— Как ты во всей этой движухе оказался, зачем тебе всё это понадобилось?— Ещё в школе, в 2002 году. Не помню, почему решил стать скином. Возможно, под влиянием каких-то телепередач, или эпатажный внешний вид привлёк. Я знал, что такое панк-рок, но это мне стало не особо интересно. Мне уже надо было быть бритым, в чёрной куртке, в берцах, в джинсах, подтяжках. Где-то зимой 2003-го у меня бомбер появился, а весной мне в руки на каком-то сейшене попался журнал «Автоном». Меня там интересовали исключительно раздел «Добрые кулаки» или если про скинов кто-то рассказывал, про антифа, интернационал. Я уже знал, что это, потому что интересовался анархизмом. Ну и всё, понеслось.
— В Иркутске были сложности с получением информации?— Модемы, очень долгий интернет по карточкам. Но у меня была возможность сидеть в интернете. Читал журнал «Автоном», фэнзины. Например был такой, Pasaremos!, шарповский.
Были какие-то кассеты. Даже, помню, «Панк-рок энциклопедия Бочарова» очень помогла мне определить, какие самые крутые группы. Даже у бонов приходилось смотреть, чтобы понять, что вообще к чему.
— Как появилось понимание, что нужен какой-то ответ [нацистам]?— Начали в Иркутске делать свои панк-концерты. Отдельную сцену замутили без всяких говнарей, алкашей, этих всех уродов. Туда стали боны приходить, мы начали с ними пиз-диться прямо перед концертами. А потом думаю с корешами: надо каждую субботу, пятницу выезжать в центр города, перемахиваться с бонами, которых было тоже человек двадцать на весь город.
— Просто на кулаках?— С арматурой, с битами, с бутылками — что под руку попадется. И на кулаках чистых. Но в целом забивали и арматуринами чуть-чуть.
— Как на это дело правоохранительные органы смотрели?— Тогда не было аналитики [по антифашистам и нацистам].
Центр «Э» появился чуть попозже. Нами УБОП занимался и угрозыск. Как и нацболами, как и бонами. И методы у них были соответствующие: как с оргпреступностью боролись, так и с нами.
УБОП нами занялся [ещё] в 2003 году, не по антифе. Я же параллельно в «Автономном действии» состоял. Мы делали акции уличные: листовки расклеивали, рисовали на стенах всякую херню. Они стали на нас обращать внимание, начали нас задерживать. Я уже в 2003 году на учёте стоял как «политически активная молодёжь». Менты нас принимали в отделении, пиздили.
Первую уголовку на меня завели в 2006 году после акции на 4 ноября [в Иркутске], и я сразу свалил в Москву. Бон написал заявление, что я ему челюсть сломал. Но сломал челюсть другой чувак. Я занимался другим боном. Но факт, что менты про это прознали. Или сами боны рассказали, или ещё что, но он написал заявление. Раньше такого не было.
— Какие акции были у «Автономного действия»?— В Иркутске? В основном занимались антифой, делали панк-рок концерты, благотворительные концерты, иногда тематические митинги и пикеты. Были две кампании в защиту Байкала. Первая кампания была против нефтепровода, который пролегал по северной оконечности озера. Совместно с экологами много навели шума. Ещё в защиту экологии сибирской в Ангарске митинговали, против строительства Международного центра по обогащению урана.
В 2007-м я в Москве жил, переехал, и приехал в Иркутск готовить эколагерь. На него боны напали и погиб Илюша Аглер [Бородаенко]. Он рядом со мной лежал. Ему чуть меньше, чем мне, повезло.
Лагерь был не в самом городе, рядом, на водохранилище. Ходили [люди из лагеря] пикеты по городу ставили, листовки раздавали, граффити рисовали. Нас менты никак не могли поймать. Дежурные в лагере были. Мы по трое дежурили. Через 3–4 часа менялись около костра. И где-то под утро они [нацисты] на нас прыгнули. Дежурные были я и мой старый товарищ.
Они напали, палатки начали резать ножами, ломать, забивать арматурой тех, кто в них был. Я получил по лицу арматурой, отбежал в какие-то кусты, там присел и получил ещё раз откуда-то по голове, по руке… Был махач тотальный, темно, вообще нихера не соображал, крики. А потом всё, чик, и они убежали.
Мы начали всех собирать. Кровища, у кого руки поломаны, у двоих, по-моему, головы пробиты. А у меня ссадины только.
Локоть мне пробили чуть-чуть и ссадина на голове, всё. Нашли Илью. Он был весь в крови. Глаза были уже всё. Проломили лицевую кость обухом топора, по-моему. Илья погиб. Умер в больнице через несколько часов. Мы тогда собрали деньги на гроб. Он из Находки был. Отправили его тело родителям.
И сами решили дальше продолжить лагерь. Где-то ещё полмесяца занимались лагерем.
— Нападавших нашли?— Да, всех. 22 человека было, все деревенские, один или два только, по-моему, иркутские были. Половина была каких-то футбольных фанатов, которые вместе с нацистами ходили на футбол. Они сидели полгода в СИЗО, потом повыпускали.
Один из них получил 18 лет, но и за другие преступления в итоге, таджика какого-то в подъезде они зарезали. Тот, кто убивал [именно Илью], [прошёл] по статье об умышленном причинении тяжкого вреда здоровью, получил 5 или 6 лет. Уже вышел давно и уже давно не бон.
— Чем Москва отличалась от Иркутска? — В Москве уже готовились к подъездной войне. Люди, которые ездили бонов бить, были все спортсмены, занимались специально единоборствами. Я тоже начал заниматься.
В Москве были боновские концерты, организации, которые можно было накрывать. На них можно было охотиться, чем мы и занимались. У нас были свои люди в боновском движении, они сливали нам инфу. Кто-то за одно отвечал, кто-то за другое.
Это всё в 2006 году. С Ваней Костоломом [Хуторским] познакомился сразу. Ну и начал работать, полностью отдаваться практически всему.
— Как ты узнал, что Ваню Костолома убили?— Я на работе был тогда. Мне позвонил наш общий друг из моба, с которым Ваня работал в социальной службе помощи трудным подросткам. Даже так получилось, что он стал близким человеком.
Всё, что я продолжаю, всё, что я делаю — только ради них, людей, которые погибли. За Илью [«Аглера» Бородаенко], за Федяя [Фёдора Филатова], за Ваню. Блин, они знали, по кому ударить. Всё-таки столько раз они пытались его завалить.
И в третий раз у них это получилось.
— Ты поехал на место?— Да. Но я утром уже поехал. Взял двоих-троих людей, пока собирал, в себя более-менее пришёл. Утром мы поехали к нему домой. Заходим в подъезд, а там шарф его лежит клетчатый, в крови весь. Там уже были его близкие друзья, которые с района, родители. Короче, всё понятно было, кто это сделал.
Застрелили в подъезде. До этого уже произошло убийство Федяя и Ильи, Насти [Бабуровой] со Стасом Маркеловым.
Со всеми ними был лично знаком. Со всеми у меня были какие-то дела, личные отношения. Была череда таких убийств. А мы ничего с этим не могли поделать. Мы были заточены именно на какие-то узкие вещи: защита своих концертов, своей субкультуры. Мы не террористы какие-то, мы не можем вычислять их. Оказались беспомощными перед всем этим. Мы что смогли, то и сделали. Ответка была. Ещё до этих убийств были какие-то люди, антифашисты, которые занимались тем, что их периодически тоже… лилась кровь с их стороны, но они об этом молчат до сих пор, мало что говорят.
На поминках у Вани был Центр «Э»… Я не ходил на похороны. Был в таком состоянии хреновом, что не пошёл. Я не был на похоронах в Москве ни разу наших людей: ни Федяя, ни Вани.
Даже не знаю. Просто не люблю похороны. Я в Иркутске похоронил своего товарища Игоря Подшивалова, Настю, свою жену, я хоронил. Мне хватало похорон в жизни. Я просто не мог уже… Я знаю где, кто похоронен и периодически езжу на могилы.
— Самый памятный для тебя концерт, связанный с антифашизмом? Самая запоминающаяся акция и, допустим, самая запоминающаяся мутка, которая была?— Я всегда буду вспоминать эколагерь в Ангарске в 2007 году, потягушки с легавыми на Славянской площади против ментовского произвола, неплохая была. Памятная акция по погибшим нашим товарищам, традиционно шли от станции «Кропоткинская» до Арбата, и акция солидарности с Алексеем Олесиновым [после оглашения его приговора в 2009 году]. Были нелегальные акции крутые. Я не буду про них рассказывать. Может, лет через десять.
Помню 4 ноября — мы начали в девять утра с подмосковных электричек и закончили часов в двенадцать ночи в травмпункте, когда у половины от кастетов просто распухли руки. Мы просто встречались с ними [нацистами] везде: в метро, в троллейбусах, на улицах, около митингов.
— Сейчас стало проще? В 2006-м ты мог за футболку определённой группы пизды получить… Небо и земля, по-моему. Я вообще сказал бы, что проще стало жить. Может, мне так кажется. Я три года находился в изоляции очень сильной [в СИЗО и в колонии] и [теперь] мне вообще всё кажется таким радужным, я не вижу каких-то мрачных предзнаменований. Конечно, я ощущаю, что живу в тоталитарном государстве, где политические свободы к нулю сведены практически и народ ничем не интересуется. Я молодёжь вижу, она более интересная, чем раньше, но такая же аполитичная. Шило на мыло поменялось. Россия на вид стала красивее, чем в 2007-м, [но] это всё только на вид. Заедь в Подмосковье и поймёшь, как Россия вся выглядит. То есть надо всегда помнить, что Москва — это не вся Россия.
Отрывок из книги "Они отвалились" о странах бывшего социалистического блока под авторством Дмитрия Окреста и Егора Сенникова можно прочесть тут