Другое дело — это низовые деколониальные инициативы на местах. На мой взгляд, именно за ними будущее.

Исторически период начала XX века и развала Российской империи был самым продуктивным для подобных низовых инициатив: образовался целый ряд независимых государств, нередко с весьма демократическими, республиканскими принципами. Хотя в большинстве случаев просуществовали они очень недолго и были быстро реколонизированы СССР. Успешный пример деколониального проекта — крупномасштабное движение джадидов◻️, охватывавшее разные народы и территории от Татарстана до Центральной Азии и Южного Кавказа. Оно проводило своеобразный национально-религиозный вариант модернизации, задушенный большевиками после того, как джадиды были цинично использованы ими в установлении советской власти.

В СССР были удивительные варианты смешения национально-освободительных, социально-уравнительных и религиозных движений со своими представлениями о национальном строительстве и о будущем. Национально-освободительных восстаний в Российской империи и в СССР было много, но далеко не все имели под собой развернутую модель мира и свое видение будущего, что необходимо для трансформации жажды свободы в созидательное начало. Сейчас есть предпосылки для входа в очередное такое окно возможностей для народов, которые еще остаются под властью Российской квази-империи. Причем отрадно, что между ними возникают коалиции, солидарность и интерес к истории друг друга, чего не было еще недавно.

Россия, конечно же, не впервые пошла захватнической войной. Вся история модерности в России — история постоянных территориальных завоеваний: от Чечни до Приднестровья, от Грузии и, соответственно, Абхазии и Южной Осетии — до Казахстана◻️. Отсутствие внимания к этим трагическим событиям, унесшим большое количество жизней, оценка постсоветских постколониальных войн лишь как локальных и разрозненных конфликтов — все это связано в том числе и с неготовностью обсуждать имперско-колониальные отношения в постсоциалистическом изводе. Разница в отношении к имперской агрессии в Грузии и в Украине кроется в типичном модерновом расизме.

Кроме того, деколониальное прочтение парадоксально подстегивается самой провластной пропагандой — ее попытками в течение уже нескольких лет присвоить себе часть деколониальной повестки дня как инструмента критики Запада, в том числе и западного империализма, для того чтобы выстроить положительный образ собственной империи, которая якобы никогда никого не завоевывала, а только освобождала. Это очень старый пропагандистский миф Российской империи, который сегодня достали из нафталина.

— Почему нашу деколонизацию отделяют от западной и называют декоммунизацией?

— В странах бывшего социалистического лагеря в ходу такие термины, как оккупация, а не колонизация. Часть экспертов объясняет это тем, что ко времени оккупации СССР страны восточной Европы уже имели свою государственность. У них была пусть молодая, но своя история. Они были более экономически, культурно и социально развиты, чем условная «метрополия», поэтому колониальная модель в данном случае не работает. Но меня в этом рассуждении напрягает откровенно европоцентристский момент: стирание прежней колониальной истории, связанной с настоящими империями, а не квазиимпериями типа СССР. Я имею в виду и Австро-Венгрию, и Османскую, и Российскую империи.

Часть западных экспертов не готова признать, что госсоциализм в СССР был все равно формой колониальности, а значит, формой западного мышления. При поверхностных идеологических различиях он строился на тех же несправедливых и дегуманизирующих основаниях: на угнетающих человека иерархиях, на прогрессизме, развивательстве, культе новизны, демонизации традиции и прошлого (до определенного момента), на экстрактивизме ◻️, миссионерском синдроме и насильственном осчастливливании. Это трудно признать по ряду причин: наследие холодной войны и демонизация врага свели нас к эссенциалистским стереотипам, а значит, к отказу видеть пересечения между западным и советским вариантом модерности/колониальности. Этот страх подпитывается нежеланием увидеть в этих карикатурных и всегда подражательных российских формах свой искаженный портрет. Гораздо проще навесить на Россию этикетку «коммунизма» и действовать по старой схеме

Госсоциализм был продолжением имперской политики царской России. Об этом написано большое количество книг, но они по-прежнему игнорируются. Причем здесь свою роль сыграла холодная война с ее вариантом «русского мира»: забвение гарантировал подкуп левых интеллектуалов и активистов в тогдашнем третьем мире и метрополиях. Было важно, чтобы они не дай бог не написали ничего плохого про СССР с его экспортным лозунгом интернационализма, борьбы с империализмом и внутренними дискриминационными практиками по отношению ко всему нерусскому.

Сегодняшняя Россия, которую открыто призывают деколонизировать, не имеет ничего общего ни с коммунизмом, ни с социализмом. Российский режим — это типичная отрыжка глобального неолиберального мироустройства, окончательно утвердившегося в мире как раз с концом социализма — последней глобальной социальной утопии. Это не оправдывает чудовищные действия этого режима, но вписывает его в более сложный сегодняшний контекст.

Ключевая особенность нашей колонизации кроется в различии Российской и европейских империй. С возникновением системы национальных государств в XVI веке складывается постоянная конкуренция между империями за главенствующие позиции в новой иерархии. Роли их меняются с течением времени, и Россия оказывается периферийной империей: она как бы вынуждена вечно догонять западные страны, пытаясь разными способами выкроить себе более выгодное место. Это порождает комплекс неполноценности, тотальную зависимость от чужих ценностных систем и карикатурное подражание им. Вся эта гремучая смесь периодически перерастает в бунт и вызов, в стремление освободиться от чужой модерности или застолбить для себя более «почетное» место в ней.

В итоге эта империя проводила экспансию во всех доступных направлениях и затем была не в силах справиться с доставшимся ей многообразием культур, образов жизни, систем ценностей, экономических укладов, языков и религий. Отсюда и маниакальное стремление к русификации с унификацией. Еще лет двадцать назад я предложила термин «империя-многоликий янус», имея в виду, что российская империя надевала разные маски, использовала разные дискурсы, взаимодействуя с разными колониями, протекторатами, подчиненными территориями и народами. Все имперско-колониальные отношения в России как бы удваиваются и выстраиваются с оглядкой на изначальную евромодерность одновременно с ненавистью к ней.

Взять того же Ф.М. Достоевского, его дневник писателя 1881 года: «В Европе мы были приживальщики и рабы, а в Азию явимся господами. В Европе мы были татарами, а в Азии и мы европейцы».

В советской реколонизации продолжились все дискриминационные и экстрактивистские практики, но с большей интенсивностью, жестокостью, бесцеремонным вмешательством в частную жизнь и судьбы людей. Вместо принятия православия как способа стать своим в Российской империи, возникла новая религия — верности коммунистической идеологии, а на самом деле — попросту власти. Реколонизация, упакованная в одежды деколонизации, не только продавалась на мировом Севере и Юге, но и была предназначена для внутреннего пользования: стратегия СССР вырастила местные неоколониальные элиты, вначале использовав, а затем и уничтожив национальную интеллигенцию. Потомки этих советских «компрадорских элит»◻️ кое-где еще остаются у власти. В СССР довольно скоро сформировалась и своя особая практика обманывания власти национальными меньшинствами: они имели свои формы двоемыслия, порой скрытое включение в советский миф форм национального самосознания. В основе своей это была тактика выживания и стратегия трикстеров, которые могли обмануть власть, но не победить ее, во всяком случае, до поры до времени. Например, на словах, будучи атеистами, многие продолжали практиковать свою религию, порой в инаковленных формах национальных обычаев, которые не были причесаны и искажены советской культурной машиной. Скрывались или нарочно изменялись и запутывались родовые связи, настоящие имена, особенно если семьи были нежелательного для СССР благородного или образованного происхождения: все писали в анкетах, что они из батраков и крестьян.

В большинстве же случаев ради выживания люди были вынуждены молчать, делать вид, что они забыли о собственном прошлом, смирились со сломленным достоинством и вечным страхом. В этом самый страшный результат советской колониальной модели.

— Как советское прошлое влияет на процесс самоосознания народов России?

— Я в основном общаюсь с теми и читаю тех, кто негативно или, во всяком случае, критически относится к советскому влиянию на национальное самосознание. Вместе с тем, многие люди ностальгически вспоминают «дружбу народов» и другие мифы, которые скармливались обществу в рамках театрального советского мультикультурализма. Скорее нужно говорить о существовании национального самосознания, вопреки советским попыткам унификации, русификации и цензурирования памяти, которые вылились с переменным успехом — уже в постсоветский период — в мучительные поиски языка, голоса и смелости для обсуждения этих важнейших вопросов. Но мне все же хочется надеяться, что сегодня баланс меняется в пользу более молодых и критически мыслящих поколений, для которых вопросы возрождения национальных систем описания и познания мира звучат все громче.

— Миф о «дружбе народов» предполагает и миф о «дружном их объединении». Так, защитники нынешнего режима часто говорят о мирном присоединении Сибири. Есть ли какие-то исторические доказательства геноцида сибирских народов?

— У историка Юрия Слезкина и у теоретиков геноцида обращение с коренными народами Сибири не подпадает под строгое определение геноцида. Но само это определение — продукт евромодерности и тоже вызывает много вопросов. Западные теоретики геноцида Марк Левин, Стивен Шенфильд, и в какой-то мере Марк Бассин нередко полагают, что геноцид возможен только в эпоху национальных государств. Поэтому всё, что происходило до этого периода, формально не может считаться геноцидом.

Позднее несогласные были помещены в колониальные интернаты, чтобы вытравить из них память и связь с предками. Примеров насильственной колонизации много: истребление семидесяти процентов якутов на реке Лене в 1640х–1680х гг., более половины чукчей, коряков, камчадалов на Камчатке в конце 1690х гг., уничтожение дауров по берегам Амура в середине XVII века, практически полное истребление ительменов в XVIII веке и т.д.

Просто в современном западном понимании геноцид предполагает осознанную стройную государственную политику, следы которой, например, явно видны в случае с черкесским геноцидом в XIX веке, но еще плохо просматриваются в более ранней колонизации Сибири, где из центра могли поступать разноречивые указания. В Сибири важнее был не захват территории, а эксплуатация местного населения с целью извлечения прибыли: здесь полное уничтожение народностей было невыгодно империи. А на Кавказе России был нужен выход к морю, чтобы перевозить грузы — то же зерно, произведенное в Украине, — там и возникла идея «окончательного решения» черкесского вопроса.

— Российская Федерация — империя? И кто в нее верит?

— В России остался след империи или, как мы называем это в деколониальном коллективе, остались воспаленные имперские сны и «колониальность восприятия». Если говорить о критерии внутреннего устройства, то Россия напоминает империю тем, что центр очень давно и нещадно эксплуатирует регионы-квазиколонии, не позволяет им даже помыслить о собственном достоинстве, свободе, независимости и вменяемой картине будущего. Но при этом еще и требует от всех стать русскими (в имперском смысле национализма), искренне или неискренне полагая, что об этом только все и мечтают.

По западной логике распадавшиеся империи превращались в национальные государства с определенными идеологическими наборами. Но этой некой общей логике Россия не соответствует: она не смогла и не захотела превратиться в национальное государство, оставшись недораспавшейся империей. И сейчас настал момент, когда квази-империя пытается снова собраться в некое странное и вряд ли жизнеспособное образование. В результате этого процесса она может и окончательно распасться. В последние месяцы мне вспоминается дистопия «Московиада» 1992 года ивано-франковского поэта и писателя Юрия Андруховича ◻️. Там есть такие слова (в переводе А. Бражкина): «Империя меняла свою змеиную шкуру, пересматривала привычные тоталитарные представления, дискутировала, имитировала перемену законов и жизненного уклада, импровизировала на тему иерархии ценностей. Империя заигрывала со свободой, думая, что таким образом сохранит обновленную себя. Но менять кожу не стоило. Она оказалась единственной. Теперь, вылезя из привычной кожи, старая блядина корчилась в муках». Однако если в фантастическом романе Андруховича все заканчивается концом империи и Москва уходит в тартарары, то в реальности этот процесс несколько затянулся и застыл в своей фазе колониальности на неопределенный срок. Сейчас, мне кажется, он подошел к концу.

Нельзя забывать, что речь идет о стране, которая все так же находится на задворках неолиберализма и представляет собой как бы его темную, криминальную сторону, на которую никто не обращал серьезного внимания слишком долгое время.

— Может ли Россия перестать быть империей и какой срок на это нужен?

— Несомненно, да. Другое дело, что она при этом, скорее всего, распадется на мелкие и крупные части, по крайней мере поначалу. Тут важно, как это произойдет и вообще соберется ли она снова в некую федерацию, союз или коалицию. Советский опыт в этом смысле был очень негативным, и повторять его нельзя ни в коем случае. По поводу срока гадать бессмысленно, но последние события ускорили процесс распада, и завершение квази-имперской формы существования может случиться в любой момент. Чтобы империя исчезла из голов и эти головы не стали ее восстанавливать, нужно предложить им что-то взамен. Вот тут и начинаются проблемы: кто это сможет сделать в выжженной пустыне мировой политики?

— Имеет ли смысл разделять Россию на множество государств, как это делали в Праге на форуме свободных народов?

— Все империи рано или поздно распадаются. И это очень сложный и болезненный процесс, прежде всего, для ее жителей, которые теряют даже то немногое, что у них осталось. Поэтому такой аргумент против распада страны рьяно используется нынешним режимом: никаких гарантий счастливого будущего распад, конечно же, не дает. Но то, что существует сегодня, — это уж точно доказанный тупик и гниение заживо.

У меня нет особых иллюзий и по поводу наций-государств, и о разделе по «национальным квартирам». На мой взгляд, это устаревшие в XXI веке концепты. Сегодня антиколональный национализм должен обретать какие-то другие формы: пытаться учиться на ошибках недавнего прошлого, критически работать со своими тенденциями. Из-за климатического кризиса уже к середине XXI века станет невозможно жить на многих территориях Земли, а значит, будут десятки миллионов беженцев — вся существующая система национальных границ, идентичностей, заборов по периметру и международных институтов, контролирующих эти процессы, все равно рухнет. Начинается очередное великое переселение народов, и уже сейчас стоит воображать не национально-государственные, но и не имперские формы сосуществования. Это могут быть региональные формы сотрудничества и совместного выживания, вообще, все горизонтальные, трансверсальные ◻️ формы коалиций.

— Какое в этой системе будущее у Российской государственности?

— Как человек с анархическими убеждениями я вообще против государства как института. И короткий ответ такой: у государственности нет будущего, это доживающая свой век и не желающая адаптироваться к вызовам времени политическая форма. Это касается любой государственности, включая и российскую. Несмотря на то что процесс распада и переформатирования может затянуться, у российского государства, на мой взгляд, нет созидательной идеи будущего, нет клея, который связывал бы население огромной территории, — людей просто угораздило здесь родиться. При этом проблема выживания, а не гражданства станет основной для всего человечества в уже вполне обозримом будущем — она вытеснит разговоры о государственности на задворки реальных вызовов.