«Мне уже надо было быть бритым»: жизнь антифашиста Сократа
Глава из книги об известном активисте, участнике антифашистского движения и политзаключенном Алексее Сутуге с комментарием ее соавтора Дмитрия Окреста.
Полная версия книги: Жизнь антифашиста Сократа. Дмитрий Окрест, Катя Аренина — издательство РТП, 2022
Публикация: 10 мая 2022
Алексей «Сократ» Сутуга, участник палаточных экологических лагерей и уличных войн с ультраправыми, человек, без которого сложно представить антифашистское и анархистское движение России 2000-х, погиб в сентябре 2020 года. После убийств антифашистов он начал охранять панк-концерты и митинги — и дважды отсидел по политическим делам. Сократ одновременно работал на стройке, играл в театре и готовил книгу о своём тюремном опыте.
DOXA публикует главу из книги с воспоминаниями о Сутуге и говорит с одним из ее авторов — Дмитрием Окрестом о том, что такое антифашистское движение сейчас и почему важно знать историю современной России.
DOXA публикует главу из книги с воспоминаниями о Сутуге и говорит с одним из ее авторов — Дмитрием Окрестом о том, что такое антифашистское движение сейчас и почему важно знать историю современной России.
Дмитрий, как появилась идея написать эту книгу?
Для многих людей, наших общих знакомых, друзей эта смерть была триггерным моментом, потому что практически все жертвы нацистского террора погибли в конце нулевых, и тот человек, который тоже мог не раз погибнуть тогда, погиб в результате дурацкой драки. И я решил, что круто было бы собрать воспоминания о нем — и пятьдесят воспоминаний я скомпоновал по хронологическому периоду.
Для многих людей, наших общих знакомых, друзей эта смерть была триггерным моментом, потому что практически все жертвы нацистского террора погибли в конце нулевых, и тот человек, который тоже мог не раз погибнуть тогда, погиб в результате дурацкой драки. И я решил, что круто было бы собрать воспоминания о нем — и пятьдесят воспоминаний я скомпоновал по хронологическому периоду.
Что такое движение «антифашизм» в современном понимании? Существует ли оно до сих пор в России?
Мне кажется, что до сих пор есть некоторая преемственность, грубо говоря, от уличных антифашистов нулевых к журналу DOXA, как я это вижу. Антифашизм, в том виде, в котором он был, сейчас к счастью или к сожалению уже не существует — уже невозможно представить того градуса уличного противостояния, к тому же есть определенная государственная монополия на этот термин, о том, что такое воспоминания, что такое антифашизм и каким он должен быть. Конечно, сейчас нет такого мощного антифашистского движения, но те ценности, которые были распространены тогда — равноправие и справедливость — становятся популярными сейчас.
Мне было интересно отследить отношение властей ко всему этому — на примере того, как уличные антифашисты-скинхеды в конце 2000-х на 9 мая возлагали цветы на могилу Неизвестного солдата — по сути, их идеи были экспроприированы государством, так же как и Бессмертный полк, который появился как низовая инициатива памяти погибших родственников. Или как уличные антифашисты были задержаны в ОВД, после чего их снимки попали в различные неонацистские базы.
Мне кажется, что до сих пор есть некоторая преемственность, грубо говоря, от уличных антифашистов нулевых к журналу DOXA, как я это вижу. Антифашизм, в том виде, в котором он был, сейчас к счастью или к сожалению уже не существует — уже невозможно представить того градуса уличного противостояния, к тому же есть определенная государственная монополия на этот термин, о том, что такое воспоминания, что такое антифашизм и каким он должен быть. Конечно, сейчас нет такого мощного антифашистского движения, но те ценности, которые были распространены тогда — равноправие и справедливость — становятся популярными сейчас.
Мне было интересно отследить отношение властей ко всему этому — на примере того, как уличные антифашисты-скинхеды в конце 2000-х на 9 мая возлагали цветы на могилу Неизвестного солдата — по сути, их идеи были экспроприированы государством, так же как и Бессмертный полк, который появился как низовая инициатива памяти погибших родственников. Или как уличные антифашисты были задержаны в ОВД, после чего их снимки попали в различные неонацистские базы.
Почему книга «Быть скинхедом. Жизнь антифашиста Сократа» актуальна именно сейчас?
Мне кажется, с точки зрения того, что мы сейчас живем в эпоху этих риторических разговоров про “денацификацию” Украины, про “нацистский режим и хунту”, в книге мы пытаемся осмыслить эти понятия, которые были тогда, и насколько российский режим в то время сподвигал уличных нацистов действовать, иногда потворствуя им — например, в том, чтобы личные данные участников антифашистского движения попадали в различных неонацистские базы.
Казалось бы, что эта антифашистская история давно забыта, но потом она опять взлетает и становится актуальной. И в любом случае, помнить современную историю — важно.
Мне кажется, с точки зрения того, что мы сейчас живем в эпоху этих риторических разговоров про “денацификацию” Украины, про “нацистский режим и хунту”, в книге мы пытаемся осмыслить эти понятия, которые были тогда, и насколько российский режим в то время сподвигал уличных нацистов действовать, иногда потворствуя им — например, в том, чтобы личные данные участников антифашистского движения попадали в различных неонацистские базы.
Казалось бы, что эта антифашистская история давно забыта, но потом она опять взлетает и становится актуальной. И в любом случае, помнить современную историю — важно.
Дмитрий, какая глава из книги вам ближе?
Мне нравится глава про взросление: как прежние практики противодействия и нацистам, и правоохранительным органам перестали быть актуальными и эффективными, а вопрос ответственности возрос настолько, что люди [из антифашистского движения] предпочитали уходить в работу, в жизнь. И вопрос про взросление, что делать, когда тебе 25 лет, интересный для меня, да и в целом история про взросление так или иначе затрагивает любое поколение.
Мне нравится глава про взросление: как прежние практики противодействия и нацистам, и правоохранительным органам перестали быть актуальными и эффективными, а вопрос ответственности возрос настолько, что люди [из антифашистского движения] предпочитали уходить в работу, в жизнь. И вопрос про взросление, что делать, когда тебе 25 лет, интересный для меня, да и в целом история про взросление так или иначе затрагивает любое поколение.
Почему потенциальн_ая читатель_ница, должн_а прочесть эту книгу?
Мне кажется, это интересно потому, что это история в любой из ее интерпретаций — как исторический период, хроника, так и чьи-то воспоминания. Эта история показывает то, где вы были даже не восемь лет назад, а даже еще больше, дает некую диспозицию, чтобы напомнить, где тот или иной человек находился и был в то время.
Мне кажется, это интересно потому, что это история в любой из ее интерпретаций — как исторический период, хроника, так и чьи-то воспоминания. Эта история показывает то, где вы были даже не восемь лет назад, а даже еще больше, дает некую диспозицию, чтобы напомнить, где тот или иной человек находился и был в то время.
******
«Быть скинхедом. Жизнь антифашиста Сократа», глава «Мне уже надо было быть бритым»
В 2019 году журналист Роман Кульгускин поговорил с Сократом для готовящейся книги об антифашистском движении. Идея этой книги вдохновила авторов и на это издание. О самых памятных мутках Сутуга рассказать в интервью не смог, обещал лет через десять, когда книгу переиздадут, а сроки возможного уголовного преследования истекут.
— Как ты во всей этой движухе оказался, зачем тебе всё это понадобилось?
— Ещё в школе, в 2002 году. Не помню, почему решил стать скином. Возможно, под влиянием каких-то телепередач, или эпатажный внешний вид привлёк. Я знал, что такое панк-рок, но это мне стало не особо интересно. Мне уже надо было быть бритым, в чёрной куртке, в берцах, в джинсах, подтяжках. Где-то зимой 2003-го у меня бомбер появился, а весной мне в руки на каком-то сейшене попался журнал «Автоном». Меня там интересовали исключительно раздел «Добрые кулаки» или если про скинов кто-то рассказывал, про антифа, интернационал. Я уже знал, что это, потому что интересовался анархизмом. Ну и всё, понеслось.
— В Иркутске были сложности с получением информации?
— Модемы, очень долгий интернет по карточкам. Но у меня была возможность сидеть в интернете. Читал журнал «Автоном», фэнзины. Например был такой, Pasaremos!, шарповский.
Были какие-то кассеты. Даже, помню, «Панк-рок энциклопедия Бочарова» очень помогла мне определить, какие самые крутые группы. Даже у бонов приходилось смотреть, чтобы понять, что вообще к чему.
— Как появилось понимание, что нужен какой-то ответ [нацистам]?
— Начали в Иркутске делать свои панк-концерты. Отдельную сцену замутили без всяких говнарей, алкашей, этих всех уродов. Туда стали боны приходить, мы начали с ними пиз-диться прямо перед концертами. А потом думаю с корешами: надо каждую субботу, пятницу выезжать в центр города, перемахиваться с бонами, которых было тоже человек двадцать на весь город.
— Просто на кулаках?
— С арматурой, с битами, с бутылками — что под руку попадется. И на кулаках чистых. Но в целом забивали и арматуринами чуть-чуть.
— Как на это дело правоохранительные органы смотрели?
— Тогда не было аналитики [по антифашистам и нацистам].
Центр «Э» появился чуть попозже. Нами УБОП занимался и угрозыск. Как и нацболами, как и бонами. И методы у них были соответствующие: как с оргпреступностью боролись, так и с нами.
УБОП нами занялся [ещё] в 2003 году, не по антифе. Я же параллельно в «Автономном действии» состоял. Мы делали акции уличные: листовки расклеивали, рисовали на стенах всякую херню. Они стали на нас обращать внимание, начали нас задерживать. Я уже в 2003 году на учёте стоял как «политически активная молодёжь». Менты нас принимали в отделении, пиздили.
Первую уголовку на меня завели в 2006 году после акции на 4 ноября [в Иркутске], и я сразу свалил в Москву. Бон написал заявление, что я ему челюсть сломал. Но сломал челюсть другой чувак. Я занимался другим боном. Но факт, что менты про это прознали. Или сами боны рассказали, или ещё что, но он написал заявление. Раньше такого не было.
— Какие акции были у «Автономного действия»?
— В Иркутске? В основном занимались антифой, делали панк-рок концерты, благотворительные концерты, иногда тематические митинги и пикеты. Были две кампании в защиту Байкала. Первая кампания была против нефтепровода, который пролегал по северной оконечности озера. Совместно с экологами много навели шума. Ещё в защиту экологии сибирской в Ангарске митинговали, против строительства Международного центра по обогащению урана.
В 2007-м я в Москве жил, переехал, и приехал в Иркутск готовить эколагерь. На него боны напали и погиб Илюша Аглер [Бородаенко]. Он рядом со мной лежал. Ему чуть меньше, чем мне, повезло.
Лагерь был не в самом городе, рядом, на водохранилище. Ходили [люди из лагеря] пикеты по городу ставили, листовки раздавали, граффити рисовали. Нас менты никак не могли поймать. Дежурные в лагере были. Мы по трое дежурили. Через 3–4 часа менялись около костра. И где-то под утро они [нацисты] на нас прыгнули. Дежурные были я и мой старый товарищ.
Они напали, палатки начали резать ножами, ломать, забивать арматурой тех, кто в них был. Я получил по лицу арматурой, отбежал в какие-то кусты, там присел и получил ещё раз откуда-то по голове, по руке… Был махач тотальный, темно, вообще нихера не соображал, крики. А потом всё, чик, и они убежали.
Мы начали всех собирать. Кровища, у кого руки поломаны, у двоих, по-моему, головы пробиты. А у меня ссадины только.
Локоть мне пробили чуть-чуть и ссадина на голове, всё. Нашли Илью. Он был весь в крови. Глаза были уже всё. Проломили лицевую кость обухом топора, по-моему. Илья погиб. Умер в больнице через несколько часов. Мы тогда собрали деньги на гроб. Он из Находки был. Отправили его тело родителям.
И сами решили дальше продолжить лагерь. Где-то ещё полмесяца занимались лагерем.
— Нападавших нашли?
— Да, всех. 22 человека было, все деревенские, один или два только, по-моему, иркутские были. Половина была каких-то футбольных фанатов, которые вместе с нацистами ходили на футбол. Они сидели полгода в СИЗО, потом повыпускали.
Один из них получил 18 лет, но и за другие преступления в итоге, таджика какого-то в подъезде они зарезали. Тот, кто убивал [именно Илью], [прошёл] по статье об умышленном причинении тяжкого вреда здоровью, получил 5 или 6 лет. Уже вышел давно и уже давно не бон.
— Чем Москва отличалась от Иркутска?
— В Москве уже готовились к подъездной войне. Люди, которые ездили бонов бить, были все спортсмены, занимались специально единоборствами. Я тоже начал заниматься.
В Москве были боновские концерты, организации, которые можно было накрывать. На них можно было охотиться, чем мы и занимались. У нас были свои люди в боновском движении, они сливали нам инфу. Кто-то за одно отвечал, кто-то за другое.
Это всё в 2006 году. С Ваней Костоломом [Хуторским] познакомился сразу. Ну и начал работать, полностью отдаваться практически всему.
— Как ты узнал, что Ваню Костолома убили?
— Я на работе был тогда. Мне позвонил наш общий друг из моба, с которым Ваня работал в социальной службе помощи трудным подросткам. Даже так получилось, что он стал близким человеком.
Всё, что я продолжаю, всё, что я делаю — только ради них, людей, которые погибли. За Илью [«Аглера» Бородаенко], за Федяя [Фёдора Филатова], за Ваню. Блин, они знали, по кому ударить. Всё-таки столько раз они пытались его завалить.
И в третий раз у них это получилось.
— Ты поехал на место?
— Да. Но я утром уже поехал. Взял двоих-троих людей, пока собирал, в себя более-менее пришёл. Утром мы поехали к нему домой. Заходим в подъезд, а там шарф его лежит клетчатый, в крови весь. Там уже были его близкие друзья, которые с района, родители. Короче, всё понятно было, кто это сделал.
Застрелили в подъезде. До этого уже произошло убийство Федяя и Ильи, Насти [Бабуровой] со Стасом Маркеловым.
Со всеми ними был лично знаком. Со всеми у меня были какие-то дела, личные отношения. Была череда таких убийств. А мы ничего с этим не могли поделать. Мы были заточены именно на какие-то узкие вещи: защита своих концертов, своей субкультуры. Мы не террористы какие-то, мы не можем вычислять их. Оказались беспомощными перед всем этим. Мы что смогли, то и сделали. Ответка была. Ещё до этих убийств были какие-то люди, антифашисты, которые занимались тем, что их периодически тоже… лилась кровь с их стороны, но они об этом молчат до сих пор, мало что говорят.
На поминках у Вани был Центр «Э»… Я не ходил на похороны. Был в таком состоянии хреновом, что не пошёл. Я не был на похоронах в Москве ни разу наших людей: ни Федяя, ни Вани.
Даже не знаю. Просто не люблю похороны. Я в Иркутске похоронил своего товарища Игоря Подшивалова, Настю, свою жену, я хоронил. Мне хватало похорон в жизни. Я просто не мог уже… Я знаю где, кто похоронен и периодически езжу на могилы.
— Самый памятный для тебя концерт, связанный с антифашизмом? Самая запоминающаяся акция и, допустим, самая запоминающаяся мутка, которая была?
— Я всегда буду вспоминать эколагерь в Ангарске в 2007 году, потягушки с легавыми на Славянской площади против ментовского произвола, неплохая была. Памятная акция по погибшим нашим товарищам, традиционно шли от станции «Кропоткинская» до Арбата, и акция солидарности с Алексеем Олесиновым [после оглашения его приговора в 2009 году]. Были нелегальные акции крутые. Я не буду про них рассказывать. Может, лет через десять.
Помню 4 ноября — мы начали в девять утра с подмосковных электричек и закончили часов в двенадцать ночи в травмпункте, когда у половины от кастетов просто распухли руки. Мы просто встречались с ними [нацистами] везде: в метро, в троллейбусах, на улицах, около митингов.
— Сейчас стало проще? В 2006-м ты мог за футболку определённой группы пизды получить…
Небо и земля, по-моему. Я вообще сказал бы, что проще стало жить. Может, мне так кажется. Я три года находился в изоляции очень сильной [в СИЗО и в колонии] и [теперь] мне вообще всё кажется таким радужным, я не вижу каких-то мрачных предзнаменований. Конечно, я ощущаю, что живу в тоталитарном государстве, где политические свободы к нулю сведены практически и народ ничем не интересуется. Я молодёжь вижу, она более интересная, чем раньше, но такая же аполитичная. Шило на мыло поменялось. Россия на вид стала красивее, чем в 2007-м, [но] это всё только на вид. Заедь в Подмосковье и поймёшь, как Россия вся выглядит. То есть надо всегда помнить, что Москва — это не вся Россия.
Отрывок из книги "Они отвалились" о странах бывшего социалистического блока под авторством Дмитрия Окреста и Егора Сенникова можно прочесть тут
— Ещё в школе, в 2002 году. Не помню, почему решил стать скином. Возможно, под влиянием каких-то телепередач, или эпатажный внешний вид привлёк. Я знал, что такое панк-рок, но это мне стало не особо интересно. Мне уже надо было быть бритым, в чёрной куртке, в берцах, в джинсах, подтяжках. Где-то зимой 2003-го у меня бомбер появился, а весной мне в руки на каком-то сейшене попался журнал «Автоном». Меня там интересовали исключительно раздел «Добрые кулаки» или если про скинов кто-то рассказывал, про антифа, интернационал. Я уже знал, что это, потому что интересовался анархизмом. Ну и всё, понеслось.
— В Иркутске были сложности с получением информации?
— Модемы, очень долгий интернет по карточкам. Но у меня была возможность сидеть в интернете. Читал журнал «Автоном», фэнзины. Например был такой, Pasaremos!, шарповский.
Были какие-то кассеты. Даже, помню, «Панк-рок энциклопедия Бочарова» очень помогла мне определить, какие самые крутые группы. Даже у бонов приходилось смотреть, чтобы понять, что вообще к чему.
— Как появилось понимание, что нужен какой-то ответ [нацистам]?
— Начали в Иркутске делать свои панк-концерты. Отдельную сцену замутили без всяких говнарей, алкашей, этих всех уродов. Туда стали боны приходить, мы начали с ними пиз-диться прямо перед концертами. А потом думаю с корешами: надо каждую субботу, пятницу выезжать в центр города, перемахиваться с бонами, которых было тоже человек двадцать на весь город.
— Просто на кулаках?
— С арматурой, с битами, с бутылками — что под руку попадется. И на кулаках чистых. Но в целом забивали и арматуринами чуть-чуть.
— Как на это дело правоохранительные органы смотрели?
— Тогда не было аналитики [по антифашистам и нацистам].
Центр «Э» появился чуть попозже. Нами УБОП занимался и угрозыск. Как и нацболами, как и бонами. И методы у них были соответствующие: как с оргпреступностью боролись, так и с нами.
УБОП нами занялся [ещё] в 2003 году, не по антифе. Я же параллельно в «Автономном действии» состоял. Мы делали акции уличные: листовки расклеивали, рисовали на стенах всякую херню. Они стали на нас обращать внимание, начали нас задерживать. Я уже в 2003 году на учёте стоял как «политически активная молодёжь». Менты нас принимали в отделении, пиздили.
Первую уголовку на меня завели в 2006 году после акции на 4 ноября [в Иркутске], и я сразу свалил в Москву. Бон написал заявление, что я ему челюсть сломал. Но сломал челюсть другой чувак. Я занимался другим боном. Но факт, что менты про это прознали. Или сами боны рассказали, или ещё что, но он написал заявление. Раньше такого не было.
— Какие акции были у «Автономного действия»?
— В Иркутске? В основном занимались антифой, делали панк-рок концерты, благотворительные концерты, иногда тематические митинги и пикеты. Были две кампании в защиту Байкала. Первая кампания была против нефтепровода, который пролегал по северной оконечности озера. Совместно с экологами много навели шума. Ещё в защиту экологии сибирской в Ангарске митинговали, против строительства Международного центра по обогащению урана.
В 2007-м я в Москве жил, переехал, и приехал в Иркутск готовить эколагерь. На него боны напали и погиб Илюша Аглер [Бородаенко]. Он рядом со мной лежал. Ему чуть меньше, чем мне, повезло.
Лагерь был не в самом городе, рядом, на водохранилище. Ходили [люди из лагеря] пикеты по городу ставили, листовки раздавали, граффити рисовали. Нас менты никак не могли поймать. Дежурные в лагере были. Мы по трое дежурили. Через 3–4 часа менялись около костра. И где-то под утро они [нацисты] на нас прыгнули. Дежурные были я и мой старый товарищ.
Они напали, палатки начали резать ножами, ломать, забивать арматурой тех, кто в них был. Я получил по лицу арматурой, отбежал в какие-то кусты, там присел и получил ещё раз откуда-то по голове, по руке… Был махач тотальный, темно, вообще нихера не соображал, крики. А потом всё, чик, и они убежали.
Мы начали всех собирать. Кровища, у кого руки поломаны, у двоих, по-моему, головы пробиты. А у меня ссадины только.
Локоть мне пробили чуть-чуть и ссадина на голове, всё. Нашли Илью. Он был весь в крови. Глаза были уже всё. Проломили лицевую кость обухом топора, по-моему. Илья погиб. Умер в больнице через несколько часов. Мы тогда собрали деньги на гроб. Он из Находки был. Отправили его тело родителям.
И сами решили дальше продолжить лагерь. Где-то ещё полмесяца занимались лагерем.
— Нападавших нашли?
— Да, всех. 22 человека было, все деревенские, один или два только, по-моему, иркутские были. Половина была каких-то футбольных фанатов, которые вместе с нацистами ходили на футбол. Они сидели полгода в СИЗО, потом повыпускали.
Один из них получил 18 лет, но и за другие преступления в итоге, таджика какого-то в подъезде они зарезали. Тот, кто убивал [именно Илью], [прошёл] по статье об умышленном причинении тяжкого вреда здоровью, получил 5 или 6 лет. Уже вышел давно и уже давно не бон.
— Чем Москва отличалась от Иркутска?
— В Москве уже готовились к подъездной войне. Люди, которые ездили бонов бить, были все спортсмены, занимались специально единоборствами. Я тоже начал заниматься.
В Москве были боновские концерты, организации, которые можно было накрывать. На них можно было охотиться, чем мы и занимались. У нас были свои люди в боновском движении, они сливали нам инфу. Кто-то за одно отвечал, кто-то за другое.
Это всё в 2006 году. С Ваней Костоломом [Хуторским] познакомился сразу. Ну и начал работать, полностью отдаваться практически всему.
— Как ты узнал, что Ваню Костолома убили?
— Я на работе был тогда. Мне позвонил наш общий друг из моба, с которым Ваня работал в социальной службе помощи трудным подросткам. Даже так получилось, что он стал близким человеком.
Всё, что я продолжаю, всё, что я делаю — только ради них, людей, которые погибли. За Илью [«Аглера» Бородаенко], за Федяя [Фёдора Филатова], за Ваню. Блин, они знали, по кому ударить. Всё-таки столько раз они пытались его завалить.
И в третий раз у них это получилось.
— Ты поехал на место?
— Да. Но я утром уже поехал. Взял двоих-троих людей, пока собирал, в себя более-менее пришёл. Утром мы поехали к нему домой. Заходим в подъезд, а там шарф его лежит клетчатый, в крови весь. Там уже были его близкие друзья, которые с района, родители. Короче, всё понятно было, кто это сделал.
Застрелили в подъезде. До этого уже произошло убийство Федяя и Ильи, Насти [Бабуровой] со Стасом Маркеловым.
Со всеми ними был лично знаком. Со всеми у меня были какие-то дела, личные отношения. Была череда таких убийств. А мы ничего с этим не могли поделать. Мы были заточены именно на какие-то узкие вещи: защита своих концертов, своей субкультуры. Мы не террористы какие-то, мы не можем вычислять их. Оказались беспомощными перед всем этим. Мы что смогли, то и сделали. Ответка была. Ещё до этих убийств были какие-то люди, антифашисты, которые занимались тем, что их периодически тоже… лилась кровь с их стороны, но они об этом молчат до сих пор, мало что говорят.
На поминках у Вани был Центр «Э»… Я не ходил на похороны. Был в таком состоянии хреновом, что не пошёл. Я не был на похоронах в Москве ни разу наших людей: ни Федяя, ни Вани.
Даже не знаю. Просто не люблю похороны. Я в Иркутске похоронил своего товарища Игоря Подшивалова, Настю, свою жену, я хоронил. Мне хватало похорон в жизни. Я просто не мог уже… Я знаю где, кто похоронен и периодически езжу на могилы.
— Самый памятный для тебя концерт, связанный с антифашизмом? Самая запоминающаяся акция и, допустим, самая запоминающаяся мутка, которая была?
— Я всегда буду вспоминать эколагерь в Ангарске в 2007 году, потягушки с легавыми на Славянской площади против ментовского произвола, неплохая была. Памятная акция по погибшим нашим товарищам, традиционно шли от станции «Кропоткинская» до Арбата, и акция солидарности с Алексеем Олесиновым [после оглашения его приговора в 2009 году]. Были нелегальные акции крутые. Я не буду про них рассказывать. Может, лет через десять.
Помню 4 ноября — мы начали в девять утра с подмосковных электричек и закончили часов в двенадцать ночи в травмпункте, когда у половины от кастетов просто распухли руки. Мы просто встречались с ними [нацистами] везде: в метро, в троллейбусах, на улицах, около митингов.
— Сейчас стало проще? В 2006-м ты мог за футболку определённой группы пизды получить…
Небо и земля, по-моему. Я вообще сказал бы, что проще стало жить. Может, мне так кажется. Я три года находился в изоляции очень сильной [в СИЗО и в колонии] и [теперь] мне вообще всё кажется таким радужным, я не вижу каких-то мрачных предзнаменований. Конечно, я ощущаю, что живу в тоталитарном государстве, где политические свободы к нулю сведены практически и народ ничем не интересуется. Я молодёжь вижу, она более интересная, чем раньше, но такая же аполитичная. Шило на мыло поменялось. Россия на вид стала красивее, чем в 2007-м, [но] это всё только на вид. Заедь в Подмосковье и поймёшь, как Россия вся выглядит. То есть надо всегда помнить, что Москва — это не вся Россия.
Отрывок из книги "Они отвалились" о странах бывшего социалистического блока под авторством Дмитрия Окреста и Егора Сенникова можно прочесть тут