Новая этика была горячей темой для обсуждений по всему миру в последние несколько лет. С критикой этого явления выступали Барак Обама и Дональд Трамп, публичные интеллектуалы подписывали панические коллективные письма против нее, известные режиссеры писали манифесты, предрекая гибель Европы, а авторы «Циничных теорий» — одного из самых нашумевших нон-фикшн бестселлеров прошлого года — на протяжении целой книги занимались её разоблачением.

Все они сетовали на угрозу свободе слова и проводили бесконечные красочные параллели с охотой на ведьм и тоталитарными государствами ХХ века, утверждая, что Новая этика — это авторитарное движение, правда так и не сумев указать, кто же его главный идеолог и не терпящий возражений лидер. На The Telegraph даже написали, статью о том, как культура отмены «определила 2021 год и о жертвах, которые она за собой оставила». Подвинься, ковид, у нас есть проблемы поважнее! (Владимир Путин, кстати, действительно сравнил Новую этику с ковидом).

На Западе эта дискуссия по большей части сосредоточена вокруг «культуры отмены», под которой обычно подразумевается тактика публичного бойкота, в основном направленного против звезд. К сожалению, в разговорах об отмене знаменитостей упускается из виду то, как работает медиасреда. В ней любая слава хороша, даже если это дурная слава. Многие звезды намеренно генерируют скандалы вокруг себя, чтобы их продолжали обсуждать, и их узнаваемость повышалась. Например, Канье Уэст известен множеством скандальных заявлений, которые вызывали шквал критики. После одного из таких, когда он надел кепку Make America Great Again и выразил поддержку Дональду Трампу (который кстати сам призывал бойкотировать Уэста после его конфликта с Тейлор Свифт), от него отписались 9 миллионов человек.

Статья The Telegraph про жертв культуры отмены в 2021 году перечисляет всех отмененных за год звезд. Начинается этот список с певицы Sia, которую люди с аутизмом обвиняли в том, что снятый ей фильм «Мьюзик» дает искаженное представление об их жизни, построенное на стереотипах, а также в том, что на роль аутичной героини взяли человека без аутизма. Правда авторы The Telegraph сами замечают, что это не помешало фильму быть номинированным на несколько наград, а музыке самой певицы все так же успешно получать миллионы прослушиваний. Следом за ней идет американский продюсер, драматург и режиссер Лин-Мануэль Миранда, которого критиковали за то, что в его мюзикле Гамильтон про отцов-основателей США, где большинство ролей исполняют не-белые актеры, ничего не говорится о рабстве тех времен. И опять непонятно, в чем же состояла «отмена» за исключением простого наличия такой критики, если мюзикл был одной из самых успешных постановок последних лет и получил десятки наград. Также в списке есть Билли Айлиш, Эллен ДеДженерес, Джонни Депп и Мэрилин Мэнсон — все они столкнулись с критикой и продолжили строить свои крайне успешные карьеры как ни в чем не бывало. Кажется, это должна была бы быть статья не об опасностях культуры отмены, а о том, что она никому и ничем не угрожает.

Как отмечает Глен Гринвальд, подписанты этого письма заботятся вовсе не о принципе свободы слова, их заботит только то, что они вынуждены теперь слышать критику в свой адрес. Гринвальд — это журналист, опубликовавший в свое время серию репортажей, основанных на документах, предоставленных Юлианом Ассанджем. По иронии судьбы его не пригласили подписать ставшее отправной точкой для дискуссии о культуре отмены письмо в Harper's из-за его спорных взглядов. Он полагает, что подписантов беспокоит то, что теперь у них нет монополии на публичное высказывание и их теперь самих могут отменить, тогда как раньше властью отмены благодаря высокому статусу и медийному весу обладали лишь они сами.

Знаменитости, возмущенные тем, что они столкнулись с критикой своей позиции извне своего информационного пузыря, паразитируют на этой дискуссии, используя ее, чтобы привлечь к себе еще больше внимания. Из-за этого весь этот разговор оказывается как будто построенным на моральной панике и искажениях, поскольку знаменитости пытаются изобразить, что критика их взглядов со стороны людей из маргинализованных групп представляет угрозу свободе и западной цивилизации как таковой.

Все это усугубляется самим устройством соцсетей и СМИ, так что неудивительно, что эта борьба обострилась, когда большая часть наших взаимодействий ушла в онлайн из-за пандемии. В своем видеоэссе про канселлинг Натали Винн (ведущая философского YouTube-канала ContraPoints) пытается разобраться в своей собственной отмене и отмечает, что одним из основных свойств кансел культуры является абстракция или упрощение.

Она приводит в пример отмену ютьюбера Джеймса Чарльза, которого, среди прочего, обвинили в трансфобии. В одном из интервью Чарльз сказал, что он не совсем гей, потому что ему нравятся транс мужчины. Это мнение конечно подразумевает, что транс мужчины — это не мужчины, и это в принципе трансфобная позиция, но вряд ли Чарльз высказал ее из ненависти к транс людям. Скорее всего он просто пытался понять собственную сексуальную идентичность и неудачно выразился. Однако абстракция превратила эту ситуацию сначала в «Джеймс Чарльз сказал что-то трансфобное», а потом в «Джеймс Чарльз трансфоб».

Часто именно это у многих противников культуры отмены вызывает обиду и возмущение: людям не нравится, когда их называют расистами, трансфобами, гомофобами и т.д., потому что они себя такими не считают. Как отмечает Винн, такие фривольные обвинения, которыми часто разбрасываются в интернете, используются не для исправления ситуации и рационального диалога, а для разжигания конфликта. В другом своем видео она отмечает, что обвинения в трансфобии, расизме или гомофобии можно назвать микроагрессией, но точно так же микроагрессией являются сами расистские, трансфобные и гомофобные замечания.

Соцсети и СМИ только поощряют агрессивное поведение, потому что оно приносит им взаимодействия и, как следствие, данные и внимание пользователей, которые можно использовать для рекламы. Слитые внутренние документы Фейсбука показывают, что политика платформы и ее алгоритмы стимулировали агрессию пользователей и распространение фейковых новостей, а компания игнорировала харассмент и призывы к насилию со стороны VIP-пользователей. Например, в 2019 году футболист Неймар выложил обнаженные фотографии женщины, обвинившей его в изнасиловании. Обычно Фейсбук банит эротический контент и особенно тот, что называется порноместью, но VIP- статус Неймара не позволял модераторам удалить публикацию. Руководство знало об этих проблемах, но ничего не делало, потому что боялось, что вмешательство уменьшит количество взаимодействий с платформой и как следствие рекламные возможности. Аналогичным образом ограничение количества символов в твиттере стимулирует упрощение ситуации и бессодержательные агрессивные споры.

В итоге пользователи соцсетей делятся на группы, которые постоянно нападают друг на друга, стараясь изобличить оппонента и застревая в цикле нескончаемого конфликта. По той же причине многие СМИ вынуждены выносить в заголовки кликбейт, искажающий содержание статей, потому что только так можно привлечь пользователей. Так что неудивительно, что наиболее заметными стали самые одиозные статьи о Новой этике, вышедшие на Медузе, Кольте и в Новой газете, а не более сдержанные разборы от ученых, которые утверждали, что сравнения Новой этики с тоталитаризмом натянуты и преждевременны. Однако вместо того, чтобы бороться с такими упрощениями и искажениями, большинство противников культуры отмены как будто только усугубляют их, распространяя ложные и провокационные заявления.

Другая сторона конфликтов вокруг отмены — компании, в адрес которых озвучиваются требования уволить сотрудника. Самое простое решение для них — избавиться от вызвавших публичное негодование сотрудников. Проще всего это происходит в США. Широкое толкование первой поправки к Конституции предполагает защиту свободы слова и предотвращает почти любые ее ограничения со стороны государства (в том числе, «речей ненависти»). При этом, разрешение конфликтных ситуаций из-за высказывания отдается на откуп работодателей, которым слабое трудовое законодательство позволяет довольно легко избавляться от неугодных и проблемных сотрудников. Во многих американских компаниях просто запрещают сотрудникам любые высказывания о политике, чтобы избежать конфликтных ситуаций.

По мере того, как граница между частной жизнью и работой стирается с распространением соцсетей, работодатели начинают контролировать то, что говорят их сотрудники и за пределами работы. Можно найти десятки случаев, когда в России увольнениям подверглись, например, сотрудни_цы госучреждений, на чьих страницах в соцсетях начальство или обеспокоенные родители нашли какой-то не понравившийся им контент: откровенные фотографии (к которым относятся, в том числе, даже просто фотографии с отдыха на пляже), оппозиционные мнения, свидетельства принадлежности к ЛГБТ-сообществу и т.д.

Аналогичная ситуация произошла с политическим аналитиком Дэвидом Шором, который был уволен из кампании Civis Analytics после того, как во время протестов BLM твитнул, что погромы могут понизить результаты демократов на выборах и мирный протест в этом плане более политически эффективен. Твит собрал примерно по 500 ретвитов, цитирований и комментариев, что не то, чтобы очень много для твиттера, а реакция на него была скорее смешанной, чем однозначно негативной, так что сложно сказать, что увольнение произошло из-за широкого общественного возмущения, как это делали большинство СМИ. Компания отказалась давать комментарии, а Шор подписал соглашение о неразглашении, но сотрудники рассказали журналистам из VOX, что руководитель Civis Analytics говорил при увольнении только о твите и о том, что один из клиентов пожаловался на него.

В большинстве европейских стран, где социалистические движения исторически были гораздо сильнее, чем в США, напротив присутствуют как законодательные запреты на разжигание ненависти и оскорблений на основании идентичности, так и широкая защита трудовых прав. Похожий случай произошел в Великобритании, где из торговой сети Asda уволили сотрудника торгового зала Брайана Лича, после того как его коллеги пожаловались на репост стендапа с оскорблением христиан и мусульман на его аккаунте в Фейсбуке, где так же указано его место работы. Однако он оспорил решение компании в суде и был восстановлен в должности.

Сотрудникам метро, уволенным после того, как их имена обнаружились в слитой базе сторонников Алексея Навального, удалось оспорить решения об увольнении и вернуться на работу. Распространение временных трудовых договоров, напротив, делает сотрудников более уязвимыми к подобному произволу. Так, НИУ ВШЭ смогла легко расторгнуть контракт со своей сотрудницей Анной Велликок, которую отправили в спецприемник за ретвит о митинге в поддержку того же Навального, под предлогом, что из-за ареста она не сможет исполнить свои трудовые обязанности. С другой стороны, российские власти довольно широко и произвольно трактуют законы о разжигании ненависти к определенным группам, используя их для политических репрессий: они используют и вводят новые законы про оскорбление судей и чиновников и в то же время игнорируют призывы «сжигать сердца геев».

В Норвегии, которая занимает первое место в мире по индексу демократии, еще с 1980-х годов действует довольно суровое наказание за хейтспич. Там за него можно получить до трех лет лишения свободы. Однако в большинстве случаев суд присуждает тюремное заключение в пределах месяца и штраф в районе 15 000 крон, плюс 3 000 крон на судебные издержки (в сумме получается около 150 000 рублей). Так произошло, например, когда мужчина назвал трансгендерную женщину в Фейсбуке «старым мужчиной со странными фантазиями» и «извращенной свиньей». То же самое случилось с мужчиной, который плюнул в магазине на женщину в хиджабе, сказав, что «все мусульмане должны быть убиты». В обоих случаях обвиняемые пытались апеллировать к тому, что конституция Норвегии защищает свободу слова, и этот аргумент часто всплывает в обсуждениях законов о хейтспиче, особенно в Норвегии. Однако суд в своем решении сослался на то, что закон защищает свободный обмен мнениями, а не свободу выражения ненависти и презрения. При этом норвежское законодательство делает увольнение за взгляды и по требованию публики очень сложной процедурой.

Сильнее всего это проявляется в сфере высшего образования, на которую также постоянно жалуются борцы с Новой этикой, потому что американские студенты жалуются и бастуют по любому поводу. И это неудивительно, потому что образование в Америке крайне дорогое, общая закредитованность по нему уступает только закредитованности по ипотеке, а от результатов обучения зависит вся дальнейшая карьера студентов. Так что естественно, что студенты требуют создания максимально комфортных условий для них со стороны преподавателей, а внутренние правила университетов максимально забюрократизированы и в них действуют бесконечные комиссии, осуществляющие проверку каждой даже самой нелепой жалобы, ориентируясь в своих решениях больше на масштаб возмущения, чем на серьезность обвинений.

Несмотря на бесконечные жалобы на гиперчувствительных студентов, исследования показывают, что обучение в университете напротив повышает толерантность к чужим взглядам и с годами этот тренд только усиливается. Большинство студентов выступают против строгих университетских регламентов, ограничивающих возможности преподавателей высказывать оскорбительные взгляды. Люди с высшим образованием с большей вероятностью позволят расистам преподавать и проводить публичные лекции, чем люди без него.

Во многом благодаря распространению социальных сетей мир стал более прозрачным. Однако для многих людей эта прозрачность означает, что им приходится сталкиваться с недовольством, которое они раньше не слышали или не хотели слышать. Всем становится известно об их неэтичном поведении, и от этой плохой репутации больше никуда нельзя сбежать. Как отмечает Екатерина Шульман, эта ситуация действительно во многом напоминает Средневековье, но не в смысле Темных веков и мракобесия, а в том смысле, что все вновь живут у всех на виду, знают все друг о друге и общаются, опираясь на эти знания.

Эта прозрачность вообще-то хороша для демократии, потому что делает более явными существующие конфликты и позволяет решать их ненасильственными методами. Она же делает более явным тот факт, что без ограничений и правил публичного поведения эти конфликты могут перерастать в непродуктивные формы. Так, из-за Геймергейта, во время которого геймеры травили и сливали адреса феминисток-журналисток, писавших о сексизме в индустрии, США были вынуждены ужесточить ответственность за угрозы в интернете.

Однако паразитирующие на ней звезды, зарабатывающие на своей позиции вестников заката западной цивилизации социальный капитал, сдвигают все внимание на критику и несогласие, которые они по всей видимости не способны терпеть. Поэтому вместо того, чтобы вырабатывать решения по тому, как нам устроить публичное пространство так, чтобы оно было комфортным для безопасного обмена мнениями, они превратили дискурс о культуре отмены в консервативный жупел и орудие по затыканию оппонентов.

Особенно ярко это заметно в российской части дискуссии, в которой доминируют олдскульные постсоветские либералы, происходящие из диссидентской среды. Как отмечает доцент Университета Нью-Йорка Росен Джагалов, позднесоветская и постсоветская интеллигенция, в отличии от предшествовавшей ей интеллектуальной традиции, в своей борьбе с социализмом стала противопоставлять себя народу и всем угнетенным группам. Парадоксальным образом, это заставило ее выступать против тех ценностей, за которые она на словах выступала, в том числе против демократических. В результате либералы внезапно оказались по одну сторону баррикад с уже давно воюющими с «гендерной идеологией» консервативными государственниками, которым соцсети тоже создают проблемы, ведь в отличие от телевидения их сложнее контролировать. В итоге они видят угрозу свободе слова не в государственных репрессиях и занимающихся травлей консервативных экстремистских группировках, а в «мультикультурных гендерно-нейтральных чертях», феминистках и ЛГБТ-людях этим репрессиям подвергающихся.