Сегодня многие активисты говорят о том, что из-за глобального роста социально-экономического неравенства нам следует перевести борьбу за демократию с локального на глобальный уровень (Holden 2013; Khasnabish 2008; Kurasawa 2007; Routledge and Cumbers 2013; Scholte 2014; Scipes 2016; Smith 2008; Smith et al. 2015). Они утверждают, что движение за «демократическую глобализацию» должно подрывать саму основу глобальной системы неолиберальной несправедливости и мобилизовывать разрозненные глобальные ресурсы для борьбы с ней. По их мнению, глобальное измерение борьбы за демократию важно еще по одной ключевой причине: глобальная перспектива должна стимулировать воображение, чтобы «можно было представить альтернативные возможности развития» (Fuchs 2010, 181), преодолеть идеологические замыкания (ideological closures) и развивать критическую мысль. Реализация этих возможностей позволит активистам, стремящимся к социальной справедливости, представить демократию не как свод правил, а как проект открытых возможностей: неожиданных требований, беспрецедентных вызовов, непредвиденных формулировок и смелых решений. Чтобы реализовать этот потенциал, мы должны выйти за пределы нашего социального контекста, пересмотреть привычные представления и открыть для себя глобальные перспективы неограниченного социального воображения, считают они.

Трудно спорить с постулатами, которые отстаивают ученые и активисты, придерживающиеся этой точки зрения. Действительно, важно рассматривать борьбу на локальном уровне в более широком контексте, если мы хотим выявить связи между беспрецедентным ростом социального неравенства по всему миру и консолидацией глобальных финансовых ресурсов в руках все меньшего числа все более влиятельных транснациональных игроков. Глобальная перспектива позволяет обратить внимание на нехватку публичной подотчетности и демократического надзора за деятельностью глобальных экономических и финансовых институтов, контролирующих жизни миллионов людей. Такая перспектива дает возможность увидеть природу глобальных преобразований, которые еще больше подрывают систему демократического правления, и без того страдающую от систематического исключения из политического процесса непривилегированных групп населения, что укрепляет позиции власть имущих (Calhoun 2013; Castells 2012; Mouffe 2009).

Современные активисты и теоретики демократии воспринимают перечисленные утверждения как нечто само собой разумеющееся. Тем не менее, вопрос остается открытым: что именно мы подразумеваем под «демократической глобализацией», которая позволила бы нам представить «альтернативные возможности развития», как надеются многие демократически настроенные мыслители? Чем эта «демократическая» глобализация будет отличаться от «глобальной колониальности» (Escobar 2004), если концептуальная грамматика первой подобна, если не полностью идентична грамматике последней, на что указывает повсеместное употребление таких понятий как «модернизация», «развитие» и «развивающиеся страны»? Проблема с этими и другими подобными терминами, обычно используемыми демократически настроенными активистами и учеными, заключается в том, что они являются ключевыми обозначающими колонизирующие дискурс развития и модернизации, которые воспроизводят европоцентризм и подавляют не-западные знания и культуры (Dussel 2001; Gaonkar 2001). «Эпистемицид» — это термин, который Боавентура ди Соуза Сантуш использует, чтобы описать «необъятное богатство когнитивных опытов» других народов, которое признавалось недоступным для понимания и ненужным (Santos 2007, 74, 47-53).

Использование понятия «развитие», с давних пор связанного с империализмом — это лишь один из множества примеров того, как исследователи и активисты, стремящиеся к демократической глобализации, используют концептуальный аппарат, с помощью которого всегда поддерживалось и воспроизводилось империалистическое доминирование Запада. Именно эта концептуальная грамматика имплицитно подпитывает заветную идею Запада, с помощью которой обеспечивается его глобальное доминирование: представление об унипрогрессивном (то есть предполагающем универсальное понимание прогресса — прим. пер.) историческом развитии (Escobar 2004; Ferguson 1999; McCarthy 2010; Quijano 2000). Это неудивительно, учитывая, что эпистемологии Просвещения определяют «здравый смысл», на который опираются как академические социальные теоретики, так и социальные активисты. Как полагает Кэтрин Уолш, борьба за глобальную справедливость «становится еще более сложной, если принять во внимание натурализацию и непреклонный характер этого европоцентризма или ментального колониализма и слепоты, присущей даже левым и сторонникам так называемой "критической теории"» (Walsh 2007, 226). Тимоти Лучиес соглашается с Уолш. «Наши стратегии и тактика, а часто и наши способы критики в значительной степени обусловлены этими системами доминирования», — утверждает он (Luchies 2015, 524).

Проблемы «колониальности» (Quijano 2000) (то есть повсеместного проникновения колониального мышления во все аспекты нашей жизни, включая то, как мы думаем, общаемся и действуем) хорошо известны в современной науке (Raj 2012; Santos 2007; Seth 2009; Walsh 2007). Такой образ мышления предполагает разделение мира на современные (цивилизованные) и не очень современные (еще не цивилизованные, и следовательно, «развивающиеся» или «модернизирующиеся») социокультурные образования. Экспансия западного проекта модерности, охватывающего все больше и больше «до-современных» народов и регионов, по-прежнему является частью «здравого смысла», разделяемого не только теми, кто вовлечен в современную империалистскую систему глобальной власти, включая бюрократов из учреждений, занимающихся вопросами развития, но и многими из тех активистов и ученых, которые пытаются бороться с результатами ее деятельности. Действуя из самых лучших побуждений и стремясь освободить мир от тирании, мы часто только подкрепляем глобальный империализм, используя унипрогрессивные дискурсы развития и модернизации — концептуальные строительные блоки, составляющие основу имперской доктрины. Поступая таким образом, мы натурализуем иерархии глобальной неоколониальной власти, «растворяя эпистемическое насилие в кажущейся концептуальной нейтральности и терминологической прозрачности», как утверждает Дженнаро Асьон (Ascione 2016, 319).

Если вслед за постколониальными мыслителями мы понимаем модерность как дискурсивную формацию, посредством которой незападный мир был сконструирован как варварский «другой» (Jameson 2012; Said 2003), то имеет большое значение, какие концептуальные инструменты используются для разрушения гегемонии европоцентризма. Когда генеалогия концепций, используемых активистами для противодействия злоупотреблениям властью, «коренится в интеллектуальных и даже теологических традициях Европы» (Chakrabarty 2009, 4), вряд ли можно ожидать, что колониальность власти будет демонтирована. Скорее, некритическое использование европоцентричных концептуальных грамматик позволит колониальности сохраняться, скрываясь под маской якобы освобождающих нарративов развития и модернизации.

Как и в колониальные времена, колониальное мышление (imaginary) проявляется в дискурсе однонаправленного развития человечества с его представлением о Западе как об авангарде унипрогрессивного движения. Такой взгляд отрицает сложность исторических контекстов и представляет западный мир как воплощение «нормальности», меру всех других социокультурных формаций. Целые общества оцениваются по воображаемой унипрогрессивной шкале. На ее вершине всегда расположен «прогрессивный авангард», современное состояние которого воображается как «привилегированное историческое место, в котором наконец становится возможным нечто вроде абсолютного знания» (Seth 2016, 392). Между тем, внизу находятся «варвары», многочисленные недостатки которых (психологические, ментальные, культурные и т. д.) не позволяют им «"постигнуть" ключевые истины о человеческом существовании» (Taylor 1999, 170). Однако, в отличие от колониальных времен, раскол между «цивилизованными» и «варварами» в настоящее время проходит не по территориальным границам, а по всем видам границ, разделяя «прогрессивные» и «отсталые» силы внутри некогда единых культурных формаций. В результате этого раскола возникает внутренняя инаковость (otherness) (с такими ярлыками, как «варвар» и «неуч») — парадоксальное развитие событий, учитывая демократические устремления тех, кто борется за демократический глобальный мир.

Как я утверждаю в этой книге, общественным движениям, стремящимся к демократизации, необходимо деконструировать общие допущения, которые поддерживают гегемонию глобальной имперской власти, опирающейся на колониальность мышления. Одним из ключевых допущений, лежащих в основании «здравого смысла», является нарратив прогресса, смоделированный на основе западного опыта, со всеми его производными: «развитием», «модернизацией», «демократизацией» и т.п.. Чаще всего дискурсы, связывающие эти производные в гегемонистские цепи, воспроизводят ту же динамику отношений между Западом и остальным миром: первый активен (развивает, модернизирует и демократизирует), а последний пассивен (его развивают, модернизируют и демократизируют). Как выразился Анибал Кихано, «основополагающий миф европоцентричной версии модерности — это представление о естественном состоянии как об отправной точке для цивилизационного развития истории, кульминацией которого является европейская или западная цивилизация» (Quijano 2000, 551). Именно эта унипрогрессивная мифология лишает не-западные народы их прав, низводя их к «естественному состоянию» или «прошлому». Глобальная социальная несправедливость основана на глобальной эпистемологической несправедливости; борьба с первым требует борьбы и со вторым.

В 2011 году в рамках своего исследования дискурсов перестройки я анализировала письма в редакцию и авторские статьи, опубликованные двумя местными украинскими газетами с начала 1989 года по конец 1991 года. Это был решающий период горбачевской перестройки, движения за демократизацию и модернизацию, во время которого в советской публичной сфере шли жаркие дебаты о будущем страны (Baysha 2014). Значительную часть моего исследования составили статьи и интервью таких известных перестроечных активистов, как Егор Гайдар, Григорий Явлинский, Анатолий Собчак, Валерия Новодворская, Виталий Коротич, Евгений Евтушенко. Я обнаружила интересную вещь: эти и другие активисты, которые боролись за демократизацию, уничижительно отзывались о советских рабочих, не разделявших их взгляды на реформы. Особенно шокировало меня осознание того, что это пренебрежительное отношение закреплялось во имя демократизации и социального прогресса.

В представлении активистов перестройки, главным препятствием на пути к демократическому, процветающему и цивилизованному будущему было присутствие «ретроградных сил» и «агентов прошлого», выступавших против реформ. В основном, эти ретроградные силы представлялись как рабочие люди, которые хотели видеть в перестройке не стремление к капитализации и маркетизации, а, скорее, «обновленный» социализм, соответствовавший тому, что Горбачев обещал в начале преобразований. Действительно, как показал мой анализ писем рабочих в редакцию, многие из них представляли эти преобразования в эгалитарных и коллективистских социалистических терминах: «Мы. . . хотим забрать наше предприятие в коллективную собственность» (Логвиненко 1991, 1). Они считали, что это сделает их настоящими владельцами их предприятий: «Рабочие имеют право. . . стать акционерами своих предприятий, получать доход от того, что они производят» (Бердник, 1991, 1). В коллективной приватизации многие рабочие видели возможность повысить эгалитаризм; они хотели уничтожить власть номенклатуры, а не социализм.

Активные деятели перестройки в большинстве своем представляли нежелание людей двигаться по пути западной капиталистической модерности как невежество, отсталость и нежелание работать. Они изображали людей, работающих на государственных предприятиях, как «армаду честных тружеников» (Кирш 1990, 8), которые не способны производить ничего полезного. Это суждение было основано на сравнении советских рабочих с их американскими коллегами. В глазах активистов перестройки советские «честные труженики» могли только «считать деньги в чужом кармане» (Кирш 1990, 8), в то время как американцы были образцом настойчивости и усердия: «Они [иммигранты в США] . . . вкусили трудности, неудачи и отчаяние. Но они не сдались» (Oxford 1991, 9). На фоне трудолюбивых, эффективных и вследствие этого процветающих граждан США советские граждане казались глупыми, ленивыми, завистливыми и, что неудивительно, бедными.

Многие активисты времен перестройки, чьи мнения я анализировала, считали, что «массовость» , коллективизм советской культуры были почвой, на которой «вырастало все самое страшное и уродливое в нашей истории» (Митрохин 1990, 13). Чтобы достичь более «цивилизованного» интеллектуального состояния, эту культуру «массовости» нужно было уничтожить. Валерия Новодворская, лидер Демократического союза, выразила это мнение наиболее явным образом:

Большевизм – это продолжение автократической истории России. Верноподданической. Холопской. Коллективистской. Поэтому нам для перехода к демократии… нам придется изменить свое сознание… Стать другими и вылезти из своей шкуры… Уничтожить драконов в себе. (Новодворская 1990, 3).

Новодворская признавала, что «драконы» черпали свою силу не в «командной административной системе», а в людях, придававших этой системе силу: «Тоталитаризм — это не некий дракон, который своими пастями терзает беззащитный народ, а тоталитаризм — это такое состояние общества, когда у дракона столько голов, сколько у народа» (Новодворская 1990, 3). Она была готова сразиться с этими драконьими головами, несмотря на то, что на самом деле они были человеческими: «С ними бороться здорово… И это не такое уж унылое занятие. Это, в принципе, весело...» (Новодворская, 1990, с. 3).

Почему активистам времен перестройки было так весело бороться с собственными соотечественниками? Потому что они свято чтили западную модерность. Все, что противоречило их вере, должно было быть уничтожено, как сорняк: номенклатура, привычный образ жизни людей и даже сами люди. Новодворская утверждала, что основу ее Демократического Союза составляют активисты, «готовые рисковать жизнью ради демократии» (Новодворская 1990, 3). По мнению многих активистов времен перестройки, чьи мнения я анализировала, не демократическая система правления служила нуждам людей; напротив, люди должны были служить «демократии», жертвуя своей жизнью или, по крайней мере, своим образом жизни.

4 марта 2012 года в России прошли президентские выборы. К концу дня, когда были обнародованы предварительные результаты голосования, стало ясно, что Владимир Путин не только останется президентом России, но и станет абсолютным победителем в первом туре выборов. Сразу после выборов две темы были наиболее популярны среди российских интеллектуалов, открыто оспаривавших результаты голосования: подозрения в фальсификации выборов и человеческое состояние (human condition) избирателей, поддержавших Путина. Сосредоточив свое внимание на последнем, я проанализировала мнения, высказанные антипутинскими активистами в различных программах Эха Москвы (далее Эхо) — российской независимой радиостанции, которая служит важной узловой точкой в коммуникационной сети борцов за демократию, противостоящих авторитаризму (Baysha, 2016а).

Мой анализ показал, что 95 процентов участников этих дискуссий рассматривали сторонников Путина с иерархической точки зрения унипрогрессивного мышления — как людей, которые еще не были достаточно развиты, чтобы понимать и поддерживать демократические устремления оппозиции. Выступавшие изображали сторонников Путина «вчерашними людьми»: «Сегодняшний народ не голосует за Путина. Вчерашний его поддерживает» (Муратов 2012). Их представляли как толпу, которая не способна критически мыслить и действовать независимо, массой обманутых, которыми легко манипулировать с помощью различных страхов: «Мобилизованы были все страхи… У советского человека отзываются определенные вот здесь болевые точки, на них можно нажать. Враг, внешний враг…» (Млечин 2012а).

Для спикеров Эха было обычным делом называть сторонников Путина «советскими», потому что, по их мнению, эти люди застряли в своем развитии где-то в советской истории, в сталинских временах: «Мои соседи по лестничной площадке, скромные тихие покорные бюджетники… Они всю дорогу, сколько мы вместе живем на площадке, голосуют за власть. Это такая советская привычка…» (Ларина, 2012). Эти «советские» люди оказывались в самом низу унипрогрессивной шкалы развития и олицетворяли отсталость, мрак и ретроградное мышление. Для построения этой шкалы спикеры Эха часто использовали метафору «спячки»: «Но колоссальная масса непродремавшаяся нашего народа, для которых государство просто не существует. Они даже не знают. . . "Оставьте нас в покое". Вот и все» (Кончаловский, 2012).

Напротив, оппоненты Путина представлялись образованными, современными и контролирующими свою жизнь — людьми «сегодняшнего дня». Спикеры Эха изображали протестующих образцами «честности и прямодушия», которые были «исключительно милыми, доброжелательными и привлекательными» и «порядочными». Они представлялись «нормальными людьми», «знающими правду». На фоне сконструированного образа морально деградировавших сторонников Путина, его противники представлялись проводниками прогресса и воплощали в себе все положительные качества западной модерности: мобильность, интеллект и способность к независимому критическому мышлению. Эти люди не боялись; они были готовы бороться за уважение своего достоинства и свободу.

Отделяя себя от остального населения России, спикеры Эха ассоциировали себя с западной цивилизацией, которую они представили как более высокую ступень человеческого развития: «Россия — страна крепостных людей. Тут нету той [европейской] ментальности» (Кончаловский 2012). Некоторые из выступавших доходили до того, что ставили под сомнение человечность сторонников Путина, сравнивая их с тупыми животными, не осознающими своих прав и истинных интересов: «Мотивы вот этих людей, с которыми обращались как с быдлом, для меня лично непонятны, потому что эти мотивы не имеют отношения к деятельности таких вот новобразований как кора головного мозга» (Латынина, 2012). Безусловно, такие явно оскорбительные нападки, которые мы видим в приведенной цитате, представляли собой не правило, скорее исключение. Однако это исключение лишь подтверждало основанные на «здравом смысле» предположения, разделяемые спикерами Эха: последователи Путина не являются гражданами в том смысле, который придает этому слову унипрогрессивное воображение — людьми, обладающими независимыми и обоснованными взглядами. Низкий уровень интеллектуального развития не позволял им противостоять пропаганде и выносить обоснованные суждения.

В конце 2013 года, как только начались протесты Евромайдана, я стала анализировать дискурс его активистов в их блогах на «Украинской правде» (УП), выбрав для изучения посты в группе «Майдан» с 26 ноября 2013 года (в этот день группа была создана) по 21 января 2014 года, когда на Евромайдане начались кровопролитные столкновения (Baysha 2015, 2016b). Я намеренно сфокусировалась на этом периоде, чтобы показать, как формировался дискурс антимайданной инаковости до того, как противостояние перешло в кровопролитную стадию.

Мой анализ показал, что блогеры УП были склонны рассматривать соглашение с Европейским Союзом не с точки зрения того, какие прибыли или убытки оно принесло бы Украине, а как средство достижения более продвинутого цивилизационного состояния — «рвануть вперед», «никогда не возвращаться в Совок» и достичь состояния «цивилизованности» и «нормальности». Рассуждения блогеров УП не только подразумевали, что вестернизация — единственное возможное направление развития, но также предполагали возможность регресса или «возврата» назад в прошлое (возврата в СССР, что приравнивалось к «темным векам»). СССР рассматривался вне сложного исторического контекста и оценивался по воображаемой унипрогрессивной шкале, на вершине которой находился современный Запад — ориентир, стимул и предмет вожделения.

В представлении активистов Евромайдана, чьи блоги я анализировала, ЕС и Запад в целом выступали как неоспоримая моральная сила, обладающая правом судить, выносить приговоры и назначать наказания: «Виктория Нуланд [помощница государственного секретаря США по делам Европы и Евразии] . . . предупреждает — в случае силового разгона Евромайдана те же методы будут применены не только против чиновников, но и против политических лидеров Партии Регионов» (Лещенко, 2013). Ставя себя в один ряд с «цивилизованным» Западом, блогеры (активисты Евромайдана) изображали себя «образованными людьми», «людьми, отстаивающими свое достоинство», «очень мотивированными», «целеустремленными», «умными» и «ответственными». В представлении блогеров УП, Евромайдан был протестом сознательных граждан против «феодально-олигархической» или «неофеодальной» системы. Другими словами, Евромайдан изображался ими как попытка перепрыгнуть из темного средневековья (до-модерного состояния человеческого развития) в эпоху Просвещения. Социальное устройство современного Запада представлялось как норма, в соответствии с которой можно было оценивать тех, кто, как считалось, в нее не вписывался. С этой точки зрения Евромайдан был попыткой прорвать новый железный занавес, отделявший Украину от высшей стадии модерности, представленной Западом.

Мой анализ постов блогеров показывает, что «Средние века» были не просто удобной метафорой, используемой в качестве риторического средства в целях мобилизации людей. Метафора средневековой тьмы, используемая блогерами, кажется, раскрывает присущую им тенденцию рассматривать историю человечества как неизбежный триумф просвещенного модерна, который символизирует Запад. Для достижения этого состояния нужно было разрушить средневековую крепость, отделяющую Украину от настоящей цивилизации, освободить страну от сил тьмы и расчистить путь в светлое будущее человечества. Мотив борьбы между силами добра и зла был популярен среди некоторых блогеров УП. «Украина оккупирована Золотой Ордой» — так один из них представлял себе власть имущих в Украине (Окара 2013).

Этот дискурс, основанный на мифологическом мышлении, представлял ЕС не как предмет рациональной дискуссии, а как волшебный ключ к крепостным воротам, отделяющим прошлое от будущего, устаревшее от современного и тиранию от просвещенных форм правления. Ни один из анализируемых мной блогеров не предлагал многогранной, не-мифологической дискуссии о евроинтеграции, отвергнутой украинским правительством, которое изображалось как группа «бандитов», «преступников» или просто «аморальных» людей. Это невероятное упрощение социальных и политических реалий, которые всегда намного сложнее, чем простая дихотомия «добра и зла», развилось в распространенную среди блогеров УП привычку воспринимать всех своих оппонентов, а не только тех, кто находится у власти, как «шакалов», «подхалимов режима», «предателей» или просто «слабых и деморализованных людей».

Из-за своей «неадекватности» или «ненормальности», выражаясь словами Мишеля Фуко, противники Евромайдана рассматривались не как люди или граждане, чье мнение заслуживает внимания: они были «провокаторами», «идиотами», или «рабами». У последних, по мнению блогеров, был шанс стать «нормальными людьми» — они просто должны были встать на сторону Евромайдана. Человеческое состояние определялось блогерами исключительно с точки зрения понимания унипрогрессивного потенциала европейской интеграции.

Весной 2017 года я изучала дискурс российских независимых СМИ после антикоррупционных митингов, организованных Алексеем Навальным, во время которых сотни протестующих были задержаны полицией. На этот раз я анализировала два российских СМИ, известных своей критической позицией по отношению к российской власти: «Эхо Москвы» и «Новая газета». Я провела качественный анализ материалов, опубликованных этими СМИ с 26 марта по 3 апреля 2017 года (через неделю после протестов, инициированных Навальным), поскольку, как я предполагала, именно этот в период должны были происходить самые эмоциональные обсуждения митингов (Baysha, 2018).

Мой анализ показал, что, как и в рассмотренных выше примерах, унипрогрессивный дискурс был организован вокруг нескольких узловых точек, известных из предыдущих примеров: перестройки, Евромайдана и движения за справедливые выборы в России в 2012 году. Во-первых, Россия изображалась как недоразвитое и отсталое культурное образование, нуждающееся в исторической коррекции, представляемой в терминах модернизации, которая приравнивалась к вестернизации. В воображении писателей и ораторов, мнения которых я анализировала, Россия представала не как современное государство, а как «пережиток прошлого», сошедший с пути своего исторического развития. Российскую систему власти сравнивали с монархией, тянущей страну назад в прошлое. Вся Россия представлялась «старческим» социальным организмом, нуждающимся в переливании крови.

Во-вторых, человеческое состояние «сторонников Путина» рассматривалось как «ненормальное», что нашло отражение в символическом связывании этой узловой точки с социальными болезнями. Россияне представлялись как люди, живущие в «болоте абсентеизма» и в состоянии «социального паралича»; их состояние сравнивалось с состоянием безмозглых «анчоусов» или «грибов» — нелюдей или дегенератов. В дискурсивных конструкциях активистов большая часть населения России (сторонники Путина) изображалась как «деклассированные массы бесхребетного дерьма», которые из страха не поддерживали освободительные социальные движения. Согласно этому видению, которое разделяли многие ораторы и писатели, чьи мнения я анализировала, люди поддерживали Путина, потому что они «так или иначе зависели от государства» и боялись потерять эту жалкую стабильность.

В-третьих, в отличие от большинства населения России, отказывающегося поддерживать протесты из страха, сами протестующие представлялись активными и готовыми выполнить свою историческую миссию по модернизации России. Их изображали «небезразличными», «успешными», «самоуверенными», «образованными», «честными…» и т. д. Они были полной противоположностью сторонников Путина. Широко распространено было мнение о том, что «зрители, посещающие акции протеста, не смотрят телевизор» (Кашин, 2017); что протестующие «сформировались в интернете» (Чиж, 2017) и, следовательно, на них «не действует пропаганда» (Шулика, 2017). В формулировках тех, чьи выступления я анализировала, потребление телевизионного контента означало деградацию, конформизм и, в целом, отсутствие интеллектуальной свободы. Напротив, отказ от просмотра телевизора рассматривался как акт интеллектуального освобождения, эмансипация духа свободных граждан, «за которыми будущее (просто естественно исторически)» (Ремчуков, 2017).

В-четвертых, любой проект более «цивилизованного» будущего представлялся безусловно западным. «Запад» казался активистам моделью экономического, политического и культурного развития; западные условия служили идеалом, по сравнению с которым отсталость и варварство России были очевидны. На фоне Западной Европы, «которая дала цивилизацию, которая дала науку, которая дала право» (Невзоров, 2017), Россия казалась «сырьевым придатком»; выживание России виделось зависящим исключительно от «использования экономических, финансовых и технологических ресурсов Запада» (Шевцова, 2017). Запад также считался образцом высокой морали, одобрения которого должны добиваться все «прогрессивные» силы.

Подводя итог, можно сказать, что в унипрогрессивном дискурсе есть четыре узловых момента, которые я выявила, изучая перечисленные случаи. Во-первых, рассматриваемое не-западное общество (или несколько обществ) представляется не как уникальное социокультурное образование, которое следует оценивать, исходя из его собственных условий, а как часть универсального проекта глобализации, которая должна быть проведена по образцу западных либеральных институтов. Во-вторых, люди не-западного общества, которые выступают против вестернизации, представлены либо как интеллектуально неразвитые «варвары», не способные постичь ценность унипрогрессивного проекта развития, либо как трусливые массы, слишком напуганные, чтобы включиться в ход истории. В-третьих, те, кто продвигает повестку всеобщей глобализации, представлены как авангардная сила истории, чья миссия состоит в том, чтобы привести свои общества к цивилизационной «норме», приравненной к «западному состоянию». В-четвертых, «Запад» (представляемый как гомогенная общность) всегда преподносится как модель экономического, политического и культурного развития; западное состояние представлено как идеал, по сравнению с которым отсталость и варварство не-западных народов и обществ кажутся очевидными.

Проблема модернизирующей миссии социальных движений с унипрогрессивным воображением состоит в том, что все они в конечном итоге подрывают демократию, а не продвигают ее, поскольку они унижают и маргинализируют своих предположительно слаборазвитых соотечественников и колонизируют их, исключая их голоса из обсуждения важных вопросов трансформации общества внутри «прогрессивных» публичных сфер. Как я покажу в следующих главах, унипрогрессивный дискурс внутренне антагонистичен. Устанавливая прочный, непроницаемый барьер между активистами, продвигающими повестку всеобщей глобализации, и «другими», которые ей противостоят, он создает условия для «максимального разделения», когда «ни один элемент системы эквивалентностей не вступает ни в какие в отношения, кроме противодействия элементам другой системы» (Laclau and Mouffe 1985, 129). Он не допускает демократического обмена мнениями между двумя антагонистическими лагерями в символически разделяемом пространстве.

Внутренняя логика этого унипрогрессивного дискурса организована в соответствии с мифологической конструкцией, хорошо известной с колониальных времен: борьба между «современными людьми» и «варварами», стигматизируемая идентичность которых приписывается им модернизаторами. Мой анализ показывает, что точно так же, как европейские колонизаторы воображали себя на более высокой ступени цивилизации по сравнению с колонизированными «варварами», известные советские, российские и украинские активисты сконструировали свою «прогрессивность», противопоставляя себя тем, кто выступает против их модернизационных усилий — «масс» жителей Советского Союза, России и Украины. В представлении первых последние выглядят как несчастные существа, неспособные самостоятельно говорить и даже мыслить; они нуждаются в просвещении и цивилизации (развитии).

Нарратив об унипрогрессивном развитии, используемый всеми рассматриваемыми мной социальными движениями, явным образом представляет Запад как авангард, ведущий человечество к «нормальным» современным условиям, в которых никакие культурные или исторические различия не имеют значения и где все общества в конечном счете выглядят одинаково. Идет ли речь об СССР Горбачева, России Путина или Украине Януковича, унипрогрессивный дискурс всегда предполагает неумолимое движение человечества к передовому состоянию, в котором истина в последней инстанции, прежде скрытая, может быть наконец раскрыта. Именно этот унипрогрессивный дискурс объединяет все случаи, которые я обсуждаю в этой книге, с бесчисленным множеством других примеров демократических» проектов, в которых предпринимаются попытки социальной инженерии во имя унипрогрессивного развития. Сущностью этой версии глобализации является господство Запада; основным инструментом этого господства является гегемония его унипрогрессивных идеологических построений.

Как я уже отмечала, различные страны распределяются по унипрогрессивной шкале развития уже не по территориальному признаку. Этот раскол теперь выходит за пределы территориальных границ, позволяя всем «прогрессивным» силам мира объединиться против всех «ретроградных». Но способствует ли это более справедливой глобализации? Как показывает мое исследование, основанное на конкретных примерах, результат далек от «демократического», поскольку огромная часть населения оказывается исключенной из рядов «достойных» [этой демократизации]. В двух рассмотренных мною примерах — перестройке и Евромайдане — эта динамика особенно очевидна. В результате перестройки советские рабочие потеряли свою коллективную собственность; в результате Евромайдана целые регионы, протестовавшие против «государственного переворота», каковым они считали революцию, потеряли свою политическую власть. Это вполне логичные результаты грандиозных преобразований, совершаемых во имя унипрогрессивного развития, когда понятие «прогресс» определяется местным интеллектуальным «авангардом», отождествляющим себя с Западом, а не со своими «отсталыми» соотечественниками. Другими словами, происходит то, что известно нам как «внутренняя колонизация» (Mignolo 2001) — внутренние колонизаторы колонизируют своих соотечественников, используя мифологию однонаправленного хода истории.

Англоязычные издания

Ascione, Gennaro. "Decolonizing the 'global': The coloniality of method and the problem of the unit of analysis." Cultural Sociology 10.3 (2016): 317-334.

Baysha, Olga. The mythologies of capitalism and the end of the Soviet project. Lexington Books, 2014.

"Ukrainian Euromaidan: The Exclusion of Otherness in the Name of Progress." European Journal of Cultural Studies 18, no. 1 (2015): 3–18.

"On Progressive Identity and Internal Colonization: A Case Study from Russia." International Journal of Cultural Studies 19, no. 2 (2016a): 121–137.

"European Integration as Imagined by Ukrainian Pravda's Bloggers." In Media and the Ukraine Crisis: Hybrid Media Practices and Narratives of Conflict, edited by Mervy Pantti, 71–88. Peter Lang, 2016b.

Miscommunicating Social Change. Lanham, MD: Lexington. Calhoun, Craig. "Occupy Wall Street in Perspective." British Journal of Sociology 64, no. 1 (2013): 26–38

Castells, Manuel. End of Millennium. Oxford, MA: Blackwell, 2010.

Chakrabarty, Dipesh. Provincializing Europe: Postcolonial Thought and Historical Difference. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2009.

Dussel, Enrique. "Beyond Eurocentrism: The World-System and the Limits of Modernity." In The Cultures of Globalization, edited by Fredric Jameson and Masao Miyoshi, 3–31. Durham, NC: Duke University Press, 2011.

Escobar, Arturo. "Beyond the Third World: Imperial Globality, Global Coloniality, and Anti-Globalization Social Movements." Third World Quaterly 25, no. 1 (2004): 207–230

Ferguson, James. Expectations of Modernity: Myths and Meanings of Urban Life on the Zambian Copperbelt. Berkeley, CA: University of California Press, 1999

Fuchs, Christian. "Alternative Media as Critical Media." European Journal of Social Media 13, no. 2 (2010): 173–192

Gaonkar, Dilip P. Alternative Modernities. Durham, NC; London: Duke University Press, 2001

Holden, Barry. Global Democracy: Key Debates. Routledge, 2013.

Jameson, Fredric. A Singular Modernity. London; New York: Verso, 2012.

Khasnabish, Alex. Zapatismo Beyond Borders: New Imaginations of Political Possibility. University of Toronto Press, 2008.

Kurasawa, Fuyuki. The Work of Global Justice: Human Rights as Practices. Cambridge University Press, 2007.

Laclau, Ernesto, and Chantal Mouffe. Hegemony and Socialist Strategy: Towards a Radical Democratic Politics. London, UK: Verso, 1985.

Luchies, Timothy. "Toward an Insurrectionary Power/Knowledge: Movement Relevance, Anti-Oppression, Prefiguration." Social Movement Studies 14, no. 5 (2015): 523–538

McCarthy, Thomas. Race, Empire, and the Idea of Human Development. Cambridge, MA: Cambridge University Press, 2010.

Mignolo, Walter D. "Globalization, Civilization Processes, and the Relocation of Languages and Cultures." In The Cultures of Globalization, edited by Fredric Jameson and Masao Miyoshi, 32–53. Durham, NC; London: Duke University Press, 2001

Mouffe, Chantal. The Democratic Paradox. New York: Verso, 2009.

Quijano, Anibal. "Coloniality of Power and Eurocentrism in Latin America." International Sociology 15, no. 2 (2000): 215–232.

Raj, Kapil. "Beyond Postcolonialism … and Postpositivism: Circulation and the Global History of Science." Isis 104, no. 2 (2013): 337–347.

Routledge, Paul, and Andrew Cumbers. Global Justice Networks: Geographies of Transnational Solidarity. Oxford University Press, 2013

Said, Edward W. Orientalism. NY: Pantheon Books, 2003.

Santos, Boaventura S. "Beyond Abyssal Thinking: From Global Lines to Ecologies of Knowledges." Review (Fernand Braudel Center) 30, no. 1 (2007): 45–89.

Seth, Sanjay. "Historical Sociology and Postcolonial Theory: Two Strategies for Challenging Eurocentrism." International Journal of Political Sociology 3, no. 3 (2009): 334–338.

"Is Thinking with 'Modernity' Eurocentric?" Cultural Sociology 10, no. 3 (2016): 385–398

Scholte, Jan Aart. "Reinventing Global Democracy." European Journal of International Relations 20, no. 1 (2014): 3–28.

Scipes, Kim. Building Global Labor Solidarity in a Time of Accelerating Globalization. Haymarket Books, 2016.

Smith, Jackie. Social Movements for Global Democracy. JHU Press, 2008.

Smith, Jackie, Marina Karides, Marc Becker, Dorval Brunelle, Christopher ChaseDunn, and Donatella Della Porta. Global Democracy and the World Social Forums. Routledge, 2015

Taylor, Charles. "Two Theories of Modernity." Public Culture 11, no. 1 (1999): 153–174.

Walsh, Catherine. "Shifting the Geopolitics of Critical Knowledge." Cultural Studies 21, no. 2/3 (2007): 224–239.

Русскоязычные и украиноязычные издания

Бердник, Олесь. "Президент должен верить в Бога." Вечерний Харьков (Харьков), Октябрь 31, 1991

Кашин, Олег. "Кашин и бунт 'резиновых уточек': Как протесты проникли в школы, и зачем Путину 'уединенный разговор' с Медведевым". Новая газета, Март 31, 2017.
https://tvrain.ru/teleshow/kashin_guru/kashin_guru-431258/

Кирш, Александр. "Давайте будем честными". Ориентир (Харьков), Июль, 1990.

Кончаловский, Андрей. "В круге света". Эхо Москвы, Март 7, 2012. http://www.echo.msk.ru/programs/sorokina/865909-echo/

Ларина, Ксения. "Интервью". Эхо Москвы, Март 12, 2012. http://echo.msk.ru/programs/beseda/867230-echo/

Латынина, Юлия. "Код доступа". Эхо Москвы, Март 10, 2012. http://www.echo.msk.ru/programs/code/866934-echo

Лещенко, Сергий. "Ахметов перервав мовчання". Украинская правда, Декабрь 13, 2013. http://blogs.pravda.com.ua/authors/leschenko/52aad6189a2bc

Логвиненко, Леонид. "Большой конфликт вокруг маленькой приватизации". Вечерний Харьков (Харьков), Октябрь 19, 1991.

Митрохин, Сергей. "Трактат о толпе". Ориентир (Харьков), Сентябрь, 1990

Млечин, Леонид. "Особое мнение". Эхо Москвы, Март 5, 2012a. http://echo.msk.ru/programs/personalno/865162-echo/

Муратов, Дмитрий. "Своими глазами". Эхо Москвы, Март 6, 2012. http://www.echo.msk.ru/programs/svoiglaza/865548-echo

Невзоров, Александр. "Невзоровские среды". Эхо Москвы, Март 29, 2017. http://echo.msk.ru/programs/nevsredy/1952618-echo/

Новодворская, Валерия. "Мы отказываемся сотрудничать с властью". Ориентир (Харьков), Сентябрь, 1990.

Окара, Андрий. "Украину оккупировала Золотая Орда". Украинская правда, Ноябрь 30, 2013. http://blogs.pravda.com.ua/authors/okara/529a1b72af2b3

Оксфорд, Эдвард. "Врата свободы". Ориентир (Харьков), Ноябрь, 1991

Ремчуков, Константин. "Особое мнение". Эхо Москвы, Март 27, 2017. http://echo.msk.ru/programs/personalno/1950348-echo/

Чиж, Оксана. "Особое мнение". Эхо Москвы, Март 27, 2017. http://echo.msk.ru/programs/personalno/1951608-echo/

Шевцова, Лидия. "Как они все испортили, или российская Мартовская Ида". Echo of Moscow, March 30, 2017. http://echo.msk.ru/blog/shevtsova/1953840-echo/

Шулика, Кирилл. "Масштабная акция против коррупции стала антимайданом". Эхо Москвы, Апрель 1, 2017. http://echo.msk.ru/blog/viking_nord/1954912-echo/