Есть два объяснения, почему я выбрала такое название для фильма — «Самый счастливый человек на свете». С одной стороны, это название — провокация, поскольку оно противоположно тому, что зритель видит в истории главного героя-мужчины. Может ли он или кто угодно еще, совершив преступление, найти покой и счастье, если его простят? Это основная тема фильма. Второе объяснение — моя собственная интерпретация. Есть ли в мире, в котором мы живем сегодня, этот самый счастливый человек, кто он? Мужчина◻️ может быть действительно счастливым, только если он в определенном смысле и женщина тоже. Сказать о том, что человек не может быть счастливым в установленной структуре нашего мира, — это мой личный цинизм и критика патриархата — тюрьмы, которую мы создали для самих себя.

В фильме говорится о последствиях войны, а точнее о серии конфликтов 1991—2001 года◻️ на территории бывшей Югославии, потому что для меня это личная тема. Я не боснийка, я македонянка, но эти события затронули почти каждую семью. Я выросла в Югославии. Война многое забрала у моего поколения — все, что нам было обещано: братство, единство, спокойствие. Расти в Югославии было прекрасно, поэтому сегодня многие из нас испытывают ностальгию. Мы потеряли так много, и при этом мы понимаем, что могли бы сделать все иначе — без мужчин, убивающих друг друга. Кроме того, фильм — это история моей соавторки сценария Элмы Татараджик.

Искать форму для этой истории было сложно: когда мы предлагали её продюсерам, нам отвечали, что никому не нужен еще один фильм о боснийском конфликте. Всем все равно. В Бельгии нам отказали в финансировании три раза и каждый раз нам говорили: «Почему вы хотите снимать об этом?» И я каждый раз удивлялась: «Это Балканы. Это мы с вами. Мы находимся в двух часах от вас, это наша общая история как европейцев».

При этом мы хотели сделать историю более современной и актуальной, придать ей оболочку, к которой люди со всего мира могли бы подключиться, даже если они не переживали войны. Так возник сюжет со спид-дейтингом, который добавил идею о том, что даже на войне люди ищут любовь. Так же, как у Калатозова в «Летят журавли»◻️. Это история любви между людьми, на которых повлияла война.

В конце концов, когда нам удалось сделать фильм, началась война в Украине. Внезапно наша картина стала очень актуальной — это ужасно, но говорит о человеческой непробиваемости. Мы очень легко забываем или игнорируем какие-то вещи — это своеобразный способ самозащиты. Наш фильм про то, как мы можем выстроить конструктивное будущее после войны. В этом наша ответственность как европейцев: справиться лучше, чем после конфликта в Боснии, которая до сих пор не может пойти дальше.

В фильме затрагивается тема ПТСР. Я нечасто сталкивалась с посттравматическим стрессовым расстройством в своей жизни, поэтому в течение года мы проводили исследование. Мы взяли множество интервью у людей из Боснии. Большая часть диалогов в фильме — это реальные фразы людей, взятые из наших разговоров. Мы провели действительно большой ресерч, чтобы как можно более объемно представить реальность Косово. Вчера после показа фильма ко мне подошли трое огромных боснийских мужчин. Один из них трогательно признался мне в том, что наша картина — это и есть его история. Оказывается, он тоже был в Сараево. В 1983 году после ранения его спас Красный Крест. Мужчина сказал, что для него было очень целительным просто поделиться, встретиться с другой стороной и рассказать кому-то о том, что он чувствует. Очень важно, чтобы мы позволяли людям рассказывать свои истории: это стало бы началом чего-то очень человеческого.

Во время монтажа этого фильма я провела шесть месяцев в Копенгагене. Ощутив настоящую свободу, когда все люди воспринимаются как равные, я начала понимать, насколько много людей далеки от этого, в частности, македоняне. В Македонии очень консервативное патриархальное правительство, которое не заинтересовано в изменении гендерных прав. Наш премьер-министр, например, однажды сказал, что он очень расстроен из-за своей дочери, которая уехала в Болгарию изучать медицину: «Она же женщина — ей не нужно изучать медицину, она должна выйти замуж и рожать детей». Он сказал это публично, и никто не отреагировал. Может быть, Катерина Колозова◻️ что-то написала об этом, но это была единственная реакция. Катерина и я — мы как маленькие спутники в Македонии. Кроме нас есть еще несколько писательниц, но, к сожалению, их не так много. Но даже эти люди развивают феминизм скорее на международном уровне, а не в самой стране.

В фильме мои политические взгляды распределены между разными героинями. Время от времени появляются персонажки, которые озвучивают феминистские позиции. Одна из героинь в диалоге говорит: «Если у тебя нет матки, у тебя нет права голосовать за или против абортов». Другая: «Женщины тоже вообще-то могут изменять». В реальности, конечно, среди людей всегда будут разные точки зрения: профеминисткие и консервативные, более и менее прогрессивные. Но вкрапляя через обрывки фраз несколько искорок моего мнения и восприятия мира, мне хотелось раскрыть правду.

Женщинам нужно получать физический опыт своего тела, чтобы лучше понять себя. Я уделяю внимание телесным процессам в своих фильмах, использую много телесного языка, репрезентуя женщин. Важно показывать женскую физиологию из-за ее табуированности, вытесненности из публичного поля. В моем новом фильме Stonewalling, как и в предыдущей работе The egg and the stone, главная героиня, после того как забеременела, тревожно ожидает месячных, которые как бы должны «отменить» тот факт, что она беременна.

Показывая женских персонажей, мы делаем акцент на физиологичности и чувственности в противовес рациональности. В нашем обществе многие люди стремятся читать, культурно образовываться, то есть делают ставку на рациональность, но в моменте, когда мы испытываем физическое ощущение, трудно мгновенно использовать все эти знания, чтобы повлиять на него. Например, посмотрите на женщину, которая рожает ребенка. Никакое знание не может быть ей настолько полезным, насколько сподручно ее собственное тело. В фильмах часто и мужчины, и женщины репрезентируются как очень рациональные, однако в нашей картине мы решили показать более спонтанную личность, которая отдается своим чувствам и эмоциям, а не рассудку. Эта та часть нас, которая часто игнорируется в искусстве и обществе.

В Китае, как и во многих других странах (например, в США), существует жесткая демографическая политика и контроль абортов. Раньше у нас была «Политика одного ребенка», потом — «Политика двух детей». Теперь они сменились пронатальной политикой◻️ и отсутствием права на аборт.

Некоторые интервьюеры-мужчины говорили нам, что для них этот фильм был открытием, так как они никогда не задумывались о том, сколько всего может испытывать и выносить женщина. Так что чем больше мужчины будут смотреть такие фильмы, как наш, тем больше они смогут понимать. Наше название на английском — Stonewalling — это отсылка к своеобразной стене, символизирующей сложность общения друг с другом для разных людей.

Этот фильм в каком-то смысле документальный, потому что мы много работали с реальными данными: интервью со студентками, наблюдения за Китаем в пост-тикток эру. Мы опросили около 200 девушек и попытались найти во всех их историях точки соприкосновения. Благодаря полученным данным мы написали наш сценарий, но все равно не стали использовать его. Вместо этого мы позвали непрофессиональных актрис и попросили их импровизировать на основе текста. В итоге диалоги в фильме не написаны нами: их изменили и переизобрели для нас непрофессиональные актрисы. Так мы хотели дать преимущество тому, что стоит за фигурой автора, — процессам и проблемам в обществе. К тому же мы намеренно не вдохновлялись никакими другими режиссерами и режиссерками, чтобы дать больше пространства и свободы актрисам в их работе.

В начале моего фильма героиня стремится установить хорошую связь с дочерью своего партнера, но в одной из сцен в середине фильма девочка внезапно обижает ее. Я решила добавить такую динамику в их отношения, потому что это почти нарушение табу — сказать о том, что иметь детей — это не только ценность, но и беспокойство. Это то, что иногда мешает работе и любовным отношениям. В фильме я хотела показать, что сначала ребенок может быть как наркотик, у вас с ним могут быть прекрасные отношения, но в один момент он может отвергнуть вас. Но самое главное, я хотела показать в картине что-то отличное от образа раздраженной и враждебно настроенной мачехи. Я хотела показать любовь, которая прорастает в женщине: даже желание материнства у героини появляется из-за общения с ребенком.

Стартовая точка фильма абсолютно автобиографична, но мне потребовалось десять лет, чтобы почувствовать в себе уверенность, избавиться от стыда и смущения в разговоре о приемных детях. Во время работы над сценарием мы стремились убрать из него все, что тянется из устаревших репрезентаций, все, что кажется очень «нормальным». При этом во время съемок я узнала, что беременна — это помогло мне быть в достаточно отстраненной позиции по отношению к персонажам, чтобы моя работа действительно стала вопросом кино, а не просто записанными личными болью и фрустрацией. Помимо этого, беременность изменила мое ощущение тела. Раньше я была гипер-рациональна, все контролировала, а беременность позволила мне совсем по-другому подойти к съемкам: я была как бы «подвешена» между чувственным и рациональным.

Есть много причин, почему мачехи в культуре долгое время изображались негативно. Политически мы не так давно стали понимать важность обращения к подобным феминистским темам.

Многие считают, что все уже было рассказано, все любовные и семейные истории, но это неправда. Потому что не все высказались. Это причина, по которой нам нужна инклюзивность. Кроме того, мы нуждаемся в деконструкции этих семейных образов и архетипов в нас самих.

В нашем фильме между двумя женщинами — бывшей женой (Кьяра Мастрояни) и нынешней девушкой главного героя (Виржини Эфира) — складываются очень теплые отношения. В одном из диалогов героиня Виржини говорит, обращаясь к своей предполагаемой «сопернице»: «Пора нам перестать извиняться за мужчин. Это он заставил меня страдать, а не ты». Героиня Виржини действительно очень добра в этой сцене. В этой репрезентации женских отношений есть политический мотив: это деконструкция стереотипа о том, что женщины — всегда соперницы, сражающиеся за мужчину. В реальной жизни я окружена противоположными примерами отношений между женщинами, и мне хотелось это показать. К примеру, у меня самой потрясающие отношения с матерью ребенка моего партнера. Она смотрела «Дети других людей», я согласовывала с ней многие сцены: мне было необходимо убедиться в том, что она относится к ним нормально. По сути, мы с ней семья, потому что у нас есть что-то общее, крепкая связь. Она очень хороший человек.

Мы всегда имели дело с историей репрезентации, где женщины были безмолвны и бесконечно сексуализировались. Встречая сегодня исключения — например, увидев в кино самореализовавшуюся женщину, у которой нет детей, — мы перестраиваем свою картину мира. Кино становится политическим.