В первый день, когда началось полномасштабное вторжение России в Украину, я организовала пикет и шествие с антивоенными плакатами. И организовывала их пару следующих недель, пока меня не замели. Я просто не могла сидеть на месте и бездействовать. В итоге меня задержали, причем не на площади, куда мы собирались пойти, а в относительно потайном месте, где мы с другими активист_ками договорились встретиться. Крутили жёстко, дополнительно пришили «неповиновение при задержании». Было четыре суда: один по неповиновению (после которого меня закрыли на сутки) и три — по пикетам.

Я была готова бороться и продолжать протесты; если придётся — сидеть за них. Но возникли обстоятельства, из-за которых мне нужно было либо «вести себя мирно» на судах, либо потерять возможность обеспечивать семью. Я отделалась минимальными штрафами.

Мысли о том, чтобы уехать, появлялись неоднократно. Но есть несколько причин, чтобы оставаться. Во-первых, нет мест, куда мы с семьей можем поехать так, чтобы не пришлось долго и мучительно вставать на ноги. Здесь и работа, и активизм, и куча других элементов наших деятельностей. Во-вторых, тут всё ещё много важнейших для меня людей, а также почти все родственники. В-третьих, своё будущее я вижу только в активизме, а как свой активизм встраивать в жизнь в других государствах, я пока не нащупала: там совсем иные реалии, не требующие именно моих тем. А из-за границы писать и снимать что-то для жителей РФ мне видится не очень честным и очень дискомфортным.

И есть ещё один грустный пункт: мне сейчас очень худо из-за выгорания и ментальных расстройств. Иногда я не могу ничего, кроме как просто лежать на кровати. И вот так взять, взлететь и куда-то переместиться — видится как неподъёмная и очень пугающая задача.

Мне несколько раз давали такие советы, но я предпочитаю не вступать по этому поводу ни в конфликты, ни в обсуждения. Просто понимаю, что у нас разные условия существования, разный образ мысли, разные подушки безопасности и так далее.

Силы на то, чтобы оставаться, дает в первую очередь общение с замечательными подругами, в том числе соратницами по активизму, и совместные с ними проекты. И, пожалуй, то, что дочь довольно счастлива в своей жизни и в своей компании, отнимать которую совершенно не хочется.

В России условия жизни ухудшились практически для всех людей, но любое ухудшение условий всегда в первую очередь бьет по маргинализованным/угнетённым группам, в том числе по ЛГБТКИА+◻️. Вдобавок к этому, в воздухе повисло требование не отсвечивать. Ведь в мире война — и говорить можно лишь о ней. Так, под шумок, пока голоса ЛГБТКИА+ заглушены, стало проще протаскивать квирфобные законы. Война — это чудовищно важная тема. Всегда и особенно сейчас. Но никто не имеет права заставлять молчать своих сограждан_ок, чьи жизнь и благополучие как прежде, так и теперь, особенно теперь, находятся под постоянной угрозой. Я часто говорю о риторической уловке под названием «апелляция к большей проблеме»◻️, которая является неформальной логической ошибкой. Вот здесь — именно она.

ЛГБТКИА+ людям в России я хочу сказать следующее: вы важны! вы ценны! вас любят! Мы имеем право говорить о себе и своих проблемах. Мы имеем право бороться за благополучную жизнь так же, как и все. Война однажды закончится, а мы — останемся. Нам здесь жить. Сил нам всем. В борьбе против войны и в борьбе за свои права!

О войне волноваться мы начали за несколько недель до 24 февраля, а сердце упало уже 22 февраля на его [Путина] обращении. Мы с партнером в эти дни просто сидели и смотрели в стену в абсолютном шоке. Плохо помню, плакали ли мы в первый день или только через некоторое время, когда начали появляться фотографии и истории. Воспоминания об этом кажутся очень далекими.

Я не хочу никуда уезжать. Это может быть странно, но я с начала войны, наоборот, начала чувствовать гораздо более сильные чувства к России. Мне захотелось быть к ней ближе, потому что мне ее жалко до слез и людей здесь тоже. Я чувствую, что должен быть здесь, что я здесь нужен, что моя помощь нужна другим.

Ради чего мне уезжать? Меня не преследуют уголовно, у меня нет детей. У меня два кота и партнёр, который разделяет мои чувства. И я знаю, что это, возможно, аномалия, не совсем нормальная реакция на нынешнюю ситуацию, и я знаю, как другим страшно, плохо и опасно быть здесь. Я хочу, чтобы все, кто может и хочет, были там, где им лучше. Хотя я уверен, что многие все равно рано или поздно вернутся, потому что они едут не по доброй воле, а в никуда и наверняка хотят назад, но в страну, в которой будет безопасно.

Мы теперь занимаемся выстраиванием местного комьюнити трансгендерных людей, собираем дискуссионные группы. Мы просто поняли, что нужно с нуля начинать, с самых азов, не ждать, когда нам на голову свалятся права, а помогать транс людям уже прямо сейчас. Если и уезжать отсюда, то только тогда, когда коммьюнити будет достаточно крепким, чтобы пережить наше отсутствие.

Конечно, тут и законы всякие о пропаганде новые пытаются писать, и давят на всех сильнее, и гормоны в аптеках или пропали, или подорожали. Но мне кажется, положение ЛГБТ-людей сейчас ровно так же ухудшается, как и положение вообще всех людей, живущих в России, потому что в первую очередь ни у кого нет денег и сложно найти работу. Но, конечно, чем ты более маргинализирован, тем тебе хуже от всего происходящего, тут не спорю. У ЛГБТ-людей еще и ниже шансы найти деньги на переезд.

Однажды, в первый месяц войны, я вернулась с улицы в пять утра, обклеив две остановки антивоенными наклейками, и пыталась успокоиться перед тем, как лечь обратно спать. И я наткнулась на видео 2020 года с раскладом таро на будущее России. И я помню, как у меня по всему телу бежали мурашки, когда я его смотрела: описание 2022-го года там было ну очень похоже на то, что происходит сейчас. Расклад говорил о том, что совсем скоро это правительство уйдёт и россияне поймут, что все это время могло быть лучше. И чем дальше шёл расклад, тем сильнее я верила, что правительство сейчас роет себе могилу, что это, возможно, именно то, на чем оно споткнётся. И тут я начала фантазировать.

Я фантазировала о том, какими после смены власти будут вечерние шоу, какими будут сериалы и фильмы, о чем будут говорить громко и с облегчением. А какие интересные книжки начнут писать, ух! Я фантазировала о своём будущем, о том, чем мы будем заниматься и как будем путешествовать по России, как будем восстанавливать все разрушенное, внутри и снаружи. Это даёт мне цель, чувство, что я живу для чего-то и к чему-то стремлюсь.

Мне помогает выписывать все свои идеи, желания, как все должно быть, какую Россию мы хотим, хотим ли мы вообще Россию, или мы хотим, чтобы все это развалилось на маленькие кусочки, каждый из которых отвечал бы сам за себя? Какой мир мы хотим?

Ещё в начале войны я читал «Бредовую Работу» Дэвида Гребера и подцепил там чрезвычайно важный концепт для меня (не им придуманный) — «удовольствие быть причиной». Это то, что помогло мне в начале, когда я чувствовала себя бессильно, бесполезно, как будто меня положили в коробочку и трясут, и я ничего с этим сделать не могу. Мне очень помог активизм. Я почувствовала свою (ино)агентность и ощутила, что я могу влиять на мир, даже если я не вижу результаты сразу. Например, я наклеила кучу антивоенных наклеек, 95% из них содрали за несколько часов, но штук 5 осталось на несколько недель на остановке и на перилах самой дешевой аптеки в округе. Как много людей их успело увидеть? Уйма! Это меня очень подбадривало. Я фантазировала об этих людях: что они подумали, обрадовало ли это их?

Я очень хочу видеть каждого ЛГБТ-человека на похоронах этого режима, так что держитесь ради того, чтобы как минимум пошутить самые смешные шутки, а как максимум — чтобы всем вместе, взявшись за ручки, построить новую страну! Вдохновляйте друг друга и верьте, что Россия будет свободной!

Помню, какой ужасной была поездка в университет 24-го февраля, какую тревожность, до этого незнакомого типа, я стал испытывать. Вернувшись с пар, я не остался в общежитии, а поехал на остаток дня к подруге. Мы готовили и обсуждали происходящее. Рядом с кем-то близким всегда легче переживать подобное.

До начала войны я хотел уделить больше внимания эффективному распределению времени, а ещё начать заниматься танцами. Вообще, 2022 год планировался как год любви к себе, год избавления от комплексов и становления собой. И если до войны я мог воспринимать Россию как комфортную для жизни страну и верил в то, что будущее здесь может быть светлым, то после ее начала надеяться на что-то хорошее тут я практически перестал. Да, мне еще хочется верить: Россия будет свободной, мирной страной с достойными людьми у власти. Однако когда это наступит и вынесу ли я жизнь здесь до этого счастливого момента, я не знаю.

В последние годы я мечтал когда-нибудь отправиться за границу учиться, а потом и переехать в другую страну. С начала войны это желание лишь укрепилось, но теперь я понимаю, что в страну мечты попасть будет наверняка труднее.

В России теперь труднее заниматься ЛГБТ-активизмом, поскольку все сфокусированы на вторжении в Украину, а проблемы ЛГБТ-людей сейчас, мягко говоря, не первостепенны. Ситуация печальная, поскольку квиры все еще находятся под давлением, а российское общество никак не приближается к тому, чтобы стать толерантнее. Но мне придает сил общение с приятными мне людьми и желание обеспечить себе хорошее будущее.

Чего точно стало больше, так это встреч с близкими и общения с ними в целом. Лишь вместе с дорогими людьми можно пережить эти события. Я считаю, что сейчас нельзя опускать руки, и нужно продолжать идти к своим целям, совершенствоваться.

ЛГБТ-людям в России я хочу сказать следующее: вы все невероятно сильные и обязательно справитесь с трудностями на пути к благополучию и справедливости. Война закончится, Путина запомнят как военного преступника, справедливость восторжествует.

В день, когда кончится война, я увижусь с близкими, чтобы поблагодарить их за то, что все это время они были рядом и не дали отчаяться. Конечно, в этот день я дам себе расслабиться и поразмышлять о том, что может произойти дальше.

Сначала у меня было отрицание и какое-то оцепенение. Я помню, что читала новости про обстрелы и у меня было ощущение, что я смотрю фильм или читаю исторические сводки. Возможно, это была дереализация. А потом я прочитала в Твиттере пост какого-то мужчины из Николаева, который писал, что у них разбомбили вокзал, и просил помочь уехать — и меня просто прорвало, я начала рыдать. Мой дедушка был из Одессы, мои прабабушка и прадедушка там похоронены, я несколько раз была и в Одессе, и в Николаеве, я там впервые в жизни увидела море, это очень дорогие моему сердцу места. От этого было ощущение какой-то очень детской обиды: «Как вы смеете, не трогайте, хватит, отстаньте от Одессы, ну пожалуйста». Сейчас я, конечно, понимаю, что «it's not about me», но первая реакция была очень эгоистичная. А мыслей никаких как будто не было.

У меня и до войны было ощущение, что всё может стать очень плохо в любой момент и остаётся только жить одним днём, оптимисткой я никогда не была. Но до войны это были ожидания в духе «меня уволят со всех работ, и я останусь вообще без денег» или «меня бросят все друзья, и я останусь одна навсегда». А теперь я опасаюсь того, что цены могут вырасти в 10 раз за один день, или в стране могут объявить военное положение, или Москву будут бомбить, или меня посадят за использование слова «война», или все мои друзья уедут и я больше никогда их не увижу. Ну и я ещё узнала много о том, как я справляюсь с чрезвычайными ситуациями (неплохо справляюсь, как выяснилось).

Из-за войны мне стало наконец достаточно плохо, чтобы перестать отрицать свою депрессию и дойти до психиатра. Ещё я стала волонтёрить — помогать вывезенным в Россию украин_кам. Что для меня радостно — я стала более глубоко, чем раньше, интересоваться театром, призналась наконец самой себе в том, что правда хочу этим заниматься. Это эффект антидепрессантов, я думаю.

Про уехавших — мне жаль, что многие мои хорошие знакомые теперь далеко, но я могу их понять, конечно. Есть какое-то дурацкое ощущение, что нам теперь не понять друг друга, что они наверняка осуждают меня за то, что я осталась, и я даже не пишу практически никому из них. Я понимаю, что в реальности это не так, но это такое ощущение, от которого сложно избавиться.

В какой-то момент буквально все вокруг собирались уезжать чуть ли не одним днем, в том числе две мои ближайшие подруги, и я поддалась общей панике и стала тоже планировать отъезд. В голове всё время звучали слова Шульман: «Не принимайте решение из точки паники», но тогда казалось, что времени на раскачку нет и нужно уезжать прямо сегодня-завтра, иначе катастрофа. А потом перестали работать Visa и Mastercard, билеты куда угодно стали стоить бешеных денег, рейсы стали постоянно отменять, было непонятно даже, смогу ли я вернуться когда-либо, если уеду. В общем, мне было очень страшно, стало понятно, что я этого не выдержу и мне проще остаться. А потом паника прошла и стало ясно, что жить в России всё-таки можно, и я решила оставаться до тех пор, пока у меня будут тут жильё, работа и друзья и пока не будет прямой угрозы моей жизни.

Возможно, я бы уехала и сейчас, если бы нашла работу или учёбу за границей, но уезжать в никуда я не готова. Кроме того, я просто очень привязана к своему дому, семье, друзьям, городу, я, в конце концов, филолог-русист, у меня нет партнёр_ки, с котор_ой мы могли бы уехать вместе, у меня депрессия, которая не способствует адаптивности, — боюсь, мне было бы очень сложно адаптироваться в новой стране.

Мне сложно судить о положении ЛГБТИК-людей в России на своём опыте, потому что у меня давно нет никаких отношений и я рассказываю о своей ориентации только людям, о которых точно знаю, что они ЛГБТИК-френдли. Получается, что я бисексуалка, но с дискриминацией по этому поводу не сталкиваюсь. Но я думаю, с одной стороны, проблемы ЛГБТИК-людей просто отошли на второй план в связи с войной, о них стали меньше писать и говорить. С другой стороны, стало ещё больше стигматизации: пропаганда регулярно использует гомосексуальность как повод для оскорбления, есть проект вот этого нового закона про «пропаганду нетрадиционных отношений», Российская ЛГБТ-сеть и все медиа, которые могли о нас что-то писать, — иноагенты. Репрезентации ЛГБТИК-людей в культуре, боюсь, будет всё меньше и меньше со временем, потому что цензура ужесточается, иностранная культура становится труднодоступной. Ну и ещё опыт ЛГБТИК-людей часто мало чем отличается от опыта цисгетеро людей: война сильно ухудшила положение всех россиян, независимо от сексуальных предпочтений и гендерной идентичности.

Мне помогают антидепрессанты, терапия, мои друзья и знакомые, волонтёрство, моя мама, с которой мы вместе волонтёрим, моя работа, мой интерес к театру, моё желание узнать, что будет дальше, красивые вещи, которыми я стараюсь себя окружать, всякий приятный отдых вроде прогулки или игры в пинг-понг — в общем, помогает просто жить жизнь, потому что она не закончилась. Россия будет свободной, квирной и мирной.

Главная героиня в фильме «Кролик Джоджо» на вопрос о том, что она сделает, когда кончится война, отвечает, что будет танцевать. Я, наверное, сначала заплачу, а потом тоже попробую станцевать.

Я ЛГБТ-активистка, уже больше трёх лет я волонтерю в комьюнити-центре◻️, сейчас это единственный центр в моём городе. Я составляю расписание оффлайн-событий и провожу их, веду группы поддержки для ЛГБТ-людей.

В первый день войны я не очень верила в возможность такого события. Больше всего меня поразило то, как со стороны провластных СМИ это быстро стало историей про боевые действия, которые ведутся где-то в другой части мира, а не в соседнем государстве. Не могла поверить в этот ужас и надеялась, что война быстро закончится. Первые несколько дней я не могла плакать из-за шока от происходящего. В какой-то момент у меня получилось, и я целый месяц через день плакала в метро по дороге в центр.

Когда я смотрю на календарь, я удивляюсь тому, что уже июль. Кажется, будто бы до сих пор 24 или 25 февраля.

Я не могу закрыть глаза и сделать вид, что все правильно. Банально, но мне не позволяет этого мое историческое образование. У меня есть понимание и умение сравнивать, понимать и анализировать происходящее. И, наверное, еще сложный момент в том, что моя девушка из Украины. И мне кажется, что вся наша история делится на эти два момента: есть мой опыт, мои чувства, и есть еще ее опыт как человека, который жил там. У меня нет возможности уехать: нет ни денег, ни работы. Я решила остаться здесь. Точно есть те, кто останется в стране, потому что они просто не могут себе это позволить.

В повседневной жизни я замечаю, что вырос уровень агрессии по отношению к квир-людям. В принципе люди стали более раздраженные, могут накричать или выплеснуть агрессию иначе. Мы будто бы вступили на новый виток, когда наше сообщество объявили урной для слива ненависти обычных людей. Государство словно кричит: «Мы покажем Мариуполь, покажем их бывшие комьюнити-центры и скажем, что нужно защитить детей от этого». Это деморализует активист_ок: идет война, а ещё рассматриваются законы о гей-пропаганде и появляются всё новые иноагенты. Я смотрю на положение дел и думаю, что уже никто не сделает каминг-аут, потому что это становится всё сложнее и сложнее.

Мне не хватает ЛГБТ-контента на русском языке: многие платформы из-за войны закрылись и теперь всё приходится смотреть на испанском, английском или французском языках. Меня воодушевляет квир-стендап, несколько раз я была на открытых микрофонах. Выступления помогают: я могу высказаться, говорить о том, что меня волнует. Это стало таким глотком свежего воздуха. Ещё я хожу на консультации к психолог_иням, это тоже хорошая возможность обсудить актуальные для меня проблемы.

Я задумалась о своих занятиях вне работы и активизма. Я начала рисовать, была на занятии по лепке из глины, чаще стала общаться с близкими. Мне повезло с тем, что у меня очень поддерживающее окружение и принимающие родители.

ЛГБТ-людям я хочу сказать, что вы не одни: вы не одни ни в России, ни во всём мире. ЛГБТ-люди из других стран помнят о вас, знают, что вы есть, и знают о сложностях, с которыми мы сталкиваемся. Важно помнить, что вы имеете полное право на жизнь в этой стране. Мы отсюда никуда не денемся: такие, как мы, будут продолжать рождаться в России, и никакая реклама майонеза с идеальной гетеронормативной семьёй этого не изменит. Мы будем здесь, кто бы что ни говорил.