Дмитрий (имя изменено по просьбе героя), директор сельской школы, рассказывает про тихое сопротивление пропаганде

Министерство образования по поводу этих методичек высказывалось аккуратно, они писали «просим рассмотреть возможность проведения». Когда это прошло через муниципальный уровень, просьба сменилась на императив: провести мероприятия по таким-то материалам, отчитаться, сколько учеников в каких классах участвовали. На уровне слухов ходила информация, что в каких-то школах едва ли не видео просили записывать, как эти классные часы проходят.
Нам прислали кучу материалов для уроков, я прочитал первый файл и остальные даже открывать не захотел. Я был искренне возмущен чистотой пропаганды. Я принес это в учительскую и сказал: «Посмотрите, что нам прислали. Вот такие материалы для бесед с детьми. Что думаете?» Мне было интересно, как учителя отреагируют. Я думал, что всем покажется сильно неуместным вот в таком переваренном виде, — не в виде фактов даже! — просто готовое мнение вливать в детей.

Оказалось, что часть коллектива живет в этой повестке и согласна с тем, что в методичках написано. В итоге все просто превратилось в перепалку на тему политики. Разговор был с поднятием тона, ссорами. Когда я сравнил эту пропаганду с 39-м годом в Германии, это очень возмутило эту часть коллектива.

Я общаюсь с некоторыми директорами из других школ, и мы всю неделю обсуждаем, как у нас в школах люди реагируют. Мы все болезненно переживаем это, особенно историю с мнениями — и в рабочих коллективах, и среди родителей. Для меня это все оказалось очень разочаровывающим. Все-таки воспринимаешь своих коллег адекватными людьми. А потом слышишь, как эти люди, которые учат детей, слепо повторяют дичь из телевизора как свое мнение, и, честно, становится страшно.

После этих политических ссор какое-то время было тяжело работать. Я даже в учительскую не мог заходить, потому что было просто болезненно там находиться.

Мы тогда не смогли договориться, что делать с методичками. Мы вообще не могли ничего решить в этой обстановке, и я просто сказал: «Окей, мы не проводим эти мероприятия». А для классного часа мы дали детям такое задание: через рисунок выразить свои чувства по поводу того, что происходит.

Потом нам стали прилетать другие задачи. Минпросвещения 3-го марта проводило открытый урок про «освободительную миссию» в Украине. Предполагалось, что мы снимем детей с уроков, всех посадим перед экраном и будем смотреть трансляцию. Даже если не говорить о моей личной позиции, мне просто не хотелось отменять уроки, срывать учебный процесс. Поэтому мы не стали этого делать. Пока никто не требовал отчитаться, но если нас спросят, мы просто напишем, что большинство учеников посмотрели трансляцию.

Школы пытаются как-то проверять, например, звонили, спрашивали про классные часы. Я, конечно, сказал, что мы все провели. Потом нам сообщили, что нужно поменять план воспитательной работы, внести туда эти уроки и проводить их периодически. Потом, что нужно уроки истории скорректировать и там тоже об этом говорить. Конечно, все это подавалось расплывчато, не было конкретных указаний, но риторика была такая, будто от школ ждут, что мы всю учебную программу сделаем об этом. Должны мы по календарному планированию проходить Татаро-монгольское иго или Петра Первого, а вместо этого посвятим уроки актуальным событиям, так сказать. Интересно, когда они столько материалов для нас успеют написать? Может, они там уже отдел специальный для этого организовали. Или мы будем просто одно и то же зачитывать постоянно.

Потом директоров созывали, проводили с нами беседу. Мол, нужно понимать где враг, а где друг. И ваши особые мнения — это хорошо, но раз вы сюда работать пришли и получаете бюджетные деньги, то оставьте свои особые мнения при себе. Работайте с населением, следите за коллективом, утихомиривайте родителей, если они в родительский чат что-то пишут. Конкретных инструкций не было, но общий месседж был такой.

Все это давно привычная история для школ. Так и с выборами было, всех собирали, объясняли, как правильно себя вести. Все потупили глазки, покивали, похихикали, и на этом все закончилось. Потому что система образования в принципе сформирована из лоялистов. Даже если кто-то из директоров внутренне против всего этого, думаю, максимум, который возможен в школах — это тихий саботаж.

Дарья (имя изменено по просьбе героини), преподавательница русского языка и литературы, рассказывает, как она разговаривала с учениками о событиях в Украине

Сначала материалы прислали только для уроков истории, но у нас в школе их разослали всем учителям с напутствием, что нам будет полезно и самим это прочитать, и детям показать. Потом прислали новые материалы, уже для классных часов.

У нас в регионе проживают украинцы, есть много местных, у которых родственники и друзья живут в Украине. То есть начальство понимает, что мы знаем о реальном положении дел, и все равно рассылает нам эту пропаганду. Это такая наглость. Когда я увидела все эти сообщения, мне просто стало мерзко.

Историки в нашей школе решили не проводить такие уроки. Не знаю, какая у них позиция по поводу этой войны, но аргументировали они отказ тем, что материал «подобран глупо и не годится для уроков».
Мне нравится, что на нас никто не давит. Если ты не хочешь проводить эти уроки или классные часы, никто тебя не заставляет. А даже если проводишь, никто не проверяет, что там за классный час, о чем вы говорите. Поэтому учителя, которые не поддерживают пропаганду, просто не проводят эти уроки.

Я решила со своими классами поговорить о войне, потому что... Ну, на самом деле, потому что я хотела опередить тех учителей, которые решат все же заниматься по методичкам. Мне стало страшно, что ученикам попытаются промыть головы и потом будет поздно что-то менять.

Детям действительно интересно, что происходит. До этих классных часов они тоже спрашивали: что за конфликт? знаем ли мы, учителя, что-то об этом? Какая у нас позиция?

Я не хотела уподобляться государству и убеждать детей в своей точке зрения. Я хочу, чтобы они думали самостоятельно и могли понять, когда их обманывают. Поэтому мы сделали так: я честно сказала ученикам, что не отвечала на ваши вопросы раньше, потому что мне было тяжело об этом говорить, но теперь в школу прислали методички откровенно пропагандистского толка и сказали показать их вам. Поэтому молчать больше нельзя.

Мы стали разбирать эти материалы, выяснять, почему они пропагандистские и обсуждать, какие еще точки зрения существуют помимо представленной.

То, что материалы пропагандистские, очевидно. Как минимум, в них есть откровенная ложь про «не причиняем вреда мирным жителям».

У меня родственники живут в Украине, я с ними общаюсь и могу стопроцентно подтвердить, что жилые дома бомбят. У некоторых детей тоже родственники и друзья в Украине, и эти дети тоже знают, что происходит. Одна из учениц, у которой часть семьи там, посмотрела на эти слайды и спросила: «А как же они могут утверждать, что не бомбят мирных жителей, если они по домам фигачат?» Что я могла ответить? В этом и суть: как они могут это утверждать.

Еще мы говорили о подмене понятий. Дети знают, что происходящее разрешено называть только «спецоперацией». Но когда я спросила у них, как это называется, когда одна страна приходит с оружием в другую страну, дети ответили: «Война, конечно, война, чем еще это может быть?» Потому что, когда мы оставляем только голые факты, получается, что это война.

В итоге мы обсуждали, насколько опасна подмена понятий. Если мы не называем вещи своими именами, если что угодно можно назвать как угодно, то на что мы вообще можем опираться в таком мире? Мы вспоминали, как работала пропагандистская машина Геббельса, какие термины использовали в официальных СМИ, какие термины использовали военные, когда общались друг с другом. Они же не говорили «война», «убийства», они говорили «провели операцию», «зачистили», «ликвидировали». Есть большая разница между тем, называешь ты убийство «убийством», или называешь его «ликвидацией».

В этих материалах куча дезинформации. Когда мы говорили про события в Одессе, я сказала ученикам: «Смотрите, здесь написано вот так. А теперь посмотрим, какие еще источники у нас есть». Есть информация, которую сообщают наши СМИ. Есть расследование украинской группы общественных деятелей. Есть расследование Миссии ООН. Третья сторона, независимое расследование.

Я хотела, чтобы дети поняли, что нужно опираться на независимые источники информации. Власти любят открещиваться от своих грехов, чтобы не выглядеть агрессорами. В связи с этим мы обсуждали, например, Катынский расстрел. Как СССР до последнего открещивался от участия в этом. Независимые эксперты выяснили, что происходило, но Советский Союз продолжил отпираться, провел свое пристрастное расследование. И только много лет спустя власти СССР признал свою вину.

Мы обсуждали, как Путин объяснял свое нападение на Украину. Я считаю, какие бы цели, по его словам, он ни преследовал, ни одна из этих целей не может оправдать войну. Дети смотрят на это по-разному. Конечно, у нас есть ученики и ученицы, которые приехали из Донбасса. Они считают, что Россия спасает Украину, что Россию действительно вынудили. Я никого не переубеждала. Как я уже сказала, моей целью не было убедить всех в своей точке зрения.

Мне было важно заставить детей задаваться вопросами. Донести до них, что независимо от того, право наше государство или нет, оно нам врет. Что независимо от наших политических взглядов, единственная правда, которая одинакова для всех — что идет война, и что война — это зло.

Ольга (имя изменено по просьбе героини), преподавательница русского языка и литературы, рассказывает, как школьный коллектив раскалывается из-за политических разногласий

Нас постепенно заваливали этими заданиями. Сначала прислали методичку для одного общего урока по этой теме. Мы прочитали эти материалы и увидели, что они просто некорректно составлены. Это не методические материалы. Там нет никакой методической разработки. Это просто набор текста.

Наша школьная администрация решила, что нужно устроить педсовет и обсудить это со всеми учителями. Это был конфликтный педсовет. Наши учителя в своей основной массе поддерживают действия России, и сначала они не увидели ничего страшного в таких уроках.

Но когда нас спросили, корректно ли проводить подобный политический урок, мы все договорились, что школа должна оставаться вне политики. Учитель — это мирная профессия. Мы не можем учить никакой милитаризации, мы не можем оправдывать военные действия. Мы можем только говорить детям, что война — это плохо, а мир — это хорошо, потому что это правда. В итоге вместо того, чтобы проводить классные часы по этим методичкам, мы устроили классные часы про мир и уроки по критическому мышлению.

Отчетность отправили фейковую, написали, что все провели. Радует, что никаких серьезных отчетов от школ не требуют. Не надо, например, присылать фото с мероприятий. Но даже если попросят фотографии детей на фоне слайдов, все равно есть способы обойти эти требования.

Потом появилась информация, что для учителей истории и обществознания будет проходить обязательный вебинар по теме Украины. Обычно никто не настаивает на участии в вебинарах, но тут специально отметили, что мероприятие обязательное, что учителя должны зарегистрироваться и отчитаться об этом. Нашим историкам администрация школы сообщила, что надо пройти регистрацию, но честно сказала, не хотите смотреть — не смотрите.

Потом стали прилетать новые и новые требования, проведите еще урок, еще классный час. Про это большинству учителей наша администрация уже просто не сообщала. Конечно, когда в школу писали, спрашивали, проводим ли мы это все, мы отчитывались, что проводим.

Надо понимать, что на школы все время падает огромное количество заданий и мероприятий. Экстремизм, терроризм, наркомания, такой-то юбилей, такой-то праздник. Заблудиться во всем этом очень просто, и мы плохо понимаем, кому, куда и по какому поводу надо отчитываться, и на все это просто нет времени в учебном процессе.

Из-за того, что большинство учителей поддерживают президента, в коллективе первое время было очень тяжело работать. Мы все друг на друга смотрели исподлобья. Сложно было говорить хоть о чем-то, все скатывалось к спорам, у кого какая позиция и кто что думает. Все постоянно были в напряжении. В итоге мы договорились, что нужно сохранить мир внутри коллектива, иначе мы просто не сможем работать. Теперь стараемся друг с другом на эти темы не говорить, чтобы не начинать ссориться.

При этом надо понимать, как удивительно это работает. У нас в регионе много людей с родственниками в Украине, и у педагогов, соответственно, тоже много родственников там. Казалось бы, все должны понимать, что происходит. Но учителя, настроенные на поддержку Путина, просто не верят своим близким из Украины. Они ссорятся даже со своими родственниками, что уж говорить про коллег.

Сейчас обстановка внутри коллектива меняется. Для всех становится очевидно, что это война, уже никто не называет это «спецоперацией». Настроения траурные, потому что раскрывают первую информацию о погибших. Здесь у многих дети и родственники в военных структурах, а никто не готов отправлять своих детей на войну.

Но все равно отношения пока очень сложные. Даже люди, которые начинают понимать, что происходит, не готовы громко говорить об этом, потому что страшно. И сложно доверять друг другу. В школу звонят сверху, спрашивают, следим ли мы, чтобы в учительском коллективе не появлялись оппозиционно настроенные люди.

Моя подруга-учительница сказала мне: «Пожалуйста, будь аккуратна в высказываниях, мало ли, кто кому позвонит, донесет». Каких бы взглядов люди не придерживались, они понимают, что просто небезопасно иметь мнение, которое не совпадает с государственной повесткой.