Близкие описывают Юрия Дисекенева как жизнерадостного, но замкнутого в себе человека. «Высокого роста, маленько нескладненький», — рассказывает в разговоре с DOXA его двоюродная сестра Светлана, она старше Юрия на десять лет. Мама Светланы приняла Юрия в семью, когда его родных родителей лишили родительских прав. С трех лет Юрий жил порознь с родной сестрой Натальей, опеку над которой взяли другие родственники.

В Кунгуре, городе в Пермском крае, Юрий закончил школу и профессиональное училище, в 2003 году ушел в армию и подписал контракт. «Сразу решил: если служить, то в спецназе, — рассказывал Юрий на страницах газеты «Искра» в 2007 году. — Призвали нас в Саратов. Предупредили, что, возможно, будет набор в Чечню». Так и получилось: Юрия зачислили в пятый взвод, который набирали специально для Чечни.

Когда в сентябре 2004-го боевики захватили школу, командиру роты, в которой служил Юрий, сказали выбрать надежных людей и ехать в Беслан. Юрий и шесть его сослуживцев приехали к школе в ночь с первого на второе сентября. «Когда мы стояли у школы, мысли обуревали разные. Ждать — всегда самое худшее. А тем более бездействовать, когда гибнут невинные дети», — рассказывал Дисекенев.

В это время двоюродная сестра Светлана вместе с мамой следила за событиями в Беслане по телевизору. Юрий не сказал семье, что его отправили в Чечню. О том, что он в Беслане, родные тоже не предполагали. Но по телевизору мельком показали находившихся у школы военных, и тетя узнала своего племянника.

«Мама сидела перед телевизором и говорит: “Юрка ведь там”. Я сначала не поверила. Мы думали, что он в Ростове служит. Поехали в военкомат с мамой, и там нам сказали, что да, он в Чечне по контракту», — рассказывает Светлана.

Во время штурма школы погибли два сослуживца Юрия одного с ним призыва. На страницах газеты «Искра» он рассказывал, как ликвидировали снайпера, лежавшего за дверями спортивного зала, где находились заложники. «У двери, внутри помещения, боевики установили растяжку. От нее и пришло в действие взрывное устройство, укрепленное на баскетбольном кольце», — вспоминал Юрий. Боевики не давали вывести заложников из здания, обстреливали лестницы. Поэтому детей выкидывали в окна, снизу ловили.

После операции в Беслане Юрий попал в госпиталь. Оттуда и позвонил родным, сообщил, что жив. Спустя несколько месяцев он приехал в Кунгур в отпуск, а потом опять уехал дослуживать. Позже, живя гражданской жизнью, он не любил вспоминать Чечню и Беслан: «Когда на застолье заходил разговор об этом, мог встать и уйти. Говорил, что не понимает, зачем об этом говорить», — рассказывает двоюродная сестра Дисекенева.

По словам родственников, после операции в Беслане никакой психологической помощи Юрий не получил. Единственной поддержкой была семья, которая решила обходить стороной военную тему. При этом поведение Юрия сильно изменилось.

Описываемое поведение похоже на симптомы ПТСР (посттравматического стрессового расстройства). Человек с ПТСР может вновь и вновь переживать травмирующее событие, будто оно происходит прямо сейчас. Расстройство часто встречается как у пострадавших при терактах или боевых действиях, так и у военных и даже свидетелей. Психологи и психиатры помогают людям с ПТСР через психотерапию, лекарства или их комбинацию. Но далеко не все, кто бы нуждался в такой помощи, ее получают.

Многие вернувшиеся солдаты описывают проблемы со сном, боязнь громких звуков, вспышки агрессии. При этом в российской армии традиционно к психическому здоровью относятся небрежно: военный психолог Татьяна Фатахова в начале нулевых пыталась добиться отставки из армии пятерых военных с диагностированной шизофренией, но их «продержали две недели в госпитале, искололи успокаивающими препаратами и отправили служить обратно».

Например, как пишет издание «Холод», люди с ПТСР более склонны к домашнему насилию и другим видам агрессии.

Со временем состояние Юрия Дисекенева стабилизировалось. Родные запретили ему пить, старший двоюродный брат приучил к рыбалке. Но иногда Юрий возвращался воспоминаниями к событиям сентября 2004 года. Однажды, когда его сестра Светлана упомянула в разговоре Беслан, Юрий подошел к ней, обнял и сказал: «Было очень страшно».

Спустя пару лет после возвращения из Чечни Юрий устроился работать в колонию, но долго там не продержался. В последние годы он работал на буровой установке на Ямале. Ездил на север на месяц, потом месяц проводил дома. Светлана вспоминает, как седьмого апреля этого года брат позвонил и спросил, правда ли, что открыли набор добровольцев, которые поедут воевать в Украину. Сестра не восприняла этот вопрос серьезно, сказала: «Тебе надо — ты иди и узнавай».

Когда Юрий вернулся с Ямала и зашел к сестре на работу, в руках у него уже был пакет документов из военкомата. «Сказал, что идет на медкомиссию. Я говорю: “Ты сдурел?” Его все отговаривали. Брат мой говорил: “Ты уже не вояка, ты — нефтяник”. Но он отвечал, что кому-то ведь надо, не парням же молодым, — вспоминает Светлана в разговоре с DOXA. — Видимо, война для него так никогда и не осталась в прошлом, раз он в 37 лет решил в добровольцы записаться».

В Чечне Юрий набил на предплечье изображение барса. Пытаясь избавиться от воспоминаний, он пробовал стереть татуировку, но полностью вывести изображение так и не получилось. Шестого июня, через семь дней после отъезда Юрия в Украину, семье сообщили, что, предположительно, он погиб под обстрелом. Для опознания тела семью попросили назвать отличительные приметы погибшего. Светлана вспомнила о барсе, по нему тело Юрия и опознали. В свидетельстве о смерти местом гибели значится село Мирное.

Третьеклассница Вика Коцоева и ее шестилетний брат пробыли в заложниках все три дня теракта. Пятого сентября, через два дня после освобождения, их направили к психологу в районную поликлинику. «Мы зашли в кабинет, и первое, что психолог спросил у брата: “На что вы жалуетесь?”», — вспоминает Виктория в разговоре с DOXA. Вопрос показался семье неуместным, и больше к этому психологу они не обращались. По словам девушки, их постоянно посылали на обследования, но после нескольких неудачных походов они решили, что это бесполезно, и перестали следовать советам врачей.

Помимо местных специалистов, в Беслане уже к третьему сентября было много психологов со всей страны. «Когда мы прилетели, лил страшный дождь, была гроза. По периметру аэропорта стояли люди в форме, с автоматами наготове, — рассказывала «Аргументам и фактам» сотрудница Центра социальной и судебной психиатрии имени Сербского Елена Дозорцева. — Нас довезли до Беслана, а что с нами дальше делать, они не знали. Мы приехали и увидели такую картину: тишина, стоят люди перед больницей, не знают, что происходит с их близкими».

Первых прибывших психологов разместили в учительской одной из бесланских школ. Там они неделю спали на матах вчетвером или вшестером, не раздеваясь. «Сотрудники МЧС делились с нами своим сухим пайком: брикетик горохового супа, который приходилось грызть, — вспоминала Елена. — Горячей воды, электричества там не было. Зато в окно был виден Казбек, горы. Красиво».

Александр и Наталья Колмановские, психологи и на тот момент семейная пара, прибыли в Беслан спустя месяц после теракта. «В первые несколько приездов мне выделяли для жилья место в палате гнойной хирургии и кабинет в местной поликлинике — для работы, — рассказал Александр для DOXA. — Потом я приходил к людям домой, в квартиры, предварительно это с ними согласовав».

Однажды на прием к Александру попала 12-летняя ученица школы № 1 Залина [имя изменено]. Первого сентября она с родителями опоздала на линейку. Когда они подходили к школе, навстречу уже бежала испуганная толпа. «Но родители считали, что она должна разделять с одноклассниками их участь. Они заставляли ее все три дня смотреть телевизор с новостями, — говорит Александр. — Как только закончился штурм, они привели ее в эту школу, хотя она упиралась четырьмя лапками и не хотела. Заставляли ходить ее по еще буквально дымящимся полам кабинетов».

В результате у Залины случился «психиатрический сдвиг»: она считала, что любое движение нужно повторять по семь раз. Если ставит стакан на стол, значит, нужно поставить его семь раз. Если на улице задела фонарный столб, нужно семь раз его коснуться. Спустя несколько дней общения с Александром эта особенность ушла. «В чем состояла терапия? Мы с ней сидели за столом у меня в кабинете и просто болтали. Она расспрашивала меня про мою московскую жизнь, про мою дочку, которая была почти точной ее ровесницей. Единственное, мы с ней держались за руку при этом. Сложно сказать, где здесь терапия и работа, а где — человеческое общение».

Вика Коцоева тоже познакомилась с Колмановскими. В этот раз никто не посылал ее к психологам принудительно, все произошло само собой. Мама Вики до сих пор работает учительницей в Первой школе. Она подружилась с Натальей и Александром, когда они проводили тренинги для преподавательского состава. Как рассказывает Виктория, у Колмановских была идея: если взрослых получится исцелить, то эффект по цепочке дойдет и до детей. Уже потом сама Вика начала общаться с Александром и Натальей. «Я относилась к ним не как к людям, которые меня лечат, а как к друзьям родителей», — говорит Виктория. Почему общение с Колмановскими было для Вики полезным, а с другими психологами — нет, она объясняет короткой фразой: «Дружба случилась».

Колмановский стал активным участником внутригородских перипетий. «Две противодействующих на тот момент стороны — коллектив школы и комитет бесланских матерей. Я старался их примирить, устраивал совместные поездки. Спустя десять лет представительницы комитета даже пришли к директору Царьевой с извинениями. Я рад, что в небольшой степени приложил к этому руку», — рассказывает Александр.

Совместные поездки психолог организовывал и для бесланских детей. Через год после теракта он ездил с ними в Италию. В одном из городов произошла показательная история. Группа спокойно шла по площади, когда вдалеке показались местные ребята примерно того же возраста. Они прошли мимо, никак не обратив внимание на бесланцев, но Александр заметил, что бесланские дети начали энергично материться. Так, по мнению психолога, проявляется «заниженное самопринятие», характерное для людей, переживших серьезный стресс:

После теракта на официальном учете у психиатров с диагнозом ПТСР состояло около тысячи детей, то есть треть детского населения города. Для начала срочной реабилитационной работы еще в сентябре 2004 года была проведена рисуночная диагностика младшеклассников: детям предлагали рисовать картинки на темы «Семья», «Человек, Дом, Дерево», «Я иду в школу, я в школе, я иду из школы». Каждая из тем имеет психиатрическое обоснование своей полезности для диагностики.

На основе экспертного анализа рисунков была определена «группа риска», в которую вошли дети с максимально выраженными признаками эмоционального неблагополучия. Рисунки детей в первый год обследования отличались насыщенностью цвета, избыточностью черного и красного, грязью с чрезмерной штриховкой. С годами «страхи» детей в рисунках все больше приобретали конкретную форму: чудовище, привидение, разбойник, террорист, танки.

Психолог Залина Текоева объясняет выбор рисуночной диагностики запретом на вербальный выплеск эмоций в местной культуре. Она также ссылается на исследователя Джерома Кагана, который считает словесное описание детьми своего эмоционального фона недостоверным — в силу бедности словарного запаса.

«В первые годы после теракта в школе были гости практически каждый день. Они устраивали интересные программы, но никто не предлагал нам самим кому-то помочь», — так Виктория Коцоева объясняет особенность фонда «Дети Марии», впервые приехавшего в Беслан в 2007 году.

«Дети Марии» — это московская организация, основанная в 1997-м году художницей Марией Елисеевой. В студиях фонда занимаются дети из детских домов и психоневрологических интернатов: сотрудники и волонтеры стараются помочь им стать самостоятельными членами общества.

В сентябре 2006-го года Александр и Наталья Колмановские провели с детьми из фонда беседу о Беслане, и старшие ребята сразу предложили поехать туда и помочь. «Мы придумали, что можно вместе с учениками Первой школы раскрасить стены в школе и других местах, научить их играть в наши развивающие игры», — рассказывает Мария. Спустя год эта идея оформилась в полноценный проект и фонд приехал в Беслан в большом составе: Мария Елисеева, 12 воспитанников студии, двое художников-кукольников из Петербурга, два клоуна-жонглера из Англии, несколько волонтеров, а также друзья Марии из Грозного, с которыми она познакомилась, когда они ещё жили в лагере беженцев в Ингушетии.

«В Беслане наиболее ярко проявилась идея нашего фонда: мы стараемся помочь людям, у которых случилась беда, переориентироваться на помощь другим, чтобы сместить фокус со своего горя на попытку улучшить чью-то ситуацию», — говорит Мария. Большой компанией вместе с бесланскими школьниками «Дети Марии» посетили детские дома в Беслане и Владикавказе: где-то раскрасили стены, где-то поклоуничали. В Первой школе с тех времен осталась их первая большая коллективная картина, которая в числе прочих до сих пор украшает актовый зал.

Во время первого приезда близкого контакта между волонтерами фонда, детьми и учителями ещё не случилось. «Там классы по сорок человек — парой слов с каждым перекинешься, и урок закончился», — объясняет Мария. Но тем же летом из Первой школы в летний лагерь «Детей Марии» на Селигере приехал почти в полном составе 4-й класс. «Мы каждый вечер укладывали ребят, приходили к ним в спальни, играли на гитаре и пели, а Илья◻️ иногда очень выразительно что-то читал. Сначала они отказывались от того, чтобы мы заходили к ним перед сном, потом пустили, ну а на третий вечер мы уже несколько часов с ними просидели, потому что они вдруг начали наперебой рассказывать, что и как тогда с ними случилось. И тут мы поняли, что да, они нам доверяют», — вспоминает Мария.

С того момента «Дети Марии» возвращались в Беслан каждый год. Перед одним из приездов местные власти, с которыми требовалось утвердить возможность проводить мастер-классы в школе, вдруг сообщили, что «у них сменилась установка: нужно забыть о Беслане, уже хватит муссировать эту тему».

В тот год фонд не пустили в школу. Но группа всё равно приехала, и на помощь пришла местная депутатка Зита Ибрагимовна: «Она зашла со мной в министерство и, буквально хлопнув кулаком по столу ответственного чиновника, сказала: “Если вы и в следующем году Марию не пустите, то я на вас напущу матерей Беслана”. Сотрудников почему-то это напугало, они прислушались, и на этом недопонимание было устранено».

Отношения между бесланскими детьми и волонтерами «Детей Марии» за это время «переросли в семейные», говорит Виктория Коцоева. Она и другие выпускники и ученики Первой школы сами уже не раз волонтерили в фонде. «Мы ездим друг к другу. Остаемся друг у друга дома. В любой момент к нам может приехать кто угодно из волонтеров», — рассказывает Виктория.

Об интервью с Марией Елисеевой для этой статьи мы договаривались, когда Мария находилась на Волге, где праздновали свадьбу её средней из пяти дочерей. «Сейчас я проводила три машины, в которых были мои бесланские ребята — 8 человек, 6 из них были в заложниках, — говорит основательница «Детей Марии» во время нашего разговора. — Ведь они мои дети тоже».