихисток» (в переводе на русский — «Приют») и с его помощью искать людей, готовых тебя принять. Дорога была очень долгой — около 15−18 часов с остановками, ехать сложно: на руках новорожденный ребенок (Энею было 2 недели, когда началась война), его нужно кормить, переодевать, благо на всяких заправках можно было выйти: привести ребенка в порядок, искупать, помыть.
Дорога — это сложно с детьми любого возраста, а с маленькими, тем более когда их трое, это фантастика, это нереально. Самое страшное для моих детей — это звуки воздушной сирены, они их очень боятся. Конечно, они слышали и выстрелы, и взрывы, это все звуки, которые пугают, которые травмируют и которые оставляют след на всю жизнь. Из Киева тяжело было ехать в каких-то ограничениях, с остановками, проверками, везде блокпосты, где проверяют документы.
Детям надо объяснять, почему важно определённым образом себя вести, почему нужно подождать, почему нужно простоять неизвестно сколько. Они постоянно спрашивали: «А где мы будем ночевать, а что мы будем есть, а будем ли мы есть?»
Для детей которые привыкли к нормальной, активной социальной жизни — это все стресс, огромный стресс. К счастью, мои дети не видели разорванных трупов, которые есть сейчас на дорогах, обстрелянных машин, мы смогли уберечь их от этого, но все равно информация о таких вещах просачивается.
8 марта муж настоял, что нам с Аминой надо собирать вещи и ехать, потому что неизвестно что будет. До этого я не хотела уезжать — боялась его бросать. Но он сказал: «Если вы будете в безопасности, я буду спокоен. Поэтому если меня заберут, [в армию], [а вы останетесь тут], я буду за вас переживать». Он боялся. что если не от войны, то мы можем пострадать от мародерства.
Мы сначала добирались на поезде — из Запорожья во Львов. Это было ужасно, в поезде был вагон на 140 человек, а в купе по 16 человек сидели. Все тоже с маленькими детьми, которые всю дорогу не спали, люди лежали в проходах, на мешках, пройти никуда было невозможно. Как огурцы в банке. В вагоне было под 30 градусов жары, потому что вентиляция не справлялась с таким количеством людей. Свет в поезде не горел, чтобы не привлекать внимание. Мы ехали с дочкой и моей мамой, ей почти 60.
Дочка все время кричала и не ела, я не могла ее накормить, она за сутки пару ложек каши, если съела — хорошо. В поезде была горячая вода, я брала ее и кашки колотила детские, но выливала их постоянно: наколочу — выливаю, наколочу — выливаю. Амина толком и заснуть не могла. Вот такое было первое наше путешествие — мы думали, что оно будет в годик на море, но получилось так.
В поезде мы ехали 30 часов, должны были добраться сразу до Польши, но там все было переполнено — нас довезли до Львова, чтобы мы ждали другого поезда. Я не стала ждать на вокзале, нашла волонтера, На вокзале во Львове нашла мужчину поляка: он возил гуманитарную помощь в Украине и чтобы в Польшу не возвращаться пустым, брал с собой людей. Так мы и добрались до границы. Амина, как села в машину, сразу заснула.
В ближайшем от границе городе нас оставили на перевалочном пункте — в школе, мы там переночевали, там есть и душ, и горячий чай, разная еда, раскладушки, даже детский манежик. Мы туда Амину положили и она до следующего утра спала. Потом я поехала на вокзал и нашла нам волонтеров, которые помогли с жильем под Краковом, и доставили нас туда. Теперь живем в доме вместе с еще одной семьей.
Файна Анна
Как только началась война, мы с мужем и детьми выехали в направлении западной части Украины с остановками в разных местах. Когда ты с семьей едешь по Украине, ты можешь пользоваться мобильным приложением «Прихисток» (в переводе на русский — «Приют») и с его помощью искать людей, готовых тебя принять. Дорога была очень долгой — около 15−18 часов с остановками, ехать сложно: на руках новорожденный ребенок (Энею было 2 недели, когда началась война), его нужно кормить, переодевать, благо на всяких заправках можно было выйти: привести ребенка в порядок, искупать, помыть.
Дорога — это сложно с детьми любого возраста, а с маленькими, тем более когда их трое, это фантастика, это нереально. Самое страшное для моих детей — это звуки воздушной сирены, они их очень боятся. Конечно, они слышали и выстрелы, и взрывы, это все звуки, которые пугают, которые травмируют и которые оставляют след на всю жизнь. Из Киева тяжело было ехать в каких-то ограничениях, с остановками, проверками, везде блокпосты, где проверяют документы.
Детям надо объяснять, почему важно определённым образом себя вести, почему нужно подождать, почему нужно простоять неизвестно сколько. Они постоянно спрашивали: «А где мы будем ночевать, а что мы будем есть, а будем ли мы есть?»
Для детей которые привыкли к нормальной, активной социальной жизни — это все стресс, огромный стресс. К счастью, мои дети не видели разорванных трупов, которые есть сейчас на дорогах, обстрелянных машин, мы смогли уберечь их от этого, но все равно информация о таких вещах просачивается.
«Когда мы поняли, что надо ехать — было поздно»
Анжела
С 24 февраля до меня неделю не доходило, что происходит, что все это не сон — в голове не укладывалось. А когда мы с мужем поняли все-таки, что с нами случилось, стали думать, как выехать из города, но было поздно. У нас поезда и автобусы не ходят с 25 февраля. А своей машины у нас нет, была бы — выехали. Муж говорит: пешком бы пошли, если бы вещей не было.
Я сначала долго боялась выходить на улицу, потому что непонятно, что, в какой день, где происходит. Потом постепенно мы начали выходить, но из-за того, что город оккупирован, на прилавках было мало продуктов и долгое время было вообще очень сложно что-то купить из еды. Поначалу первую половину дня мы стояли в очередях, а вторую — мониторили новости, узнавали, что происходит с близкими.
Сейчас открыты больше магазинов, чем в начале. Иногда получается из области завозить овощи, молоко. Сахар, крупы — это вообще сейчас редкость. Сладкое для детей тоже редкость. Мы вот попадаем в магазин, видим что есть — то и покупаем наперед. Потом же не знаешь, какая будет цена, будут ли продукты.
С 24 февраля до меня неделю не доходило, что происходит, что все это не сон — в голове не укладывалось. А когда мы с мужем поняли все-таки, что с нами случилось, стали думать, как выехать из города, но было поздно. У нас поезда и автобусы не ходят с 25 февраля. А своей машины у нас нет, была бы — выехали. Муж говорит: пешком бы пошли, если бы вещей не было.
Я сначала долго боялась выходить на улицу, потому что непонятно, что, в какой день, где происходит. Потом постепенно мы начали выходить, но из-за того, что город оккупирован, на прилавках было мало продуктов и долгое время было вообще очень сложно что-то купить из еды. Поначалу первую половину дня мы стояли в очередях, а вторую — мониторили новости, узнавали, что происходит с близкими.
Сейчас открыты больше магазинов, чем в начале. Иногда получается из области завозить овощи, молоко. Сахар, крупы — это вообще сейчас редкость. Сладкое для детей тоже редкость. Мы вот попадаем в магазин, видим что есть — то и покупаем наперед. Потом же не знаешь, какая будет цена, будут ли продукты.
Приют на 200 человек
Файна Анна
Дольше всего (три недели) мы жили в приюте в одном из городов на Западе Украины, организованном волонтерами для беженцев. Место найти было сложно, потому что сейчас огромный отток людей из областей. Там ведутся активные бомбардировки, и Россия буквально стирает наши города с лица земли. Люди уезжают часто на запад Украины, а кто-то и за границу, в Европу. За все это время мы сменили уже шесть мест жительства.
Муж нас вывез в приют и вернулся в Киев — помогать и быть там, где он нужнее. Все похожие приюты адаптированы на женщин и детей в первую очередь, а также на родителей с детьми-инвалидами. 90 процентов всех, кто живет в таких местах, — это действительно женщины и дети. Всего у нас здесь было 200 человек, и примерно 50 детей.
Обстановка напряженная. Когда звучат сирены воздушной тревоги и детей выводят всех в коридор, есть те, кто исступленно смотрит в одну точку и никак не реагирует, это страшнее всего. Их психика блокирует любое восприятие. Они начинают свыкаться с тем, что происходит: стоят и просто молча ждут, когда сирена закончится. Дети, возраста 5−6 и старше лет, уже как взрослые. Как солдатики надевают шапки, берут свои рюкзачки, сложенные заранее, и очень быстро выходят в коридор, как только слышат сигналы и предупреждения о воздушной тревоге.
Дети начинают болеть, многие дети не говорят, пребывают в состоянии шока. Очень сильно помогают волонтеры, и вообще я вижу, как нам сейчас помогает весь мир, потому что в приют прибывает огромное количество гуманитарной помощи со всех стран мира, которые можно только представить и назвать. И мы, взрослые, помогаем разбирать все эти гуманитарные поступления, которые потом разъезжаются по всей стране.
Здесь есть дети, которые приехали из-под Харькова, из Николаева. Многие приехавшие сюда показывают фотографии своих домов, того, что от них осталось, некоторые сидели 11 дней в подвале без еды, без света, в холоде с маленькими детьми.
Дольше всего (три недели) мы жили в приюте в одном из городов на Западе Украины, организованном волонтерами для беженцев. Место найти было сложно, потому что сейчас огромный отток людей из областей. Там ведутся активные бомбардировки, и Россия буквально стирает наши города с лица земли. Люди уезжают часто на запад Украины, а кто-то и за границу, в Европу. За все это время мы сменили уже шесть мест жительства.
Муж нас вывез в приют и вернулся в Киев — помогать и быть там, где он нужнее. Все похожие приюты адаптированы на женщин и детей в первую очередь, а также на родителей с детьми-инвалидами. 90 процентов всех, кто живет в таких местах, — это действительно женщины и дети. Всего у нас здесь было 200 человек, и примерно 50 детей.
Обстановка напряженная. Когда звучат сирены воздушной тревоги и детей выводят всех в коридор, есть те, кто исступленно смотрит в одну точку и никак не реагирует, это страшнее всего. Их психика блокирует любое восприятие. Они начинают свыкаться с тем, что происходит: стоят и просто молча ждут, когда сирена закончится. Дети, возраста 5−6 и старше лет, уже как взрослые. Как солдатики надевают шапки, берут свои рюкзачки, сложенные заранее, и очень быстро выходят в коридор, как только слышат сигналы и предупреждения о воздушной тревоге.
Дети начинают болеть, многие дети не говорят, пребывают в состоянии шока. Очень сильно помогают волонтеры, и вообще я вижу, как нам сейчас помогает весь мир, потому что в приют прибывает огромное количество гуманитарной помощи со всех стран мира, которые можно только представить и назвать. И мы, взрослые, помогаем разбирать все эти гуманитарные поступления, которые потом разъезжаются по всей стране.
Здесь есть дети, которые приехали из-под Харькова, из Николаева. Многие приехавшие сюда показывают фотографии своих домов, того, что от них осталось, некоторые сидели 11 дней в подвале без еды, без света, в холоде с маленькими детьми.
«Мама, вы с папой нас точно вырастите?»
Нина Рахматуллина
Моего мужа сегодня недавно наконец вызвали в военкомат и забрали в армию. Конечно, мы молимся, чтобы это все закончилось в ближайшее время и чтобы летом мы приехали в Украину восстанавливать свои дома. Планов, конечно, в голове много: хочу все-таки выйти на работу, наводить красоту, делать маникюр и педикюр, хочу, чтобы бабушка наша ушла на пенсию и занималась внучкой.
Конечно, мы будем рассказывать детям о войне — наши же бабушки дети войны. И наше дети, получается, дети войны тоже теперь. Буду все Амине рассказывать и объяснять, но пока не знаю как.
Хотелось бы уже домой: дома дела, родные стены. Говорят, что многие люди, которые уезжают, остаются за границей, но я не из тех. Я хочу домой.
Файна Анна
Очень страшно отвечать дочери на вопрос, когда это все закончится и все ли будет хорошо, и точно ли мы выживем, и точно ли она будет жить. «Мама, а вы точно с папой нас вырастите? А пообещай, что ты нас с сестрой и с братом вырастишь», — вот такие обещания с нас с мужем брала моя старшая дочь. Я говорю им, что мы обязательно вас вырастим, вы будете здоровые и счастливые и вы отстроите новую Украину, все, что разрушено, все, что поломано, все построите и будете жить долгой и счастливой жизнью.
С детьми нужно будет работать, желательно начинать уже сейчас, если есть возможность контактировать с психологами, через занятия их выводить на какие-то нужные мысли, раскрепощать, разговаривать, это важно. И после войны, когда все это закончится, когда мы победим, когда начнем отстраивать наши города, конечно же, мы будем отстраивать и здоровье, и психику наших детей. Это займет немало времени и в любом случае это оставит отпечаток на всю жизнь.
Анжела
Я немного переживаю, какая будет дальше обстановка в Херсоне, когда закончатся продукты и когда не будет дальше возможности уже хотя бы машину найти. Сейчас на дороге, по которой мы хотели выехать, начались бои, поэтому пока ждем. Мы если поедем — то в сторону западной части Украины.
Когда все закончится, первым делом мы будем искать психолога — для меня, для ребенка, для всей семьи. Чтобы понять, как дальше с этим быть. Пока не знаю, как объяснять сыну все что происходит нормально, чтобы он вырос добрым, чтобы это повлияло минимально на его психику и никак его не озлобило потом. Нам повезло — сын очень доброжелательный, любопытный и очень хорошо нас слушается. Сейчас даже взрослые это напряжение не вывозят, а дети тем более.
Моего мужа сегодня недавно наконец вызвали в военкомат и забрали в армию. Конечно, мы молимся, чтобы это все закончилось в ближайшее время и чтобы летом мы приехали в Украину восстанавливать свои дома. Планов, конечно, в голове много: хочу все-таки выйти на работу, наводить красоту, делать маникюр и педикюр, хочу, чтобы бабушка наша ушла на пенсию и занималась внучкой.
Конечно, мы будем рассказывать детям о войне — наши же бабушки дети войны. И наше дети, получается, дети войны тоже теперь. Буду все Амине рассказывать и объяснять, но пока не знаю как.
Хотелось бы уже домой: дома дела, родные стены. Говорят, что многие люди, которые уезжают, остаются за границей, но я не из тех. Я хочу домой.
Файна Анна
Очень страшно отвечать дочери на вопрос, когда это все закончится и все ли будет хорошо, и точно ли мы выживем, и точно ли она будет жить. «Мама, а вы точно с папой нас вырастите? А пообещай, что ты нас с сестрой и с братом вырастишь», — вот такие обещания с нас с мужем брала моя старшая дочь. Я говорю им, что мы обязательно вас вырастим, вы будете здоровые и счастливые и вы отстроите новую Украину, все, что разрушено, все, что поломано, все построите и будете жить долгой и счастливой жизнью.
С детьми нужно будет работать, желательно начинать уже сейчас, если есть возможность контактировать с психологами, через занятия их выводить на какие-то нужные мысли, раскрепощать, разговаривать, это важно. И после войны, когда все это закончится, когда мы победим, когда начнем отстраивать наши города, конечно же, мы будем отстраивать и здоровье, и психику наших детей. Это займет немало времени и в любом случае это оставит отпечаток на всю жизнь.
Анжела
Я немного переживаю, какая будет дальше обстановка в Херсоне, когда закончатся продукты и когда не будет дальше возможности уже хотя бы машину найти. Сейчас на дороге, по которой мы хотели выехать, начались бои, поэтому пока ждем. Мы если поедем — то в сторону западной части Украины.
Когда все закончится, первым делом мы будем искать психолога — для меня, для ребенка, для всей семьи. Чтобы понять, как дальше с этим быть. Пока не знаю, как объяснять сыну все что происходит нормально, чтобы он вырос добрым, чтобы это повлияло минимально на его психику и никак его не озлобило потом. Нам повезло — сын очень доброжелательный, любопытный и очень хорошо нас слушается. Сейчас даже взрослые это напряжение не вывозят, а дети тем более.