Мне кажется, главное — это добровольность. Пойти в кафе с преподавателем нормально, если ты знаешь, что можешь отказать и тебе ничего за это не будет. Если же в случае отказа возможны и будут какие-то негативные последствия, о которых ты догадываешься, то это переходит в разряд насилия.

А разве преподаватель имеет право приглашать студентку куда-либо, если на данный момент, к примеру, ведёт у неё курс? Ведь девушка в такой ситуации в любом случае находится в определённого рода зависимости: она может думать, что её отказ может привести к каким-то санкциям. Не более ли корректно со стороны преподавателя хотя бы дождаться окончания курса, когда перестанет существовать эта зависимость, и она сможет принимать решение, основываясь на своём желании?

Курс пройден, хорошая оценка получена, предложение поступило, но встречено отказом. Несколько лет спустя преподаватель и студентка встречаются в какой-то комиссии по оценке дипломов, на аспирантской защите или на итоговом экзамене. Может ли предшествующая ситуация повлиять на объективность преподавателя?

Конечно, может, если человек считает, что он может оценивать работу студента или студентки из собственного субъективного к ним отношения, то это в любом случае некорректно. Однако в такой ситуации прошлый отказ может иметь последствия в дальнейшем. При том, что это не должно быть поводом соглашаться, если девушка сама не хочет. Это достаточно сложная ситуация, если задуматься.

Проблема в том, что люди не выдают вам список проблем, которые последуют за отказом пойти в кафе. Никто не проговаривает, каков расклад в каждой конкретной ситуации. Здесь очевидно присутствует неравенство, различие позиций, которое позволяет одному человеку быть более раскованным, а другому ощущать себя менее свободным в своих действиях.

Вообще когда мы говорим о домогательствах на кампусе, мы одновременно говорим о двух проблемах.

Во-первых, мы говорим о том, что иерархия внутри академической структуры создаёт ситуацию, когда один человек находится в зависимости от другого. Сейчас в России, в нашем университете нет никаких инструментов, которые помогли бы человеку, находящемуся в зависимой позиции, как-то защитить свои достоинство и честь, если они оказываются под угрозой. Достоинство и честь могут оказаться под угрозой, если человека принуждают к сексу, отношениям.

Во-вторых, это проблема конфликта интересов, и она касается не только харассмента, но и добровольных отношений между студентами и преподавателями. Эта проблема создаётся в академии, когда люди, обладающие властью, начинают оценивать студентов не по их интеллектуальным качествам, а по каким-то другим критериям.

Решения нужно искать в зависимости от ситуации, иначе проблемы смешиваются, и выход найти сложнее.

Я не знаю, по каким причинам вы задали вопрос про последствия. Я бы даже хотела назвать имена, но я не буду, потому что я не владею этикой, точнее, она не выработана в сообществе. До ВШЭ я была студенткой СПбГУ, и моя близкая подруга на втором курсе отказала преподавателю, текстологу, прекрасному специалисту, он по сей день работает в Пушкинском Доме. В итоге на защите наших дипломов он просто встал и начал говорить: «А вот Яна на втором курсе не сдала мне работу». При этом всё сообщество знало, что она не работу ему не сдала, а что она отказала ему при «конкретных его ухаживаниях». Она получила оценку ниже, чем могла бы. Это обсуждалось в апелляционных вопросах. Тот преподаватель был председателем комиссии и ужаснуло то, что его никто не остановил, никак сообщество на это не отреагировало. И мне интересно, почему вы задали этот вопрос.

Я задала этот вопрос, потому что по всей видимости существует некая практика и существуют такие ситуации отложенного результата. Получается, что проблемой здесь является то, что студент или студентка не может даже отказать. В любом случае отказ от условного похода в кино может расцениваться как нечто неправильное в принципе. В этом, на мой взгляд, и заключается проблема. Мало того, что ты не понимаешь, как себя вести, особенно на первом курсе, например, когда ты приходишь и тебе предлагают нечто. Даже негативный ответ может иметь отложенное действие, и как действовать в этой ситуации?

Получается, что эти отношения, которые однажды не получились в не горизонтальной позиции, что кто-то кому-то отказал, у кого-то больше власти, они продолжаются дольше, чем мы думаем. К примеру, после окончания учёбы ты приходишь в ту же самую профессию, в тот же самый институт, в те же самые отношения. Это вещь, которую тоже надо решать.

Мне бы хотелось сказать, что дискуссия началась несколько релятивно. Мы не можем дать определение харассменту. Я не говорю, что это какая-то самоочевидная вещь, потому что на концепции самоочевидности строится в том числе базовый порядок, но, тем не менее, мне кажется, что все мы так или иначе более-менее понимаем, что мы подразумеваем под харассментом.Это определённые домогательства с определёнными интенциями.Точнее, определённые действия с определёнными интенциями.

Относительно этического кодекса. Я против релятивизма, мне больше нравится концепция локализации. Что он, собственно, подсказывает? Он подсказывает, что преподаватель до окончания какого-либо базового курса не должен в принципе с определёнными интенциями делать определённые предложения тем, кто находится с ними в отношениях власти. Это не должно касаться определённых семестровых, условно говоря, штук о том, что «всё, семестр закончился, теперь я могу предложить тебе заняться сексом», нет. В том числе по причинам, которые указала Татьяна, мы можем просто встретиться потом.

Что я хотела сказать ещё. Это не значит, что какие-то неформальные отношения должны постулироваться внутри академии. Мы должны, разумеется, стремиться к более горизонтальным отношениям, но не нужно смешивать горизонтальность с определёнными сексуальными посылами. Мы должны учитывать типичную гендерную социализацию мужчины. И поэтому в данном случае, условно говоря, этический кодекс построен на том, что в принципе никаких отношений внутри образования быть не должно.

Мне кажется, что очень опасно прописывать этический кодекс по принципу интенции, потому что интенция — это то, что человек субъективно определяет. Он может позвать тебя в кафе с одной целью, а потом сказать, что у него не было никаких плохих интенций. И ты не сможешь доказать, что они были.

Я как начинающий преподаватель школы культурологии ощущаю огромную необходимость в этическом кодексе, который описывал бы конкретные действия: что я могу делать, что я не могу делать, как я могу это делать, как не могу. У меня уже есть ситуации, когда я нахожусь в амбивалентном положении и не понимаю, как мне поступить. К примеру, есть студент, который хочет обсудить со мной свой проект. Где я буду его обсуждать? Имею ли я право пойти поесть и обсудить этот проект в кафе? Или это уже двусмысленность? <...> Я выступаю за то, чтобы подобные вещи регулировались, чтобы существовали описания конкретных действий, возможных и невозможных.

Второй раз Элла снимает у меня с языка мои мысли. Мне бы хотелось подчеркнуть две вещи. Действительно, то, что Элла сказала, это вопрос интенции, вопрос, как прочитывать эти интенции. У студентов, как мне кажется, хотя я никогда лично не сталкивалась с такими ситуациями, может возникать неоднозначное «прочтение» интенций и может возникать определённого рода паранойя, как это понимать, понимаю ли я это правильно. Соответственно, у преподавателей тоже может возникать такая паранойя. Кодекс такого рода требует определений. Что мы понимаем под харассментом прежде всего? Вот, мы пишем кодекс, касающийся этой темы, как мы её понимаем, как мы сформулируем? Находясь в кругу людей, которые интересуются этой темой, которые имеют какой-то опыт или интерес к ней, мы уже сейчас сталкиваемся с тем, что мы не можем договориться о каких-то понятиях. А это должно быть зафиксировано на бумаге и подтверждено многими людьми, и вот вопрос, что же делать в такой ситуации?

Второе, касающееся преподавателей. Необходим свод поведенческих правил не только для студентов, но и для преподавателей, потому что ситуация с Володиным, а вернее, реакция людей, показала, что кодекс должен защищать и студентов, и преподавателей. У меня вопрос, как тогда будет определятся фактчекинг, будут ли своего рода комиссии? И кто будет судьями в этих комиссиях? Мы оказываемся в сложной позиции, как нам действовать в этой ситуации. Будет ли кодекс с таким количеством оговорок и поправок и вообще когда-либо принят? Как производить эту работу, если очень сложно договориться в таких категориях как интенция и т.д.?

На самом деле вопрос того, как будет проводиться фактчекинг, действительно очень важен. Доказательства — это самая важная и одновременно самая тяжелая для сбора вещь, потому что подобные случаи обычно происходят тет-а-тет. Достаточно тяжело будет доказать то, что с вами было. С другой стороны, бывают доказательства, к примеру, в электронном виде (смс, сообщения в соц. сетях). Но тут возникает вопрос анонимности, который случился, когда мы рассказали про кейс с Володиным. Вот, мы опубликовали собственно случай, но не стали публиковать доказательства в виде смс, так как девушка была против. Но если мы опубликовали кейс без них, во-первых, это не означает, что у нас их нет, а во-вторых, это не означает, что мы их не передали в надлежащие инстанции. Мы их передали администрации ВШЭ, потом встречались и говорили с ней, причём не один и не два раза. Она открыто вступилась за нас и за эту девочку, однако через пару месяцев в заключении этической комиссии НИУ ВШЭ прописали, что доказательств не было предоставлено, что это было голословное обвинение и что впредь третьи лица (вероятнее всего, подразумевали нас) не могут освещать любые подобные случаи, что, кстати, перечит постулатам академической свободы. По итогу получилось что-то вроде «Володин оправдан, вы всё наврали, но эта проблема важная». И, что интересно, ни одна фамилия среди составителей заключения не совпадала с теми, с кем непосредственно общались мы. Мы так и не поняли, что произошло. И кто в итоге должен быть судьей: администрация, университет? Возможно, это кто-то извне: активисты, реальные судьи? Мне кажется это лучшим вариантом, чем суд внутри институции, которая относится к заинтересованной стороне.

Да, мне кажется, мы задаём этот вопрос так, словно задаём его с нуля. Нужно обратить внимание на сравнительные практики в других странах. Неделю назад я была в двух университетах в США, в Сент-Луисе и Вашингтоне, и я как активистка была в их комиссии по инклюзии, комиссии по харассменту, где нам чётко и прозрачно рассказывали о том, как это всё работает. Они делятся этой информацией. Комиссии по харассменту есть в 60 странах мира. И определение харассмента отличается от штата к штату, насколько я поняла. То есть здесь тоже невозможно охватить всё. В составе комиссии у них соотношение 50/50 людей из университета и приглашённых экспертов. В России это сложнее, потому что законодательно харассмент никак не регулируется. И активистки — это не тот ресурс, которому доверяет университет. Здесь нужно искать профессиональное академическое сообщество, которое могло бы анализировать поведение с других позиций. У них происходит независимое голосование и преподавателю до всего разбирательства посылается уведомление о том, что на него поступила такая-то реплика, предупреждающий жест, затем 20-25 дней смотрят на его поведение. Если это повторяется, то происходит уже разбирательство. Екатерина, вы говорили, что вы брали интервью у «1752», а как они сами входят в эти комиссии у себя? Как они рассказывали про эти механизмы.

К сожалению, я прямо про механизмы не поинтересовалась, но, на самом деле, у них система очень схожа с той, что описали вы. Обсуждение выносится за рамки институции, потому что считается, что судить участников в её рамках некорректно, поэтому комиссия полностью собирается извне и передаётся судебной системе. Но здесь встаёт тяжелый вопрос: кому и в какой мере доверять. В тех же Оксфорде и Кембридже, если вы зайдёте их сайт, то увидите, что они предоставляют в качестве телефонов доверия номера активистов, групп, которые борются за права человека, групп фем-направленности и так далее. Была высказана мысль, что у нас активисткам не доверяет администрация. Да, это логично, потому что администрация у нас не доверяет никому, кроме самой себя. А студенты? На мой взгляд, в России они очень мало доверяют администрации, особенно такие вещи, потому что это печально знакомый факт, как у нас все эти дела проходят — никак. Я бы не стала доверять комиссии, которая собрана исключительно из преподавателей и экспертов из моего университета. В отличие от администрации, я бы скорее доверяла комиссии, собранной из активистских групп, которые будут более на моей стороне и которые будут смотреть на это дело менее ангажированным взглядом.

Но активистская группа не может в то же время институционально повлиять на отстранение преподавателя, его увольнение. В итоге, это болезненный кейс для студентов, потому что в течение года мы сталкивались с такими ситуациями. Может, стоит уже внедрять активисток в преподавательский состав, раз уж мы можем совмещать эти функции и можем ответить на эти вопросы?

По поводу комиссий: тема с нарушениями должна быть более комплексная, более систематичная. Говоря про доверие, если студент сталкивается с такой проблемой, то маловероятно, что он захочет сообщить о ней кому-то из преподавателей, кому-то из администрации в связи с тем, что существует некий психологический барьер, в том числе «поколенческий» барьер. Человек скорее поделится с кем-то из сокурсников или молодых преподавателей. Я это веду к тому, что кодекс должен затрагивать также функции студсовета, например, на тот момент, когда я училась (я сейчас преподаватель школы культурологии), я состояла в студсовете, и там было достаточно много активности. Однако, часто получалось так, что активность есть, но это не помогает довести идею до конца в связи с тем, что не существовало какой-то единой системы и её управления. Мне кажется, что в идеале студсовет может выполнять такие функции, когда ты расскажешь кому-то знакомым, знакомые расскажут представителю факультета на студсовете, а студсовет как-то поднимет эту тему, если он будет обладать реальной, а не номинальной властью. Есть такие подозрения, что часто это происходит именно так.

Второй важный, на мой взгляд, момент — это университетские психологи, какие, казалось бы, есть. Я не сталкивалась с этим лично, но по рассказам мне известно, что это, как правило, совершенно некомпетентные люди, выполняющие чисто номинальную функцию и зачастую только усугубляющие ситуацию. К ним приходит человек с реальным вопросом, реальной проблемой, для чего нужно отважиться, чтобы дойти до этого психолога и рассказать ему какие-то вещи, тем более, если это не твой знакомый или сторонний, а психолог университетский, и вот эти люди говорят тебе: «Ну, пройдёт, это нормально, что ты паришься, ты вообще додумываешь». Это безусловно отбивает у людей желание с кем-либо делиться, кому-либо доверять. Ещё раз подчеркну, что это тема, касающаяся не только комиссий, но и других институций в рамках университета, которые смогли бы создать некую сеть взаимоотношений и увеличить степень доверия среди студентов.

Спасибо за психологов… Здесь я согласна с тем, что должна быть система, что психологи встроены в некую этическую регуляцию, как люди, которые могут принести, увидеть симптом, куда-то его отнести и предоставить экспертизу в рамках этического кодекса, касающегося конфиденциальности и прочего. К сожалению, психологи никак не регулируются на законодательном уровне. К примеру, мы сейчас боремся с тем, что не существует закона о психологической помощи, который бы регулировал лицензию психологов и психотерапевтов. Соответственно психологи, которые могут оказывать помощь, не всегда могут быть профессионально компетентны. К сожалению, это так.

Я делаю исследование в университете в Швеции. В связи с этим как раз я хотел сказать о двух вещах, о которых мы уже говорили. Первое, это что не только студенты (в Швеции я ещё и преподаватель), но и преподаватели и сотрудники университета тоже становятся жертвами харассмента, и часто они тоже не знают, куда обратиться. Поэтому эта проблема касается не только студентов, но и сотрудников университета, и это две группы, которые нужно рассматривать в этом контексте вместе — куда им в рамках этой структуры обращаться. В университете в Упсале есть очень короткий шестистраничный документ, который обращается с этими случаями, и на самом деле (в США, очевидно, совершенно другая практика) там задача справляться с этим внутри структуры, собственными ресурсами этой организации. Идея состоит в том, что как сотрудник университета вы можете обращаться к своему непосредственному руководителю, который в свою очередь может обращаться дальше, пока это не доходит до ректора. Как студент, вы можете сразу обратиться к ректору напрямую, есть Комитет по равенству, набор структур и органов, он включает в себя и студентов и сотрудников университета, решая этот вопрос коллегиально, но в конечном счёте решение о том, каким образом стоит разрешать конкретную ситуацию, принимает ректор. У меня был случай в департаменте, когда одна студентка обвинила одного из наших коллег. И эта горизонтальная структура обсуждения — слишком горизонтальная, всё решается на коллегиях. Этот вопрос был вынесен на коллегию департамента, мы обсуждали нашего некоего коллегу, имя которого мы не знали. Смысл в том, чтобы до определённого времени никто не знал, о ком речь. Мы решали, насколько эта ситуация серьёзная, и нужно ли нам идти с ней дальше. С одной стороны, это коллегиальное обсуждение внутри организации, с другой стороны, ситуация такого рода всегда документируется, а документы делаются публичными, то есть публика знает о том, что есть такого рода ситуация. Но всё это анонимно до определённого момента, мне кажется, это важно. И другой момент: мне кажется, что этический кодекс важен и необходим, но вы не хотите произвести впечатление «холодного департамента», вы всё равно хотите показать, что вы открыты, не производя на студентов впечатление о том, что у вас чисто деловые отношения. Мне, кстати, понравилась идея о студенческих союзах, если их тоже активно привлекать к решению этих вопросов.

Я хотела сказать буквально несколько слов по поводу преподавателей. Я лично обращалась с предложениями о введении этического кодекса несколько лет назад, когда в Вышке вводился курс по академической этике для вновь прибывающих преподавателей. Также я знаю, что некоторые мои коллеги задавали вопросы в сложных случаях администрации или психологам в Вышке. Помимо вопросов, был разговор с некоторыми молодыми преподавательницами этого университета на тему того, что можно сделать в этой ситуации относительно этического кодекса в университете. Также был получен отрицательный ответ. То есть, это значит, что студенты уже давно готовы обсуждать этический кодекс, а администрация ещё не готова, даже несмотря на то, что это сулит репутационные проблемы университету.

Так, можно я добавлю к комментарию Татьяны и комментарию Дарьи.

Я тоже вижу, что в студенческой и преподавательской среде (потому что люди обращались ко мне за советами) нарастает напряжение, недовольство тем, что происходит. Речь уже не идёт только о недовольстве отдельных людей, которые подвергаются домогательствам, либо видят, что их друзья и сокурсники вступают в отношения с преподавателями и занимают какие-то позиции внутри университета. Эти люди уже начинают собираться в группы, создавать отдельные чаты, обсуждать этот вопрос, у них много агрессии из-за того, что происходит. Если Вышка не начнёт заниматься этим вопросом немедленно, у нас произойдет «взрыв», свой собственный #metoo, и это всё будет полоскать пресса, это закончится большими репутационными потерями. Пиар-отдел и администрация будут носиться с горящими пятыми точками и недоумевать, как же это случилось. Ситуация требует разрешения, это emergency, так я это вижу.

Я общаюсь со студенческими сообществами, общаюсь с преподавателями. Я сейчас в такой двойственной позиции: заканчиваю магистратуру и уже начала вести семинары, так что я могу наблюдать эту ситуацию с разных сторон. И со всех сторон я ничего хорошего не наблюдаю.

Насчёт того, как принимать такого рода документы. Тут я хочу поддержать Дарью и сказать, что никто не придумывает их с нуля, не нужно ничего изобретать из пустоты. У меня есть опыт работы с несколькими общественными организациями. Одна из них делала исследования и разрабатывала план реформирования тюрем в России. Как это работало?

Создали исследовательскую группу, которая писала аналитический обзор, обзор успешных тюремных реформ, зарекомендовавших себя в других странах (этим занималась я как раз с коллегой). Кроме того, обычно в таких проектах проводится социологическое исследование, выясняют, какие существуют в проблемы в российских тюрьмах, на местах. Полученные данные анализируют и смотрят, можно ли опыт других стран «натянуть» на то, что происходит у нас. Придумывается проект реформы.

Примерно так, на мой взгляд, стоит решать и проблему с этическим кодексом. Нужно проанализировать опыт зарубежных университетов, он очень разный, как верно было отмечено. В Принстоне, к примеру, вообще запрещены отношения с преподавателями, что фиксируется документально. Нужно провести анонимный опрос студентов и преподавателей, чтобы посмотреть, какие проблемы существуют конкретно в Вышке. И надо принимать какие-то решения при участии исследователей, не только силами администрации и менеджеров.

Элла, большое спасибо за комментарий. Мне кажется, немного политических эмоций не помешает. На мой взгляд, такой «котел эмоций» может привести к каким-то переменам в том числе принятию этических стандартов. С другой стороны, мне кажется, очень важно сказать, что именно сейчас (с разницей примерно в неделю) заседают рабочие группы по принятию социальной миссии Высшей школы экономики, в которых как раз не хватает внимания к конкретным локальным проблемам, в том числе проблеме харассмента, домогательств в университетах.

Они какое-то исследование провели? У них есть прикрепленные исследователи?

Нет, я думаю, что речь идёт о том, чтобы как можно скорее прописать главу социальной миссии в программе развития университета до 2030 года. И на самом деле в этом и есть основная проблема, потому что 2030 год наступит через десять лет, и это десятилетие до 2030 года долгой нашей борьбы относительно принятия этических стандартов, это неприемлемо. На самом деле, речь о том, чтобы прямо сейчас сказать, что со стороны студенческо-преподавательского состава, заинтересованного в переменах, неприемлемо не просто применять программу развития, а хотя бы только одну главу, которая касается социальной миссии. Просто применять, потому что она не учитывает тех ситуаций, которые на самом деле должны послужить основой для положения этой социальной миссии. Я сам вхожу в эту рабочую группу, эти проблемы поднимались, но одного заседания мне хватило для того, чтобы понять, что программа развития подразумевает такое поступательное восхождение от локального контекста, в котором в принципе никто не заинтересован. На первом заседании рабочей группы просили высказаться о том, что не устраивает на локальном уровне и том, что не устраивает на глобальном уровне. И очень многие как-то тихо говорили о том, что локальный уровень, неолиберализм никого не устраивает в принципе и в университете в частности. Но проблема заключается в том, что все переключились на глобальную повестку, которая, безусловно, важна. Вышка до 2030 года, конечно, будет развиваться как глобальный российский университет, это важно, но всё должно начинаться с локального уровня и нужно действительно создавать группы, которые будут работать с университетским контекстом и с проблемой харассмента в частности.

Вы все в основном из Вышки и говорите вы о Вышке, и это оказывает определённое влияние на то, что вы говорите. Я как человек, закончивший МГУ, могу вас заверить, что вы далеко не в самой худшей ситуации. Есть университеты, в которых в принципе нельзя произносить слово «насилие», его нельзя произносить в коридоре, об этом нельзя говорить, даже если это случилось 5 лет назад и даже если это случилось с вашей мамой. Почти в религиозном тоне это запрещено. Что касается того, что может быть психологический барьер, не позволяющий просто рассказать о насилии. Может и не быть психологического барьера, но может быть глухая стена в ответ, глухое молчание и опять же почти религиозная идеологическая уверенность в том, что по-другому даже и не может быть. Сейчас даже и говорить об этом не стоит. Эта обречённость витает в воздухе. Не в порядке упрёка, а к мысли о том, что, скорее, эти все комиссии должны быть университетскими. Вопрос, на мой взгляд, не в том, как это сделать технически, а в том, как это сделать политически. Если такие кодексы станут в принципе возможны в России, то надо делать так, чтобы они касались не только Вышки, но и МГУ и прочих. Россия как раз та самая страна, где один большой кодекс прокатит на первых этапах, а дальше мы увидим, есть ли разница вообще.

Второе, что я хотела сказать, это из моего личного опыта, это должно быть обязательно снизу, хотя бы просто потому, что в некоторых университетах сверху вас просто не услышат. Вам скажут о каком-то давно принятом кодексе, который лежит на подоконнике. И если у вас возникли проблемы, то «возможно, вы что-то нарушили, давайте обсудим ваш моральный
облик». Не стоит забывать о простой дедовщине, которая проявляется в возможности физического разговора. Это первое, что я хотела сказать.

Второе, что я хотела сказать, да, мы все чувствуем растерянность и, возможно, не знаем, с чего начать, возможно, начать действительно нужно со сбора информации и исследования, но, на мой взгляд, не все упирается в суд. Кроме проблемы суда есть еще проблема реабилитации. Помимо того, что какой-то начальник будет решать, а было ли насилие, а был ли харассмент, должны быть институции, которые вне зависимости от того, доказано ли насилие, будут реабилитировать тех, кто обратился за помощью. И да, я считаю, что необходимо, чтобы психологические службы, которые якобы есть везде, реально работали.

На этом моменте время, отведённое на дискуссию, начало подходить к концу, поэтому мы попросили участников выступить с завершающим словом.

Слово «харассмент» в русский язык вошло как слово, имеющее некоторый гендерный подтекст. «Harassment» в английском языке имеет более широкий смысл. Я думаю о том, что сексуальный харассмент — часть более широких проблем, которые возникают у студентов. Предыдущая спикерка подняла вопрос о политическом прочтении этой проблемы, что мне очень близко, потому что политическое прочтение предполагает употребление власти или злоупотребление ей. Каким образом мы можем вписать проблемы сексуального харассмента в существующие проблемы злоупотребления властью, когда это касается религиозной идентичности, сексуальной идентичности, многих других проблем. Может ли это, защитив автономию сексуального харассмента как отдельной существующей проблемы, вписать её в более широкий спектр и институционально таким образом подкрепить её. Может ли это стать частью какой-то более широкой борьбы внутри университета? А может ли это укрепить эту конкретную борьбу?

Я постараюсь достаточно кратко вставить своё финальное слово. Я хотела отреагировать на высказывание про зарубежный опыт. Поймите меня правильно, я ни в коем случае не умаляю их достижения, это здорово, приводить какие-то практики, но прошу не забывать о некоем «приземлении» на российские реалии, которые касаются специфики всего. Это специфика университетской среды, поведения преподавателей и студентов и прочих сфер, которую обязательно нужно учитывать, чтобы это была не калька, а рабочий механизм, полноценное исследование, требующее времени и сил, которое даст какой-то ответный результат.

Второе про то, что сказал Влад, про неудовлетворение преподавателя каким-то локальным уровнем и то, что на это не обращается внимание. Давайте опять же признаем, что «казаться, а не быть» — это общая российская тенденция, чтобы никакие скандалы вовне не выливались, чтобы в этом не были какие-то репутационные потери, а то, что внутри можно как-то разрулить. Мне кажется, что способ борьбы с этим — это не встречная агрессия, а постоянные спокойные и полные уверенности в своей правоте и готовности высказаться разговоры.

Третье, последнее, о чем я хотела поговорить. Эта тема меня давно волнует как базовая, касающаяся кучи разных проблем, в российском обществе это проблема уважения. Уважения к другим и к себе, в том числе. Когда этот принцип будет осознан всеми, тогда все эти темы будут продвигаться гораздо более продуктивно, чем на данный момент.