«Если вас тоже беспокоит потенциальное вторжение в нашу мирную жизнь радикальных феминисток, небинарных персон, чернокожих геев и прочих сатанинских сущностей, каленым железом и cancel-культурой выжигающих любое инакомыслие, то у меня хорошая новость: специально для вас издательство Individuum буквально только что выпустило очень полезную книгу». Так выход переводного американского бестселлера «Циничные теории» несколько недель назад прокомментировала российская литературная критикесса Галина Юзефович.

Книга 2020 года магистерки исследований раннего модерна и редакторки журнала Areo Хелен Плакроуз и математика Джеймса Линдси действительно написана в уже модном жанре манифеста борьбы против «повесточки». Как и принято в этом жанре, авторы винят во всем «постмодернистскую теорию» — циничное, авторитарное и обскурантисткое философское движение, которое зародилось во Франции 1960-х, вскоре захватило университеты, затем — социальный активизм, а теперь перебросилось на современные корпорации. Книга ставит перед собой крайне амбициозную задачу — проследить генеалогию современного социального активизма, чтобы таким образом спасти мир ни больше ни меньше чем от заката цивилизации, ведь постмодернисты, на философии которых якобы базируется современный социальный активизм, выступают против всего, на чем она построена: разума, науки и гуманизма.

Критика постмодернистской философии как виновницы всех бед возникла ещё в 1990-е, в самом начале «культурных войн» — конфликта между прогрессистами и консерваторами в США. Это один из излюбленных аргументов американских консерваторов, которые привыкли повсюду выискивать козни коммунистов, с которыми они ассоциируют и постмодернистов. Самые известные ее сторонники — это канадский клинический психолог Джордан Питерсон, известный продвижением термина «постмодернистский неомарксизм», и один из самых влиятельных консервативных американских колумнистов Бен Шапиро, однажды назвавший Барака Обаму «первым постмодернистским президентом». Американские консерваторы так не любят постмодернизм, что называют постмодернизмом все, что им не нравится. По иронии судьбы в консервативном издании The Federalist постмодернизм обвинили даже в президентстве Трампа и Путина.

Общий аргумент книги можно резюмировать следующим образом. Сначала философы-постмодернисты (Фуко, Лиотар, Джеймисон, Бодрийяр и другие) оспаривают всю предшествующую европейскую мысль, отрицая возможность существования объективной истины и чего-либо универсального. Они деконструируют все привычные европейскому сознанию категории (истину, гендер, расу, Запад), объявляя их социальными конструктами, чтобы доказать, что знание существует не само по себе, а как продукт конкретной культуры, и некоторые культуры навязывают то или иное знание другим, поскольку у них есть власть. Последующие социальные теоретики заимствуют эти модели, и так постмодернизм, переходящий в свою прикладную фазу, полностью захватывает гуманитарную академию и социальные науки. В результате исследователи начинают заниматься переписыванием истории в пользу угнетенных групп. Единственное, от чего исследователи якобы отказываются из постмодернистского наследия — это деконструкция идентичностей, поскольку те полезны для борьбы за права меньшинств. Наконец, все это перетекает в активизм, и леваки начинают использовать постмодернизм, чтобы доказывать, что все белые люди расисты, а все, что мы называем наукой и истиной, придумано угнетателями. Выходит так, что единственный выход — верить всему, что говорят черные трансгендерные лесбиянки по любым вопросам, даже если они не могут привести своим словам никаких веских доказательств.

На деле критика постмодернистской философии, которую Плакроуз и Линдси предлагают в своей книге, настолько абстрактная, что ее можно успешно натянуть на большую часть европейской философии — Гегеля, Канта и даже Платона. Они и сами отмечают, что представление о том, что угнетенные знают больше угнетателей, через Маркса восходит к гегелевской диалектике раба и господина. Некоторые философы, которых авторы записывают в постмодернистский проект, на деле открыто себя ему противопоставляют. Например, американская философка Миранда Фликер, о которой идет речь в восьмой главе, в своих работах опирается на «Критику чистого разума» Канта и выражает несогласие с радикальным скептицизмом постмодернизма. Однако с учетом того, что в другой работе в критики Просвещения Линдси записал и самого Канта, такие обобщения уже не кажутся удивительными.

Но почему бы действительно не сказать, что за современные формы социального активизма ответственен уже Платон? Ведь британский философ и математик Альфред Норт Уайтхед как-то писал, что вся философия — это заметки на полях его сочинений, а Карл Поппер, на которого авторы одобрительно ссылаются и считают своим интеллектуальным предшественником, пытался доказать, что Платон был прадедушкой тоталитаризма. Правда, если бы авторы были знакомы с интеллектуальной биографией Поппера, они бы знали, что тот сам, будучи постпозитивистом, занимает в англо-американской философской традиции сходное промежуточное положение по отношению к постмодернизму, какое Фуко занимает в континентальной философии. В основе его критерия фальсифицируемости лежит то самое предположение о недостижимости объективной истины, за которое «Циничные теории» ругают постмодернистов. Именно поэтому любая теория должна быть фальсифицируема, то есть должна предполагать возможность опровержения теории, если обнаруживаются новые данные, которые ее опровергают.

Да и сам позитивизм возник как реакция на кризис научной идеологии модерна, в основе которой было стремление познать абсолютную истину. В конце 19 – начале 20 века эта идеология натолкнулась на новые научные теории, которые указывали на относительность истины, такие как неевклидовая геометрия Лобачевского, теорема о неполноте Гёделя, проблема остановки Тьюринга и теория относительности Эйнштейна. Отсюда и центральный для позитивизма принцип верификационизма, основанный на предположении о том, что все, что мы можем знать — это непосредственно доступные нашему опыту факты, тогда как теории должны быть отброшены. Постмодернистская критика объективного научного знания — в частности, критика «мета-нарративов» — это скорее продолжение этого философского проекта, а не отказ от него.

Те представления о знании, которые авторы книги относят к наследию постмодернизма, характерны и для той интеллектуальной традиции, из которой они сами, как им кажется, исходят. В частности, ученик Поппера Джордж Сорос углубляет его критику, применяя принцип фальсифицируемости к социальным наукам и выводя из этого принцип рефлексивности, который очень похож на то, что в «Циничных теориях» называется постмодернистским Принципом Знания, согласно которому объективная истина не существует, а все знание социально сконструировано.

Даже в естественных и технических науках не всегда можно обойтись принципом фальсифицируемости. Например, вероятность получения серьезных увечий в автомобильной аварии у женщин на 47% выше, чем у мужчин, потому что ремни безопасности адаптированы в первую очередь под мужское тело. При этом женщины слабо представлены на образовательных программах по математике, физике и инженерному делу, поэтому возникает множество исследований того, почему так происходит, и предложений, как сделать обучение более инклюзивным.

При этом даже в ситуациях, когда человеческое поведение не является объектом исследования, источник знания принципиально важен. Так, например, большая часть исследований, к которым апеллируют климатические скептики, были профинансированы нефтяными компаниями. Зачастую они не содержат откровенно ложных фактов. Их задача в том, чтобы посеять сомнения в обществе, подорвать доверие к научному консенсусу насчет климатических изменений и предотвратить активные действия по борьбе с ними.

В социальных науках исследование влияет на свой объект более явным образом, а сформированные им ожидания людей закрепляют существующие паттерны. В результате «знания» об обществе могут работать как самосбывающиеся пророчества и потому зависят от того, кто их производит.

В своей статье Сорос объясняет это на примере финансовых рынков. Доминирующей теорией на момент финансового кризиса 2008 года было представление о том, что рынки саморегулируются, стремясь к равновесному состоянию, а цены на рынке отражают реальную стоимость товаров и ценных бумаг. Он же полагает, что цены отражают лишь ожидания участников рынка касательно цен на ценные бумаги в будущем. Чем больше участники верят в рост цен на те или иные бумаги, тем более они готовы вкладываться в них, таким образом сами вызывая этот рост цен, даже если никаких объективных причин в процессе производства для этого роста нет. Этот процесс в совокупности с представлением о том, что цены отражают реальное состояние рынка, а не субъективные ожидания его участников, по мнению Сороса, и стал причиной кризиса, который он, благодаря своей теории, смог предвидеть и избежать.

Несмотря на все это, в либеральной западной академии уже сложилась славная традиция винить во всем постмодернизм. Постмодернизм действительно очень легко критиковать, если свести его к двум карикатурным принципам, как это делают Плакроуз и Линдси — Принципу Знания (объективная истина не существует, а все знание является социально сконструированным) и Политическому Принципу (общество сконструировано посредством языка и знания так, чтобы держать в подчинении угнетенных). В своем проекте Плакроуз и Линдси следуют по стопам физика и математика Алана Сокала, известного по «мистификации Сокала», в рамках которой он четверть века назад опубликовал в постмодернистском научном журнале заведомо абсурдный текст, а затем разразился критикой постмодернизма, которому посвятил целую книгу. В 2017-2018 годы Линдси и Плакроуз вместе со своим коллегой-философом Питером Богоссианом попытались опубликовать абсурдные статьи в нескольких научных журналах по гендерным наукам и критической расовой теории (у них получилось опубликовать 7 статей из 20 написанных), чтобы показать, что те примут любую чушь, лишь бы она соответствовала «правильным» взглядам. После этого, как и их интеллектуальный предшественник, они выпустили книгу, в которой пытаются разоблачить постмодернизм, как некоторое научное течение, хотя само понятие постмодернизма используется теоретиками (такими как Бодрийяр, Лиотар и Джеймисон) для описания состояния современной культуры.

Питера Богоссиана в итоге даже отстранили от преподавания в Университете штата Орегон в Портленде за научное мошенничество. В отличие от Сокала, который опубликовал исключительно теоретический текст, его последователи предложили к публикации исследования, основанные на эмпирических данных, которые они попросту фальсифицировали. Обе «аферы» — Сокала и его последователей — пытаются доказать «ненаучность» целых областей знания на основе того, что в отдельных журналах удалось опубликовать абсурдные публикации. Как ни странно, авторы «афер» даже не попытались сравнить качество публикаций в областях, которые они сочли «ненаучными», с «нормальными» научными журналами, что было бы более корректно с точки зрения научной методологии, потому что эти журналы бы выступали в качестве контрольной группы. Если бы они это сделали, то обнаружили бы, что абсурдные статьи, соответствующие формальным критериям, принимают и печатают в любой научной области.

Как будто в ответ на мистификацию Сокала в 2002 году вскрылась академическая недобросовестность французских физиков-просветителей братьев Богдановых, чьи научные статьи после проверки также оказались бессмысленными и не имеющими научной ценности. Тогда некоторые предполагали, что Богдановы повторили мистификацию Сокала в области физики. По иронии судьбы, вскоре после мистификации «исследований обид» вскрылась академическая недобросовестность профессора Корнеллского Университета Брайана Вансинка, который построил карьеру на фальсифицированных данных по исследованиям ожирения. Однако никто не пытается на основании случаев, подобных Богдановым или Вансинку, доказывать, что вся физика или нутрициология ненаучны, а в журналы по ним принимают любые исследования, написанные на привычном жаргоне. Научные журналы в принципе не способны проверять данные и выводы, содержащиеся в статьях — они подтверждаются или опровергаются последующими исследованиями на основании воспроизводимости экспериментов и измерений.

Справедливости ради стоит отметить, что «Циничные теории» гораздо глубже погружаются в анализ современных Теорий Социальной Справедливости (которые они иронично обозначают с заглавных букв, противопоставляя их «адекватным» формам борьбы за социальную справедливость), чем многие другие известные нам критики новой этики вроде Константина Богомолова или Джордана Питерсона, который, судя по его твиттеру, после лечения депрессии в России все-таки решил почитать Фуко, и тот ему вроде даже нравится. Как минимум, они хотя бы пытаются отделить друг от друга постмодернизм и неомарксизм. Без этого у них почти не осталось бы конкретных аргументов, большую часть которых они заимствуют именно у марксистов (хотя их наличие скорее связано с тем, что авторы пересказывают философские дискуссии последних 70 лет, и тут не обойтись без споров марксистов с постмодернистами). Правда в основном они стараются называть их материалистами, видимо, чтобы не давать марксизму, как модернистской философии, соперничающей с либерализмом, слишком много внимания. Ведь именно модернистская вера в науку и истину, характерная для марксизма, часто становится мишенью для критики постмодернистов, которые называют ее одной из причин преступлений тоталитарных режимов, в том числе коммунистических.

Книга больше похожа на учебник по современной социальной философии, охватывающий период с 60-х годов прошлого века, который авторы зачем-то переписали, добавив ехидные комментарии на полях. Поэтому в своей рецензии Юзефович отмечает, что «те, кому глаза просто заливает ненависть к "повесточке", вряд ли смогут продраться сквозь суховатую и академичную первую главу». Дальше первой главы Галина Юзефович, кажется, сама не продралась, иначе бы она заметила, что следующие семь глав выглядят точно так же, и только две последние отличаются по стилю.

Правда, скорее всего только борцы с «повесточкой» и смогут осилить этот текст, потому что их будет подбадривать согласие с их взглядами — все-таки главы не «сухие», они довольно резко ругают «повесточку», используя далеко не нейтральный язык — и надежду, что вот-вот кто-то разоблачит обман коварной Теории и даст оружие по борьбе с ней. К сожалению, их ждет разочарование. Критическая стратегия, выбранная авторами, не позволяет им провести анализ, который был бы более глубоким, чем простой пересказ учебника, и порой заставляет их не замечать, что приводимые цитаты постмодернистов, большинство которых и так вырваны из контекста, прямо противоречат их как будто намеренно упрощенной интерпретации Теории. Линдси оправдывает это упрощение тем, что их цель — не достоверная интерпретация Теории, а демонстрация того, как ее используют некоторые активисты. Возможно, так авторы книги решили продемонстрировать проблемы использования теоретических работ ангажированными активистами на своем собственном примере. Правда, кажется, было бы более продуктивным и академически честным указать активистам на поверхностность их интерпретации теорий, лежащих в основе их взглядов.

Некоторые явления в активистской среде, на которые указывают авторы, действительно можно назвать непродуктивными. Например, если назвать человека гомофобом исключительно за его гетеросексуальность, или за то, что он неосознанно произнес гомофобное высказывание, то это не поможет ему разобраться в проблеме, поскольку будет атакой на его идентичность. Поскольку мы живем в гетеронормативной системе то все люди, как гетеро, так и не-гетеро, так или иначе усвоили гомофобные установки и воспроизводят их в повседневной жизни. В большинстве случаев, полезнее говорить о проблематичности этих установок, чем самих людей. Да и сама активистская среда не должна превращаться, по меткому выражению вполне себе постмодернистского мыслителя Марка Фишера, в вампирский замок, в котором все цепляются к мельчайшим недостаткам друг друга, из-за чего активизм зачастую превращается в борьбу за моральную чистоту собственных рядов, а на какие-то насущные проблемы сил и времени не остается.

Они также верно отмечают, что попытки просто стереть неприятную нам часть истории могут быть проблематичны. «Когда Уинстон Черчилль, Джозеф Конрад и Редьярд Киплинг становятся не более чем символами расистского империализма, а их достижения и труды считаются слишком скомпрометированными, чтобы заслуживать признания, мы не только отрицаем все то хорошее, чем мы им обязаны, но и упускаем возможность всестороннего разговора об истории и прогрессе», — отмечают Плакроуз и Линдси. В России неоднократно шла аналогичная дискуссия о памятниках Ленину и Дзержинскому. Например, в дискуссии о памятнике Дзержинскому на кампусе ВШЭ, расположенном на территории бывшей шелковой фабрики, студенты тогда еще «самого либерального» вуза страны скорее склонялись к тому, что монумент, который достался университету вместе со зданием, стоит сохранить, но при этом его нужно проблематизировать, чтобы памятник служил образовательным целям и рассказывал о преступлениях режима. Однако проект так и не был реализован, и памятник остался стоять нетронутым. Аналогичным образом поступили с памятником Дзержинскому с Лубянской площади, который вначале перенесли в парк Музеон, сохранив на нем граффити, которые на него нанесли граждане после провала путча ГКЧП в 1991 году, но затем, в 2015 году, граффити смыли.

Не то чтобы случаи, на которые обращают внимание «Циничные теории», не заслуживают критики, но вряд ли борьба с постмодернизмом и социальными науками в целом как-то с этим поможет. Тем более странно использовать в этой борьбе методы, которые самим авторам кажутся нечестными и неэтичными. Большая проблема «Циничных теорий» в том, что они сами не удовлетворяют ни одному из тех стандартов, на которых пытаются настаивать. Почти любой их критический аргумент можно применить и к самой книге. Они как минимум не прошли бы ни по критерию фальсифицируемости, ни даже верифицируемости. Плакроуз и Линдси заявляют, что «отказ воздавать ему [прикладному постмодернизму] почести может привести к фатальным последствиям — в буквальном, но чаще все-таки в переносном смысле. Нельзя просто так взять и бросить вызов господствующей ортодоксии». Однако вот они, пишут бестселлер, бросающий ей вызов, и, как и многие другие интеллектуалы типа тех же Шапиро и Питерсона, строят на этом довольно успешную карьеру. И естественно в книге невозможно найти ни одного упоминания храброго воина, павшего на полях культурных войн.

Три примера ее жертв, с которых начинается 9-я глава книги — это Брайан Лич, уволенный из супермаркета Asda за репост исламофобного скетча в Фейсбуке, комик Денни Бейкер, уволенный BBC за то, что запостил в твиттере пост «фотографию шимпанзе в пальто и шляпке-котелке», и программист Джеймс Дамор, уволенный из Google за «докладную записку, в которой упоминались психологические различия между среднестатистическими мужчинами и женщинами». Эти случаи действительно кажутся возмутительными, если, конечно, вам в голову не придет их загуглить, потому что тогда вы обнаружите, что авторы сильно искажают происходящее. Например, Джеймс Дамор на самом деле разослал своим коллегам анонимный меморандум, в котором критиковал программы по инклюзивности в компании Google как авторитаризм и обратную дискриминацию, указывая, что неравенство между мужчинами и женщинами может быть частично объяснено их биологическими различиями. Денни Бейкер сопроводил фото обезьяны словами «королевский ребёнок покидает госпиталь», намекая таким образом на темнокожую мать принцессы Меган Маркл. Сравнение темнокожих людей с обезьянами — это распространенный расистский троп, так что неудивительно, что радиоведущего уволили за расистское оскорбление члена королевской семьи. Наименее искаженной оказалась история Брайана Лича, хотя скетч оскорбил не только мусульман, но и многих христиан, а сам Лич признал это, удалил ролик, убрал место работы со своей странички в Фейсбуке, извинился и вскоре был восстановлен на работе.

Однако все эти истории — скорее примеры того, насколько беззащитны работники перед лицом работодателей, которые начинают контролировать их личную жизнь, общение с коллегами и саморепрезентацию в соцсетях, нежели авторитарной «культуры отмены». И хотя авторы справедливо замечают, что сторонникам Социальной Справедливости зачастую не хватает классового анализа, и поэтому они часто оказываются не поняты обычными бедными белыми американцами, это кажется аргументом не против идеи интерсекциональности ◻️ как таковой, сколько аргументом в пользу усложнения интерсекционального анализа.

Кроме того, у авторов не выходит построить убедительную и последовательную критику постмодернизма. Первую волну постмодернизма (к ней они относят собственно Фуко, Делёза, Гваттари и т.д.) они ругают за то, что та якобы бесцельно деконструирует все подряд, игнорируя объективную реальность, хотя они сами соглашаются, что именно объединение на основе идентичности позволило социальным движениям типа феминизма, ЛГБТ-движения и движения за права чернокожих добиться успехов. Здесь они искаженно представляют социальный конструктивизм, полагая, что социальный конструкт — это что-то заведомо нереальное. Однако позитивизм зародился в рамках ранней социологии и любой социолог-позитивист, будь то Вебер, Дюркгейм или Конт, согласился бы, что социальные факты (к которым относятся и социальные конструкты) вполне себе реальны. Плакроуз и Линдси даже приводят цитату придумавшей интерсекциональный анализ юристки Кимберли Креншоу, которая прямо говорит, что их понимание социальных конструктов как чего-то нереального совершенно неверно: «Утверждать, что такие категории как раса или гендер, являются социальными конструктами, не означает, что эти категории не имеют никакого значения в нашем мире».

Всех последующих Теоретиков они упрекают уже в том, что те воспринимают идентичности как реальность, игнорируя различия между индивидами и таким образом укрепляя предрассудки. Вместо этого, Плакроуз и Линдси предлагают придерживаться либеральных принципов и игнорировать все групповые различия между людьми (казалось бы, деконструктивистский постмодернизм, который они описывают в своей книге, идеально подходит для этой задачи, потому что предлагает деконструировать идентичности и лишить их таким образом всякого смысла) несмотря на то, что расизм, сексизм, гомофобия и другие системы угнетения, как они сами признают, все еще существуют, а игнорирование проблем людей отнюдь не помогает с ними бороться.

Собственно, потому и решение проблемы распространения постмодернизма в науке и социальном активизме, предлагаемое «Циничными теориями», оказывается сугубо религиозным (а уж сколько они ругают приверженцев Социальной Справедливости за религиозную верность ей и фанатизм!). Плакроуз и Линдси не предлагают никакого внятного анализа причин распространения антилиберальных взглядов, несмотря на то что политологи и философы последние несколько десятилетий трубят о кризисе либерализма и его неспособности реагировать на запросы граждан. В последней главе они восхваляют «свободный рынок идей, где лучшие из них в итоге одерживают верх, способствуя общественному прогрессу», но никак не объясняют, почему идеи, которые они защищают, проигрывают на этом рынке, тогда как постмодернизм, с которым они борются, побеждает. При этом авторы «Циничных теорий» демонстративно отказываются от критических социальных наук, в рамках которых они бы возможно смогли привести последовательную критику современной левой теории или того, как те или иные теории используются активистами на практике (вполне легитимный объект исследования в социологических и антропологических исследованиях общественных движений и активизма). Вместо этого они предлагают «восстановить взаимопонимание, доброжелательность и здравый смысл» и ментально вернуться в то славное время, когда всех этих расовых, гендерных, постколониальных и т.д. конфликтов не было. Под этим периодом, видимо, подразумевается эпоха маккартизма и охоты за коммунистами в США, прямым наследником которой и является постмодернизм. Так что последняя глава превращается в манифест, который воспевает достижения либерализма и провозглашает надежду, что шторм пройдет, ведь учение Локка ◻️ всесильно, потому что оно верно!