Сейчас мы можем ретроспективно рассматривать историческую политику, проводившуюся российским государством в последнее десятилетие, как подготовку к войне с Украиной. У этой политики несколько основных особенностей. Во-первых, ей присуща общая для нашего времени тенденция к утрате образа будущего и стремление найти в прошлом оправдание настоящего.

Во-вторых, история Россия рассматривается исключительно как история российского государства, которое в разных формах (будь то Российская империя или СССР) и на разных этапах своего существования воспроизводит свою неизменную сущность. В этой перспективе Россия равна своей территории, биологически понимаемому народу и эссенциалистски понимаемой культуре. Российская пропаганда постоянно говорит о «цивилизационном коде» — это явно свидетельствует о том, что культура рассматривается как нечто врожденное, усваиваемое на генетическом уровне. В такой парадигме культурный код равен генетическому — следовательно, его невозможно изменить.

Наконец, история России сводится к истории борьбы государства с внешними врагами и освоения новых территорий. Внутриполитические процессы, развитие общества и культуры в такой модели играют подчиненную роль и уходят на второй план.

Российская историческая политика предлагает не линейную, а циклическую модель исторического процесса. Линейный нарратив — характерный, например, для советской исторической концепции — предполагает, что каждый момент в прошлом или настоящем является частью разворачивающегося во времени процесса становления, у которого есть некая цель в будущем. В путинской исторической модели идеи становления нет.

Осью или стержнем этой модели выступает противостояние России и Запада. Начиная с древности и заканчивая сегодняшним днем коллективный Запад под разными личинами пытался лишить Россию ее самобытности и суверенности, а Россия успешно противостояла этим попыткам. Такой подход лишает каждое историческое события его уникальности и специфичности.

Отсюда вытекает еще одна важная особенность — представление о том, что Россия неминуемо должна добиться успеха. Владимир Мединский, еще занимая пост министра культуры, постоянно говорил о высокой конкурентноспособности русской культуры. Вся история России — это история успеха, залогом которого служат наши ценности, культура и религия.

Православие также опознается функционально — как выбор, в наибольшей степени способствующий достижению успеха. В середине 2010-х годов патриарх Кирилл заявил, что выбор христианства Владимиром Святым был рациональным решением, которое помогло ему добиться внешнеполитических успехов. Консервативное циклическое видение истории удивительным образом смыкается с неолиберальной идеей эффективности.

Все кризисы и революции в российской истории рассматриваются как результаты внешнего вмешательства, потому что сама концепция российского государства исключает возможность любой неудачи. При анализе русских революций 1905 и 1917 года акцентируется внимание на том, что в действительности эти революции были инспирированы извне и не имели под собой никаких реальных социальных, политических или экономических оснований.

В свое время на меня произвела большое впечатление выставка «Россия — моя история» ◻️, которая в наиболее развернутом виде представила современную российскую историческую концепцию. Я ожидал, что создатели выставки назовут Ленина немецким шпионом, но оказалось, что, по их мнению, восстания декабристов, Емельяна Пугачева и Степана Разина тоже были вызваны иностранным вмешательством.

В ходе судебного процесса над «Мемориалом» прокуратура напрямую заявила, что основанием для ликвидации общества служит то, что оно якобы очерняет историю России. Этот тезис очень важен. «Мемориал» представлял историю России не с точки зрения государства, а с точки зрения тех, кто пострадал от действий этого государства. Для «Мемориала» было принципиально важно дать людям возможность услышать голоса жертв вне зависимости от того, кем были эти жертвы. Поэтому мне кажется некорректными утверждения о том, что «Мемориал» отстаивал либеральное видение истории. Мы знаем, что среди жертв сталинских репрессий было много коммунистов — «Мемориал» никогда этого не скрывал, а напротив, всячески подчеркивал этот факт.

То понимание истории, которое отстаивал «Мемориал», можно охарактеризовать как генеалогическое — это история проигравших, а не победителей. Память о проигравших и возможность солидаризироваться с ними делает нас людьми и гражданами, постоянно указывая на те границы, которые не должно переходить государство в своем самооправдании. С этой точки зрения «Мемориал» был важным символическим противником господствующей российской идеологии, и его ликвидация стала одним из шагов на пути к тому, что произошло 24 февраля.

Ностальгия по Советскому Союзу сыграла важную роль в оформлении российской идеологии и исторической политики — прежде всего потому, что путинский режим воспринимает СССР как очередную реинкарнацию «исторической России». Однако отношение к СССР несколько сложнее. В свое время Путин назвал распад СССР крупнейшей геополитической катастрофой XX века. Если мы сопоставим это высказывание с его речью за два дня до вторжения в Украину, в которой он заявил, что современные проблемы с Украиной порождены национальной политикой большевиков, то можно сказать, что со временем Путин пришел к тому, что величайшей геополитической катастрофой XX века был не распад СССР, а его создание. В основании СССР лежали принципы самоопределения наций, антиимпериализма и фундаментальной ревизии тех оснований, на которых существовала Российская империя. Предполагается, что именно эти идеи должны быть пересмотрены в результате вторжения в Украину. В этом смысле Путин — глубоко антисоветский и антикоммунистический политик.

То, что сегодня делает путинская Россия в Украине, можно рассматривать как попытку окончательно подвести черту под советским опытом. Идея русско-украинской дружбы и братства была возможна только при условии признания равенства народов и их легитимного права на обладание национальной культурой, языком и идентичностью. Поэтому в свете сегодняшних дискуссий о том, возможны ли в будущем нормальные отношения между русскими и украинцами, необходимо переосмысление советского опыта. При этом, конечно, нельзя забывать про многочисленные имперские рецидивы сталинизма и такие ужасные события, как Голодомор.

Переоценка советского опыта должна быть основана на понимании его противоречий и негомогенности — например, понимании пропасти между позициями Ленина и Сталина по вопросу о национальном самоопределении. От советского нельзя «избавиться» как от чего-то целого, переименовывая улицы или разрушая памятники — его нужно принять как часть истории, в которой несомненно были как крайне реакционные моменты, так и прогрессивные, освободительные черты, которые могут стать фундаментом для демократического развития в будущем.

Когда в недавнем интервью изданию Spectre я сказал о необходимости возврата к интернационализму, то обращался прежде всего к западным левым, которые в своем большинстве в последние десятилетия недооценивали возможность агрессивной империалистической политики со стороны России. Доминировала идея о том, что империализм может быть только американским, а все, кто этому империализму сопротивляются, автоматически записывались в разряд исторически прогрессивных сил.

Такой взгляд фундаментально неверен. Многие левые на Западе сейчас понимают это и пытаются выработать иную точку зрения, но у них пока не очень получается. Представление о том, что враг моего врага — мой друг, настолько глубоко проникло в сознание западных левых, что им очень тяжело вернуться к идеям интернационализма — солидарности с угнетенными, в том числе с угнетенными нациями, столкнувшимися с колониальной агрессией. Интернационализм, идущий поверх национальных границ, разделяет существующие капиталистические государства на более прогрессивные и менее прогрессивные, рассматривает империализм не как свойство какой-то одной страны, а как потенциально опасное состояние мира, беременного военными конфликтами. Такого рода интернационализм демонстрировали европейские левые в годы Первой мировой войны, и сегодня он нуждается в переосмыслении и актуализации.

Я уже говорил о том, что российская историческая политика предлагает циклическую модель истории России. В этой связи фундаментальной переоценке подвергается также история и уроки Второй мировой войны. Раз во Второй мировой войне и победе над нацизмом не было ничего уникального — ведь это просто очередная победа русской цивилизации над западной, — то и в самом нацизме нет ничего уникального. Если вы выступаете против России, то вы — нацист, а если за — антифашист.

Когда министерство обороны России говорит о намерении провести «международный антифашистский конгресс», то речь идет о собрании всех сил, которые солидаризируются с российской внешней политикой в ее текущем виде. Серьезное отличие этой инициативы от «Конгрессов в защиту мира» ◻️, которые в 1930-е годы проводил сталинский Коминтерн в Европе, заключается в том, что СССР представлял альтернативу нацизму — по крайней мере, на уровне ценностей. СССР говорил о защите демократических прав, равенстве народов, интернационализме, ценности жизни человека, несводимого к расовой или национальной принадлежности. Даже в сталинское время СССР разговаривал на языке универсализма, который противостоял принципиально антиуниверсалистскому языку нацизма.

То понимание нацизма, которое сегодня предлагает российская пропаганда, само по себе является антиуниверсалистским. Оно исходит из того, что нацизм, равно как и антифашизм — это некие сущности. В последнее время был опубликован целый ряд пропагандистских материалов, в которых денацификация приравнивалась к деукраинизации.

Российская пропаганда полностью обнуляет исторический опыт преодоления нацизма во второй половине XX века. Этические уроки Второй мировой войны оказались забыты — сменилось несколько поколений, и понятие нацизма стало предметом свободных интерпретаций со стороны государства, преследующего свои политические интересы.

Любые исторические аналогии достаточно сомнительны, потому что они уводят нас от понимания специфики конкретного момента и пытаются переописать его в категориях того, что произошло в прошлом. В этом смысле сравнение сегодняшней России с Германией 1933 или 1939 года не вполне работает. Когда Германия начала Вторую мировую войну, гитлеровский режим не находился в состоянии упадка. Сегодня мы наблюдаем фашизоидное перерождение российского режима в ситуации его крайней деградации. Те, мягко говоря, неуспехи российской армии, которые мы увидели на первом этапе вторжения в Украину, явно на это указывают.

Однако изучение нацистской диктатуры позволяет понять некоторые очень важные механизмы, которые, к сожалению, работают и в современной российском обществе. Клаудия Кунц в книге «Совесть нацистов» говорит о том, что на момент прихода Гитлера к власти большая часть немецкого общества не была проникнута нацистскими идеями. Нацисты хоть и пользовались определенной электоральной поддержкой, но в политическом плане составляли меньшинство. Однако благодаря массовой пропаганде и внедрению определенных социальных практик им удалось добиться фашизации немецкого общества. Изменения, которые описывает Кунц — конформизм, атомизация общества, распространение массового страха — отчасти схожи с теми, что начали происходить в путинской России после нападения на Украину.

Сейчас для всех нас с новой стороны открылся большой корпус текстов, написанных на рубеже 1930-х — 1940-х годов — в переломный период, когда социальные и политические философы осознали свою ограниченность и неспособность изменить мир сообразно собственным представлениям, но одновременно поняли, что обладают мощным инструментарием для изучения причин произошедшего. В этом отношении большой интерес представляют все крупные авторы этого периода, анализировавшие природу нацизма и причины начала Второй мировой войны. Кроме работ Вальтера Беньямина, о которых сейчас много говорят, стоит вспомнить еще «Великую трансформацию» Карла Поланьи, который пытался реконструировать, каким образом человечество оказалось в столь трагическом положении.

В основах всех подходов к изучению нацизма лежало горькое осознание того, что произошедшее не было отклонением от плана и отступлением с магистральной дороги, ведущей к процветанию, демократии и либеральным свободам, а наоборот, стало логическим следствием развития капиталистического общества. Сегодня мы тоже должны понять: то, что представлялось нам нормальным, объективным и неизбежным, на самом деле несло в себе разрушительный потенциал. Это касается не только развития России на протяжении последних десятилетий, но и состояния мира в целом. Путинская Россия — не уникальное общество. Она, возможно, радикализует определенные тенденции, но эти тенденции имеют глобальный характер, мы видим их в различных авторитарных и правых популистских движениях, рыночной антигуманистической идее постоянного соревнования и борьбы людей между собой, которая в своем политическом варианте способна привести к новой фашизации.