Демократия — это коллективное самоуправление. Это самое простое определение, которое отражает смысл демократии от первых форм в Афинах и до современных инновационных экспериментов. По сути, с тех времен и по настоящий день мыслители и исследователи демократии пытаются понять, что именно означают «коллективность» и «самоуправление».

Существует много взглядов на демократию. За каждым из них стоит своя теория, предполагающая определенные институты, образ жизни и мировоззрение. Поэтому демократия — не вопрос хрестоматийного определения, которое можно вытащить из учебника и начать применять. О демократии нужно говорить скорее во множественном числе.

Поскольку взглядов на демократию много, они могут серьезно расходиться в понимании того, что является ее составной частью, а что — нет. Зачастую, говоря о демократии в повседневном смысле, мы имеем в виду наличие свободных и честных выборов. Этот подход, предложенный Йозефом Шумпетером (i), принято называть теорией «минимальной демократии».

Такой взгляд на демократию имеет право на существование, но он противоречит ее исходному пониманию. Аристотель, например, прямым текстом говорил, что выборы характерны для олигархий, а для демократий свойственно замещение управляющих позиций путем жребия. Если в государстве правят элиты, а роль масс сводится к тому, поддерживать их или нет, то это в буквальном смысле олигархия. Этот пример показывает, что в зависимости от того, какой взгляд на демократию мы избираем, мы будем по-разному оценивать одни и те же общества и институты.

Сейчас мы привыкли подразумевать под демократией все хорошее, но далеко не все принципы, которые мы привыкли уважать и считать демократическими, относятся к демократии. Например, верховенство права, с одной стороны, действительно содержит демократический принцип: для древних греков было важно жить по закону. Но при этом для них было важно, чтобы этот закон они приняли сами, то есть занимались самоуправлением.

Идея о том, что хорошее управление заключается в строгом выполнении закона, вовсе не демократическая. В условиях монархии вполне может быть ситуация, когда закон прописан очень тщательно. Но если авторитарный лидер сам принимает закон и заставляет всех жить по нему — такой режим нельзя считать подлинно демократическим. То же самое можно сказать и о других привычных для нас понятиях. Права человека, свобода слова — это важные вещи, но они не являются обязательной частью демократии.

В наше время демократию очень часто приравнивают к либеральной демократии. Мы привыкли обращаться к этому понятию и перестали задумываться, есть ли разница между демократией как таковой и либеральной демократией. Но это — два разных принципа. Многие современные политические дизайны относятся скорее к либерализму, чем к демократии. В частности, идея правового государства, главенства выборов, свободы слова — это либеральные идеи, а не демократические. Последние годы дают нам хороший урок: либерализм и демократия начали конфликтовать, и мы все чаще стали слышать о нелиберальных демократиях — например, сформировавшихся режимах в Венгрии и Польше.

Либеральная демократия — синтез либеральных и демократических принципов, возникший в 19 веке. У него есть несколько важных элементов, некоторые из которых проблематичны для демократии как таковой. Например, принцип представительного правления не является исконно демократическим, так как он означает, что люди фактически не занимаются самоуправлением. Тем не менее эта идея укрепилась в 19−20 веках за счет расширения избирательного права: мы не просто определяем представителей, но и все вместе голосуем за них. Зачастую в современных либеральных демократиях принято почитать выборы как сакральный институт: например, в США в 2020 году обе партии утверждали, что их задача состоит в том, чтобы защитить эту демократическую святыню. Между тем, сам этот институт базируется на убеждении, что раз в четыре года народ появляется на участках, чтобы выразить свое одобрение лидеру одной из двух партий — а все оставшееся время он в правлении участия не принимает.

Вторая идея — конституционализм. Она имеет свое начало в подходе, что политическая жизнь должна развиваться в рамках определенной правовой системы. В самой этой концепции нет прямого конфликта с демократией — она тоже предполагает жизнь по закону, однако трудности возникают, когда речь заходит о предельных случаях. Возникают вопросы, кто, как и когда может менять конституцию, какие изменения можно вносить без участия народа; в этом месте демократии и конституционализм начинают расходиться. Для демократии важна идея народного суверенитета: последнее решение всегда должен принимать народ. Но что значит всегда? Любые ли изменения в конституцию нужно проводить через народ? А что значит «проводить через народ»? Простое голосование народа — его достаточно или нет?

Еще одна важная часть либеральной доктрины — идея прав человека. В ракурсе пандемии мы видим очевидный конфликт между принципами прав отдельного человека и прав коллектива. С одной стороны, есть базовое право человека на жизнь и здоровье, а с другой стороны есть коллективное право проводить политические акции. Иногда действительно можно сказать «сейчас не время» для массовых политических мероприятий. Но в современной ситуации «не время» растягивается на годы. И если мы в течение нескольких лет не можем пользоваться своими демократическими правами и совершать коллективное действие, то это уже не демократия.

Теория демократизации за авторством Самуэля Хантингтона (i) была очень влиятельной в конце 20 — начале 21 вв. и создала много препятствий для нашего современного понимания устройства демократии. В ее основе лежит довольно узкая доктрина модернизации, которая подразумевает, что есть какая-то конечная цель, к которой движутся все государства, и эта цель — либеральная демократия. Совершенно непонятно, откуда взялось представление о либеральной демократии как идеале политического устройства и венце политической эволюции.

Это доктрина создала очень много путаницы. Например, из-за нее мы привыкли смотреть на автократические режимы как на «недодемократии»: ведь если все движутся к либеральной демократии, то авторитарные страны неизбежно рано или поздно станут более-менее как США. А что, если в них нет никакого встроенного движения в американском направлении? Что, если в американской политической системе появится сильный лидер, который сумеет подмять ее под себя? Или, например, эти страны вообще начнут эволюционировать в каком-то ином направлении, а не только по колее между двумя точками, демократией и авторитаризмом?

Из-за этого догматического подхода мы не очень хорошо понимаем ответ на более важные вопросы: какое место в современном мире играет народ, каким образом он проявляет себя в политической жизни и каким образом производится легитимность, основанная на народе. Это собственные вопросы теории демократии.

Отказ от ходульных классификаций вроде «хорошие демократии, плохие авторитарные режимы» позволяет понять, что институт, считающийся наиболее демократическим из всех — выборы — без проблем сочетается с авторитарным правлением.

В середине 19 века появилась идея, что наиболее устойчивой формой правления является плебисцитарная монархия — своеобразный синтез демократических и монархических принципов, который предполагает правление монарха, основанное на широком или даже всеобщем избирательном праве. Наполеон III называл это «монархией, которая опирается на массы». Если мы посмотрим на современный кризис демократий с этой перспективы, то он перестанет для нас выглядеть просто как откат демократий к авторитаризму.

Современный мир проходит через кризис репрезентации. Важная связка либерализма и демократии заключалась в том, что люди не правят напрямую, но есть представители, которых они регулярно избирают и которые управляют за них. Однако сейчас гражданам сложно объяснить, что эти представители действуют в их интересах — зачастую они выглядят как люди из другого мира, совершенно оторвавшиеся от своих избирателей. В этих условиях людям становится более понятна фигура сильного харизматического лидера, которого они поддерживают на выборах и который должен решить их проблемы. Кто-то называет это движением от демократии к авторитаризму, но если мы посмотрим на это с позиций теории плебисцитаризма, то увидим, что никакого особенного движения к авторитаризму здесь нет: массам изначально предназначалась пассивная роль, и теперь они предсказуемо захотели сильного лидера.

Обычно такие сильные лидеры приходят к власти с лозунгами диктатуры закона. Никто не обращает внимание на слово диктатура в этом контексте. Раз закон это что-то хорошее, то можно потерпеть и его диктатуру.

Впрочем, есть и другая тенденция, связанная с усилением демократического элемента. Разрушаются традиционные институты представительной демократии, такие как политические партии. На первый план выходят демократические движения. Политика становится все менее стабильной и предсказуемой, движения накатывают внезапными волнами. Это создает плацдарм для другого характерного феномена современной демократии — для популизма. Популисты пытаются оживить народ, лишенный представительства, вернуть его в политику, и за счет этого могут добиваться электоральных успехов.

Минимальная концепция демократии иногда оправдывает тем, что она позволяет избежать гражданской войны. Адам Пшеворский (i) предложил концепцию «бумажных камней». Под ними он подразумевает бюллетени, с помощью которых люди выясняют отношения. Но тут важно понять, кто эти люди. Ведь с помощью выборов отношения выясняют в первую очередь элиты, а остальные остаются просто зрителями этого спектакля.

Важнейший принцип демократии — это сочетание свободы и равенства. Никто из нас не хочет быть человеком второго сорта, всем важно на самом базовом уровне иметь с другими равный статус, быть одинаково свободными. Чувство равенства, среди прочего, помогает поддерживать и гражданский мир. Однако под гражданским миром не нужно понимать идиллию. Один из элементов демократии — умение организовывать внутри себя конфликт. Еще Макиавелли обращал внимание на то, что конфликт полезен для республики: ведь если все время давить конфликт и не давать ему выплеснуться, через некоторое время он достигает такого масштаба, что справиться с ним становится сложно. А в отсутствие конкуренции разных точек зрения останавливается и развитие.

Особенность демократии именно в том, что конфликт принимает организованную форму: в лучшем случае он происходит через обсуждение, в худшем — через противостояние. Но конфликт редко доходит до вооруженного столкновения, потому что ему вовремя дают выплеснуться в мирной форме.

В Афинах действовал «закон Солона», который предписывал каждому гражданину в случае возникновения в городе конфликта не сторониться его, а наоборот, участвовать в нем. Это важно, потому что самые чудовищные общественные расколы происходят именно в условиях гражданского безразличия. Когда все вовлечены в общее дело, становится намного легче найти общий язык.

Демократия совместима с экономическим ростом. Если люди хотят быть свободными и равными, это не значит, что им нужно отказаться от роста и быть нищими. Исторически демократии неплохо это показывали.

Но это не значит, что демократия или даже либеральная демократия обязательно несет с собой экономическое процветание. Эта догма глубоко укоренилась в конце прошлого века, но реальность лечит нас от этой странной иллюзии: достаточно посмотреть на то, какие страны показывают самые быстрые темпы экономического роста.

Один из ключевых вопросов для современной теории демократии — это вопрос о том, в какой степени демократия совместима с капитализмом. Хотя сегодня нам трудно представить себе преодоление капитализма, все же достаточно очевидно, что для поддержания и укрепления демократии наиболее радикальные проявления капитализма необходимо ограничивать. Так, радикальное экономическое неравенство, которым чреват современный капитализм, неизбежно приводит к захвату власти богатыми элитами, а значит, уничтожает политическое равенство и начинает бороться с демократией.

Разделение властей — также не демократическая, а либеральная идея. Она исходит из того, что должен быть баланс между разными общественными силами, которые изначально тянут в разные стороны. И единственное, что может сдержать радикальный конфликт — равновесие между ними.

Но работает ли это? В современном мире исполнительная власть становится сильнее и подчиняет себе законодательную и судебную. Становится понятно, что это не очень хорошая страховка, и при формальном сохранении разделения властей происходит нарушение баланса, которого как раз и старались не допустить.

У демократов другой взгляд на эту проблему. Для них первостепенное значение имеет именно общее дело (это роднит их с республиканцами). Они считают, что осознание причастности к общему делу и общей земле дает гарантии как от расколов, так и от концентрации власти. Это эффективнее, чем разделение властей в современном его понимании.

Сама идея не допускать концентрацию власти вполне демократическая и нашла воплощение еще в Афинах: там тоже разные органы власти делили между собой полномочия. Но отличие от современной концепции заключается в том, что эти органы не стремились друг с другом конкурировать. Их работа скорее предполагала органическое сотрудничество.

Если свести демократию к наличию выборов, то можно прийти к парадоксальному выводу, что Владимир Путин — демократический автократ. Однако такое заключение можно сделать из-за изначально неправильной предпосылки — на самом деле, в России безусловно автократический режим. В последней его инкарнации 2020 года (i) он близок к монархии, потому что у объем полномочий президента фактически стал неограниченным.

Однако все же это монархия, которая опирается на массы. Она проводит голосования и получает «аккламацию» — громкое публичное одобрение решений, принятых правителем. Значит ли это, что народ действительно поддерживает такой режим? На плебисцитарных выборах узнать это нельзя, поскольку вопрос на них стоит не в том, какой кандидат больше нравится избирателю, а в том, готовы ли участники выразить поддержку автократу.

Если бы в России в ближайшее воскресенье прошли конкурентные выборы, построенные на конфликте внутри страны и противопоставлении разных повесток, Владимир Путин не выиграл бы их. Он не является публичным политиком, не понимает идею демократии и не верит, что у народа может быть собственная воля. Он никогда не участвовал в дебатах и в любой публичной кампании неизбежно проиграл бы. Не только Алексею Навальному, но и большому количеству других людей. Однако Путин хорошо об этом знает. Именно поэтому он никогда в таких выборах участвовать не будет и эти люди не окажутся в одном бюллетене. Именно поэтому он заинтересован в том, чтобы удерживать существующую плебисцитарную модель, в которой у него не может быть никаких конкурентов.

Единственный раз, когда Путин участвовал (i) в конкурентных выборах, он проиграл — и больше в таких выборах он принимать участие не будет.

С одной стороны, если воспринимать демократию как простое сложение голосов, то плебисциты можно считать выражением воли народа. Однако в последнее время такой подход вызывает недовольство.

Основной аргумент против электоральной демократии заключается в том, что не разбирающийся в какой-либо общественной проблеме человек может проголосовать и повлиять на жизни огромного количества людей — поэтому появляются другие понимания демократии: например, более популярной становится идея демократии по жребию.

В последние годы количество экспериментов с выбором представителей по жребию быстро растет. Уже даже очень серьезные решения начинают приниматься с использованием этой процедуры. Например, ирландскому референдуму по абортам предшествовали совещательные ассамблеи, члены которых отбирались по жребию. Они сформулировали проект, который потом был вынесен для утверждения на референдум. В одном из регионов Бельгии одна из палат парламента уже избирается по жребию.

Проект исландской конституции тоже был написан набранными по жребию гражданами. Она в итоге не была принята, однако сам пример такого подхода к созданию конституции показателен. Здесь обнаруживается конфликт между стандартной представительной системой и более инновационными инструментами.

Ситуация, когда граждане не просто голосуют, но и сами участвуют в обсуждении и выработке решений, кардинально отличается от существующей электоральной системы.

При этом плебисцитарная демократия все равно сохраняет большую привлекательность, а технологии ее осуществления очень быстро развиваются. И Россия сейчас стал мировым лидером по их внедрению — достаточно посмотреть на масштабы распространения электронного голосования.

Иными словами, мы находимся в фазе интересного исторического экспериментирования, вызванного кризисом либеральной демократии. Кто победит в этой битве подходов к демократии, нам только предстоит увидеть.

Аристотель говорил, что экспертом в том, хорош ли башмак, является не сапожник, а тот, кто носит башмак. Разделение граждан на экспертов и не экспертов опасно, потому что нам всем жить в мире, в котором принимаются политические решения. С этой точки зрения, мы все эксперты.

При этом, разумеется, есть граждане, которые разбираются в тех или иных вопросах лучше. Поэтому на делиберативных ассамблеях всегда важна функция экспертов. Они представляют участникам разные точки зрения, рассказывают о плюсах и минусах каждой из них, отвечают на вопросы участников и даже могут в некоторых ситуациях лоббировать те или иные решения. К этому, конечно, нужно очень аккуратно относиться.

В то же время, большой проблемой в современном мире является злоупотребление экспертностью. Властью принимать законы обладает небольшой слой образованных людей (в значительной степени это юристы и экономисты), которые предлагают всем остальным не лезть в вопросы управления, уверяя, что они сами со всем разберутся. Но оказывается, что не разбираются: в мире накопилось слишком много нерешенных проблем. Именно это вызывает у людей отчуждение от политической системы.

В условиях же делиберативных ассамблей власть экспертов ограничена. Например, Элен Ландемор в своей книге «Открытая демократия» показывает, как люди, которые участвуют в ассамблеях, могут переворачивать планы экспертов, задавая вопросы, которые даже не приходили тем в голову. Эксперты зачастую смотрят свысока на обычных людей, что вызывает еще большее недоверие к ним. Граждане не готовы простить высокомерного отношения к себе со стороны экспертов, и хотят самостоятельно решать важные для себя вопросы.

Демократия — это не просто тип политического режима, а мировоззрение и способ взаимоотношения между людьми. Институты демократии позволяют сформировать способ отношения к другим. Например, вопрос, должны ли мы сами составлять правила, по которым живем, принципиален не только для городов или государств, но и для отдельных организаций и сообществ. Мы сталкиваемся с ним на работе, в семье, в общении с друзьями или в туристическом походе.

Готовы ли мы жить по законам, которые принимались не нами? Это важно и в повседневной жизни. Как принимать решения, правила? Кто должен их создавать? Нужны ли постоянные органы или роли в групповом взаимодействии? В чем должны быть их функции? Как сделать так, чтобы они не оторвались от всего остального коллектива? Как относиться к конфликтам, нужно ли их бояться? Как сделать, чтобы они не перешли в разрушительную форму? Это трудные вопросы, с которыми мы сталкиваемся каждый день вне всяких разговоров о политических режимах. Поэтому речь пойдет о технологиях демократии как технологиях совместной жизни.