Во время обыска мне было страшно, потому что все произошло внезапно, было непонятно, что происходит. Очень долгое ожидание — это тоже способ давления, чтобы ты допустил какую-то ошибку из-за усталости. Меня там, по-моему, несколько раз пнул спецназовец, который хотел, чтобы я выдал пароль от телефона, и подобное давление точно можно назвать устрашением. Само переживание было достаточно травматичным, я переживал, что что-то сделал не так, что можно было поступить по-другому.
Когда назначили запрет определенных действий, я не особо придавал этому значение — мне кажется, что все эмоции я пережил во время обыска. Иногда бывают ситуации, в которых становится иррационально тревожно, но они происходят не очень часто. Мне кажется, что страх и интуитивные ощущения важны для восприятия реальности, особенно когда происходит такое непредсказуемое насилие. С другой стороны, нельзя жить в страхе и давать ему определять твое поведение.
Про запрет определенных действий могу сказать, что это странное ощущение изоляции, потому что в теории можно увидеться с кем угодно, но все равно есть ощущение, что вся система плохо работает, как-то игрушечно; непонятно, как все контролируется. Самое мучительное — быть самому себе ограничителем, но я, несмотря на это, остаюсь свободным человеком.
В начале ареста у меня был короткий период, когда я начал играть в компьютерные игры, но быстро их забросил. Все это поначалу было довольно мучительно, поскольку моя жизнь состояла из работы, а работа состояла из обсуждения каких-то проектов, постоянной коммуникации, и я почувствовал, что моя жизнь разрушена, я не могу жить так, как я жил. Я делал кучу проектов, очень был доволен тем, что я делаю, очень горел всем этим, но внезапно оказалось, что невозможно этим заниматься без интернета.
Ну и 24 часа проводить время с семьей довольно непривычно. Какое-то время у меня была сильная депрессия, ощущение, что я ничего не могу делать, но постепенно я отстраивал свою рутину, которая у меня была до ареста. Из новых привычек: теперь друзья приходят ко мне
коворкать (i), это действительно помогает.
Мне в какой-то момент очень надоело разговаривать с журналистами. Было сложно говорить о том, что мне очень плохо, и нужно было производить образ какого-то героического человека, который героически все переживает. Это не то, что мне навязывалось, но мне приходилось его воспроизводить, поэтому возникала дереализация — я рассказывал журналистам о себе от третьего лица, будто бы где-то об этом прочитал.
Из событий за эти четыре месяца могу вспомнить свой день рождения. У меня был довольно приятный день рождения, ко мне пришло много друзей домой и было ощущение, будто бы нет никакого «домашнего ареста». Где-то два месяца назад я начал работать над переводами, и вот это приятное ощущение, что я снова могу этим заниматься, принесло мне чувство, будто бы я снова ожил.