Когда редакция прекратила свою работу, я чувствовал злость. Я устал, что за всю мою жизнь, люди, называющие, себя «властью» отбирают дорогие моему сердцу места. Я белорус, родившийся в Севастополе. Сначала я лишился Крыма, где родился и рос часть своей жизни, в прошлом году случилась Беларусь. В начале июня случилась моя эмиграция в Грузию — меня лишили и России. «МБХ медиа» было одним из последних дорогих для меня мест, забрали и его. Я много где работал до этого, но именно редакция дала мне настоящих друзей, эмоции, учителей, взлеты и падения, радость, иногда травмы, чувство настоящей журналистики, которое не давало соскучиться.

Сейчас у меня остался островок безопасности — моя девушка Полина, она помогает мне справиться со всеми эмоциями и переживаниями от переезда и закрытия. И, конечно же, мои родственники и друзья из Москвы, Грузии — они не позволяют мне унывать и всегда напоминают, что мы достойны счастливого будущего. Я очень рад, что не испытываю дереализации от мира и его несправедливости, потому что есть такие поддерживающие люди. Мне трудно принять злость и усталость, как и вообще трудно принимать негативные эмоции. Мне хочется от них избавиться, не испытывать их, уйти в отрицание, но я надеюсь, что научусь их просто переживать, благодаря Полине, психологическим подкастам и будущей психотерапии.

Поначалу была сильная усталость, но поддержка от людей ее затмила. Когда тебя окунает с головой в неизвестность, ты, конечно, теряешься, но поддержка дает тебе силы наконец встать, понять насколько несправедливо в очередной раз с тобой обошлись. И вот это понимание и поддержка в сумме делают тебя сильнее и дают возможность направить все свои силы и этот коктейль эмоций на ответ тем, кто лишил тебя самого дорогого. Совсем не замечать эти чувства невозможно, наверное: это симбиоз вдохновения на новые начинания и крест гнетущего состояния, с которым придется какое-то время жить, у этой комбинации есть конечно и плюсы, но наверное лучше от нее постараться избавиться.

Еще мне помогает аниме. Запойный просмотр жанра сенён (i), типа «Блича» или «Наруто», где главный герой превозмогает все трудности обстоятельств силой воли — отличное лекарство в нашей политической реальности.

Во время обыска мне было страшно, потому что все произошло внезапно, было непонятно, что происходит. Очень долгое ожидание — это тоже способ давления, чтобы ты допустил какую-то ошибку из-за усталости. Меня там, по-моему, несколько раз пнул спецназовец, который хотел, чтобы я выдал пароль от телефона, и подобное давление точно можно назвать устрашением. Само переживание было достаточно травматичным, я переживал, что что-то сделал не так, что можно было поступить по-другому.

Когда назначили запрет определенных действий, я не особо придавал этому значение — мне кажется, что все эмоции я пережил во время обыска. Иногда бывают ситуации, в которых становится иррационально тревожно, но они происходят не очень часто. Мне кажется, что страх и интуитивные ощущения важны для восприятия реальности, особенно когда происходит такое непредсказуемое насилие. С другой стороны, нельзя жить в страхе и давать ему определять твое поведение.

Про запрет определенных действий могу сказать, что это странное ощущение изоляции, потому что в теории можно увидеться с кем угодно, но все равно есть ощущение, что вся система плохо работает, как-то игрушечно; непонятно, как все контролируется. Самое мучительное — быть самому себе ограничителем, но я, несмотря на это, остаюсь свободным человеком.

В начале ареста у меня был короткий период, когда я начал играть в компьютерные игры, но быстро их забросил. Все это поначалу было довольно мучительно, поскольку моя жизнь состояла из работы, а работа состояла из обсуждения каких-то проектов, постоянной коммуникации, и я почувствовал, что моя жизнь разрушена, я не могу жить так, как я жил. Я делал кучу проектов, очень был доволен тем, что я делаю, очень горел всем этим, но внезапно оказалось, что невозможно этим заниматься без интернета.

Ну и 24 часа проводить время с семьей довольно непривычно. Какое-то время у меня была сильная депрессия, ощущение, что я ничего не могу делать, но постепенно я отстраивал свою рутину, которая у меня была до ареста. Из новых привычек: теперь друзья приходят ко мне коворкать (i), это действительно помогает.

Мне в какой-то момент очень надоело разговаривать с журналистами. Было сложно говорить о том, что мне очень плохо, и нужно было производить образ какого-то героического человека, который героически все переживает. Это не то, что мне навязывалось, но мне приходилось его воспроизводить, поэтому возникала дереализация — я рассказывал журналистам о себе от третьего лица, будто бы где-то об этом прочитал.

Из событий за эти четыре месяца могу вспомнить свой день рождения. У меня был довольно приятный день рождения, ко мне пришло много друзей домой и было ощущение, будто бы нет никакого «домашнего ареста». Где-то два месяца назад я начал работать над переводами, и вот это приятное ощущение, что я снова могу этим заниматься, принесло мне чувство, будто бы я снова ожил.

Когда «Медузу» признали иностранным агентом накануне моего дня рождения, я не испытывала ровным счетом ничего — ни страха, ни ужаса, — потому что я вообще не понимала, что означает этот статус с юридической стороны, что означает для редакции, и для каждого из корреспондентов индивидуально. После этого, когда была первая многочасовая летучка, где мы обсуждали, что с этим делать и как дальше жить, вот тогда я впервые и прочувствовала весь масштаб изменений, которые могут произойти, и очень сильно напряглась.

В принципе, мне не от чего особо прятаться в рутине и отвлекаться. Сейчас я работаю по принципу «ничего не изменилось, но при этом все изменилось»: с одной стороны, в редакции происходят те же самые рутинные процессы, что происходили и до присвоенного в апреле статуса; с другой стороны, появилась своя тревожная специфика. Но я считаю, что абсолютно все преодолимо.

Я была на грани того, чтобы полностью нырнуть в состояние тревоги, это прошло, но я стала однозначно злее и будто увереннее в том, что мы с этим справимся. Я оглядываюсь на все перемены, которые произошли со всеми медиа в последнее время, я понимаю, что если мы до сих пор существуем и работаем, значит, у всех нас есть шанс.

С друзьями и коллегами, когда мы собираемся, к сожалению, говорим о плохом, и никак не получается завести какой-то более простой разговор. Но расслабиться мне очень помогают прогулки на свежем воздухе и разговоры с друзьями, которые не работают в медиа, а еще сериалы, особенно старые процедуралы (i), за просмотром которых можно забыться.

В день обысков было страшно. Хотелось все бросить, закрыть глаза и сжаться в комок. Это был какой-то животный страх за свою безопасность. Некоторое время я еще не знал, по какому делу проходили обыски, и к кому еще из журнала могут прийти. Но необходимость в любом случае что-то делать в такой ситуации очень быстро вывела из состояния оцепенения. Дать комментарии другим медиа, приехать в офис и поставить на место выломанную дверь, поддержать других ребят у здания суда… Вишенкой на торте было то, что на следующий после обысков день нам нужно было выпускать расследование, которое мы до этого готовили почти полгода, и последние правки по нему мы делали в те минуты, когда нашим друзьям избирали меру пресечения.

Мне, как журналисту, довольно сложно «выпасть из повестки», отвлечься на какие-то рутинные вещи, потому что вся моя работа состоит в наблюдении за окружающей реальностью и ее описания. Настолько к этому привыкаешь, что уже даже свободное время не представляешь без чтения новостей и обсуждения со знакомыми «повестки». Очень странно осознавать, что вокруг есть много людей, которые вовсе не знают о происходящем. В какой-то момент я осознал, что существую в двух реальностях: одна — журналистская, которая часто сводится к «какой… кхм… кошмар происходит», а другая — в которой я с друзьями могу гулять в парке, играть в теннис и обсуждать книги. А чтобы отвлечься от новостей я смотрю тупые комедии.

Хочется сказать «я strong man, который всегда контролирует себя» — но, к сожалению, нет. Периодически понимаю, что свалившаяся психологическая нагрузка сказывается на том, как я общаюсь с людьми, даже самыми близкими. Но сейчас я уже могу понять, когда начинается это состояние — в нем я просто ни с кем не разговариваю. Мне так проще справиться с эмоциями. Еще спорт очень помогает. Довольно странный эпизод в моей жизни произошел, когда 17 января Навального задержали после его возвращения в Россию, я абсолютно не знал что делать с ужасом, злостью и беспомощностью, которые почувствовал, и пошел на пробежку. Я просто бежал и плакал. Конечно, это не принесло понимания, что делать дальше, но очень помогло физически и эмоционально разрядиться.

Я как будто резко стал взрослее. Ощущая все прелести окружающего мира в непосредственной близости, учишься быстрее и четче принимать решения. С другой стороны, конечно, эмоциональная усталость, выгорание — спутники любой кризисной ситуации. И в какой-то момент нужно дать себе отдохнуть. Но на длинной дистанции меня на плаву удерживает одна простая мысль: одна из задач людей, которые проворачивают все это, как раз добиться, чтобы мы выгорали и были демотивированы. А я очень не люблю проигрывать, даже если изначальные правила игры пишу не я.

Совру, если скажу, что признание нас «нежелательной организацией» стало потрясением. Все вроде ждали, но готовым к такому все равно быть нельзя. Тем более, все случилось буквально за несколько часов. Вечером главред сказала, что у нас есть несколько мутных писем от РКН и, кажется, нас собираются блокировать. Через час сайт перестал открываться без ВПН, а в 8 утра следующего дня мы закрылись. Никто не паниковал, но было нервно. Радоваться такому глупо, но ощущение того, что поработали мы классно — было. Да оно и осталось.

Когда все произошло, меня поддержали близкие люди, коллеги. Ну и мы неплохую прощальную пьянку закатили, после которой я довольно эпично доставлял до пункта назначения цветок в половине горшка, который разбил, пока ехал в лифте. На утро ботаническая полиция редакции требовала отчет о том, что цветок жив (он жив). Я в целом и живу обычную жизнь, пишу какие-то текстики. Сложно сказать про хобби, потому что журналистика и была моим хобби, которое стало работой. В ютубе чаще залипаю на бои на голых кулаках, блоги про футбол, стендапы и исторические блоги, книжки немного читаю. В целом выяснилось, что отдыхать я не умею.

У меня пока нет ощущения, что меня лишили профессии. После нашего закрытия мне многие написали с предложениями как минимум временных проектов или историй. У меня нет злости или обиды из-за нашего закрытия, но бомбит от ситуации в стране вообще. В телеграм-канале у себя я высказываюсь по этому поводу, а больше, пожалуй, никак.

Но я не чувствую себя уставшим или выгоревшим. Выгораешь, когда занимаешься бессмысленной фигней, от которой не кайфуешь, а мы делали классно. Единственное, так как нет постоянной работы, теряется тонус, драйва не хватает. Особо от повестки я не отключаюсь. Источники все еще какие-то эксклюзивы выдают, я их пока в формате благотворительности раздаю коллегам, хотя они часто ленятся эти эксклюзивы отработать, а ты такой думаешь, мол, а вот мы бы ща бахнули. Но это я так, бухчу. А друзья у меня тоже интересуются ситуацией в стране, так что я вне информационного пузыря не оказываюсь.

В момент признания этого юридического лица нежелательным я был рядом с адвокатом Иваном Павловым, которому запрещено пользоваться интернетом из-за меры пресечения в собственном уголовном деле, поэтому все новости он узнает от друзей и коллег. В тот день это был я. Мне позвонила наша директорка и сказала, что он личность теперь нежелательная, естественно я сразу об этом рассказал. Он когда-то давно был, кажется, в Совете директоров Spolecnost Svobody Informace. Тогда он явно помрачнел, но сказал мне то, что говорит всегда: «Не падай раньше выстрела».

Вообще, для меня такое решение было ожидаемо, но подготовиться к нему было нельзя. Мы около двух недель продолжали работать как Команда 29, поскольку чешское юрлицо действительно не имело к нам никакого отношения. Однако как только прокуратура закрыла сайт, пришлось и проект закрыть.

В ликвидированной «Команде 29» я занимался краудфандингом (i), кампейнингом — работой со сторонниками. Когда все случилось, мы собрались и решили, что ликвидация К29 обезопасит нас, сторонников, доверителей — и это лучший выход. В стрессовых ситуациях я умею работать хорошо: всегда собран, вроде неплохо принимаю сложные решения. Здесь тоже было так. Но как только работа по ликвидации закончилась, помню, мы написали прощальный пост, и, когда его отправили, я разрыдался перед компьютером потому что для меня это была веха. Я понимал, что риск уголовного преследования, когда тебя аффилируют с нежелательной организацией, конечно, сильно возрастает.

Первое время после ликвидации Команды я находился в какой-то прострации, не понимал, что дальше и как, потому что горизонт планирования был около двух недель до всего этого, а сузился до одного дня благодаря нашему государству. После последнего созвона я ехал в такси домой и смотрел на Москву как турист, будто бы город превратился в город, в котором я никогда не был. Наверное, это было связано с тем, что я уеду, предполагая, что вернусь в сентябре, но все равно не понимая, когда вернусь.

Отвлечься мне помогала моя девушка и друг, который приехал ко мне в тот же день и решил покатать меня на машине. Стресс от происходящего я купировал тем, что скроллил тикток. После того как я лишился работы, мне пришло несколько предложений, но я их практически не рассматривал. Сейчас я начинаю работать в новом месте, но это такая подработка, и все равно не очень понимаю как найти в себе силы на то, чтобы начать. Потом мы с девушкой расстались, в первую очередь из-за огромного стресса, связанного с моим отъездом в отпуск, и с тем, что моя работа, видимо, заканчивается в России. Я тяжело все это пережил, но еще тяжелее был переезд в Тбилиси: первую неделю там я абсолютно не понимал, что к чему.

Злость не проходит полностью и бесследно, эти чувства действительно становятся частью меня, но из-за этого не уходит эмпатия и человечность. Есть чувство усталости, но оно не такое критичное, есть выгорание, но на данный момент я снова хочу в бой. У меня есть много друзей из разных активистских проектов и они не дают мне раскиснуть, но все мы в одной лодке, и поэтому поддерживать и делиться опытом с друг другом — особенно ценно.