Нашей задачей является рассмотрение нейрофилософского проекта Томаса Метцингера в контексте проблематики Просвещения: то, как некоторые аспекты его работы касаются Просвещения и внутри теории переопределяют важные для него понятия, тенденции, а также ее последствия. Вместе с этим мы затронем более общий вопрос о релевантности когнитивных нейронаук для рациональности, нормативности и автономии. Вынесенное в заглавие интервью слово «Просвещение» акцентирует внимание на том, что является кульминацией диалога о проблемах философии сознания и когнитивных нейронаук. Более того, сама версия «2.0» указывает на качественную трансформацию указанного проекта.

В интервью можно выявить три основные проблематики:

• контринтуитивность программы когнитивных нейронаук ;
  
  
• агентность в контексте философии сознания;
  
  
• инструментализация и переопределение сознания в контексте Просвещения и субъекта Просвещения.
  

В книге Метцингера «Быть никем» (1) представлены первые два пункта с рядом решающих последствий для третьей темы, которая в большей мере представлена в поздней работе «Тоннель Эго». Проблематику «Быть никем» можно определить двояко: первое — это тенденция к развенчанию некоторых позиций в философии сознания касательно «Я» и «субъективности» и их онтологического статуса. Второе — объектами исследования являются обрабатывающие информацию системы, описываемые на нескольких уровнях с привлечением релевантного эмпирического материала.

Метцингер полагает, что можно обратиться к ментальным состояниям не только с позиции метафоры обработки информации, но и с позиции понятий «опыта», «перспективности» (Perspectivalness) и «феноменального содержания», так как достижения когнитивных нейронаук позволяют исследовать ментальные состояния с помощью эмпирического обоснования. «Репрезентация — это традиционный топос западной философии», который впоследствии развивался и в других дисциплинах, определяющих себя через обособление от нее. Концептуальные разработки Метцингера включаются в философскую проблематику через переопределение классического философского инструментария на базе нейронаук. Чтобы осуществить эту процедуру, Метцингеру необходимо зафиксировать положение, в данном случае расхожие понятия теории философии сознания, чтобы затем указать на объяснительные недостатки данного построения и, наконец, продемонстрировать, что данное понятие или даже система того или иного философа могут быть объяснены в рамках когнитивной нейронауки, при этом без потери того, что делало данное понятие особенным. Стоит также отдельно отметить, что на протяжении работы «Быть никем» Метцингер работает практически исключительно с материалом философов и когнитивных ученых, разделяющих его намерения.

Обработка информации — это осуществляемое системой создание репрезентаций, которые Метцингер определяет не как статичные состояния, но как трехчастный процесс, включающий в себя три составляющие: объект репрезентации, внутреннее состояние системы, транслирующее значимую для этого объекта информацию и саму систему. Тематизация системы как отдельного элемента процесса важна, поскольку таким образом для конкретного изоморфизма объекта и состояния решается проблема его контекстуальной значимости (2). Конкретные изоморфизмы данного процесса также важны для системы в целом, так как при включении их в контекст сознание и субъективность оказываются продуктами работы системы. В связи с этим проблематизируется то, что далеко не все репрезентации осознаются. Чтобы объяснить возникновение сознания и субъективности в терминах описанной выше системы, Метцингер вводит ограничения, которые служат характеристиками состояний, которые можно описать как субъективные или осознаваемые. В частности, феноменальные репрезентации характеризуются как удовлетворяющие всем ограничениям, необходимым для выхода на уровень сознания. Для наших целей важно выделить лишь три таких ограничения: глобальная доступность, транспарентность и окно присутствия:

1) репрезентация определяется как глобально доступная, если к ее содержанию могут «обратиться» другие репрезентации (3) (осознаваемые или нет);

2) сознательная репрезентация транспарентна, когда «ее содержание остается фиксированным во всех (феноменально данных — П.С.) контекстах» (4). То же касается и самого Я, которое является продуктом системы, но подлежащие его возникновению процессы не даны как содержание опыта. Не-существование Я, о котором говорит Метцингер, не существует обособленно от работы системы;

3) феноменологическое ограничение указывает на темпоральную непосредственность существования содержания репрезентации (5). Едва ли эти ограничения исчерпывают необходимые условия субъективности системы, но мы остановились на именно на них, поскольку они раскрывают важные для нас определения.

Говоря о проблематике Просвещения, Метцингер обсуждает значимость исследуемых объектов для понимания агентности систем, самыми сложными из которых в данном контексте являются люди. Другое дело, однако, является ли проблематика сознания и перевод ее описания на язык когнитивных нейронаук значимой для самого Просвещения? Мы можем поставить два следующих друг за другом вопроса: как инструментализация сознания переопределяет контекст нашей агентности и ее понимания? В какой мере то, что переопределяется, значимо для проблематики Просвещения?

Едва ли определение Я как продукта подлежащих процессов является чем-то радикально новым: в абстрактном виде схожие идеи можно обнаружить в теории восприятия Гельмгольца или упомянутого в интервью Фридриха Ланге. В качестве примера мы можем привести следующий пассаж из работы Грэгори Бейтсона:

Разумно сказать, что кажется вполне оправданным с точки зрения адаптации представлять сознанию только образы, дабы не растрачивать психологический процесс на осознание их создания. Но нет никакой ясной первичной причины использовать образы или осознавать (being aware) какие-либо аспекты наших ментальных процессов. Спекулятивно мы предполагаем, что формирование образов — возможно, приемлемый или экономный метод передачи информации посредством некоего интерфейса (6).

Бейтсон говорит об экономии осознания образов для познания, Метцингер делает схожий ход, включая аналогичную идею в иерархически организованную теорию систем без некоего центра управления (7). Сознательное единство Я в таком случае обеспечивается неосознаваемостью подлежащих ему конститутивных нейробиологических процессов. Такое переопределение Я возможно изнутри теоретической конструкции, в которой суб-сознательные процессы «объясняют» сознательные состояния. Феноменальные и интенциональные содержания сознания выделяют на базе их эпистемической исключительности: по поводу них нельзя ошибаться, в отличие от утверждений об объективном содержании. Случай Метцингера, среди многих других критик этой установки показывает, что дело вовсе не в этом: эти содержания теряют свою обособленность от естественного порядка не просто через их исключение, но посредством их интеграции в функционирование системы в целом.

Если мы полагаем, что интенциональные содержания сознания являются чем-то фундаментально значимым для тематизации субъекта Просвещения, определяющим все его проявления, этот проект должен быть соответствующим образом переопределен, и в таком случае мы действительно имеем дело с его качественно новой версией. Если же проблематика философии сознания не является фундаментально определяющей, то мы имеем дело скорее с «закономерным» движением к расколдовыванию мира. Для начала посмотрим, как переопределение Я и субъективности реализуется в работе Метцингера.

Метцингер выделяет две модели, которые требуется описывать с учетом их феноменологических различий: феноменальную Я-модель (PSM) и феноменальную модель интенционального отношения (PMIR). Если система обладает этими моделями, то этого достаточно, чтобы охарактеризовать ее как личность (a person) (8). Обе модели постулируются как теоретические объекты, регулятивные для дальнейших исследований. В первую (феноменальную Я-модель) включается совокупность всех тех содержаний, которые система может идентифицировать исходя из перспективы от первого лица как содержания сознания Я (9). В данной работе мы ограничимся рассмотрением второй модели (феноменальной модели интенционального отношения (PMIR)), поскольку в ней раскрывается когнитивно и эпистемически значимая агентность, т. е. способность к концептуализации внутренних состояний, а также находящихся в окружающей среде внешних содержаний репрезентаций. Говоря иначе, такой агент способен с помощью понятий (репрезентаций высшего порядка) проводить различие между перспективами от первого и от третьего лица (10). Тем не менее стоит помнить, что первая модель является необходимым условием для реализации второй.

Хотя PMIR является не сущностным образом специфической для людей, именно ее содержание можно было бы положить в основание проекта Просвещения. Переопределение агентов в соответствии с достижениями нейронаук, как заявляет Метцингер в интервью, позволяет избежать наивных оппозиций типа просвещенные/непросвещенные, выявив естественные условия реализации разных установок. Новые методы объяснения трансформируют их определения и значимость в более общей структуре отношений. Тем не менее, именно на этом этапе теория Метцингера касается естественного генезиса индивидуального знания.

Проблема, с которой сталкивается Метцингер — как различить концептуальные и феноменальные содержания так, чтобы сохранить специфичность первых как некоего знания, при этом не выходя за рамки натуралистического исследования (11), для чего необходимо провести различие исходя не из интуитивного предположения, но из данных об организации системы. Вопрос о том, исчерпывается ли регион знания концептуальными содержаниями мы оставляем в стороне. Важно то, что для Метцингера ряд экспериментальных данных (в частности, исследование идентификации цветов на спектре с различными градациями различий) указывает на наличие не концептуализируемых феноменальных содержаний, значимых на уровне самого опыта, которые необходимо включить в общую теоретическую рамку. Концептуализация феноменальных содержаний представляется необходимым условием для способности системы делать акцент, выборку тех или иных феноменальных содержаний во внешней среде посредством феноменальной Я-модели и здесь мы уже имеем дело с исследованием агентности.

Использование Я-модели как средства выборки позволяет отличить концептуальные содержания, которые предстают в опыте без какого-либо волевого решения (например, «пролетающие» мысли), от продуктов активной сознательной симуляции новых субъект-объектных отношений (12) создания абстрактных целеполагающих репрезентаций. Метцингер полагает, что способность репрезентировать в сознательном опыте агентности свои действия и действия других оказалась решающей для перехода от биологической к культурной эволюции (13). Если система способна «транспарентно моделировать интенциональные отношения в пределах глобальной, когерентной модели мира, укорененной в виртуальном окне присутствия» (14), то система реализует феноменально субъективный опыт. Субъективность, которую исследует Метцингер, укоренена в индивидуальной перспективе от первого лица.

Поскольку феноменальные репрезентации соответствуют частично подлежащим нейробиологическим процессам, не-существование Я и субъективности не противоречит нужде в феноменологическом исследовании и докладах об опыте. Более того, основной онтологический (или, скорее, контр-онтологический) онтологический (или, скорее, контр-онтологический) (15) тезис Метцингера полностью соответствует базовому методологическому этапу феноменологического исследования, эпохе, т. е. воздержанию от утверждения чего-то как существующего за пределами его феноменальной данности. Вопрос состоит в необходимости переопределения статуса этих описаний в другой теоретической рамке и объяснения их посредством интеграции в осуществляемый некоей системой процесс обработки информации. Без дотошных феноменологических описаний едва ли Метцингер смог бы включить в свою теоретическую рамку столь многое из того, чего не существует (16).

Необходимость работы на различных уровнях описания представлена в интервью «методом междисциплинарного удовлетворения ограничений». Примером такого ограничения на уровне феноменологического описания является транспарентность для феноменальной Я-модели. Феноменологические ограничения подкрепляются другими уровнями, на которых описания происходят от третьего лица: репрезентационным, информационно-вычислительным, функционалистским и нейробиологическим. Учитывая теоретическую значимость разбираемых Метцингером понятий не только для философии сознания и когнитивных нейронаук, мы полагаем, что этот метод должен быть расширен за пределы феноменологических описаний и нейробиологических данных (17). Последовательная проработка различных уровней подкрепляет феноменологический метод (лишь частично изоморфный содержанию остальных), а также утверждает условия истинности для него:

«Разумеется, только обладающий опытом субъект может отсылать к его собственным феноменальным состояниям как феноменальным состояниям. Однако, как нам теперь известно, нет действительно непосредственной само-референции, поскольку она неизбежно опосредована Я-моделью, она зависит от не улавливаемой в интроспекции суб-персональной само-организации соответствующих конструктивных механизмов. <…> Из перспективы от третьего лица, в сущности, мы можем подтвердить истину ауто-феноменологического описания, подтверждая существование минимальных и достаточных физических коррелятов» (18).

Тем не менее, феноменология также должна быть теоретически проработана, поскольку опрашиваемые индивиды осуществляют описания исходя из их собственного понимания опыта, который скорее не будет соответствовать методологии многоуровневого исследования.

Также исходя из функционального объяснения Метцингера мы узнаем не только об условиях возникновения Я и субъективности, но и то, зачем они возникают:

системе необходим реализующийся в качестве репрезентаций функциональный инструмент, позволяющий ей предсказывать ее собственное поведение в будущем, постоянно проверять критические для системы свойства посредством работающей в настоящем времени внутренней симуляции. Инструмент, который способен представлять историю своих собственных действий как свою историю. Говоря более общо, система нуждается в вычислительном инструменте, позволяющем ей обладать ее собственным физическим носителем (hardware). Этот инструмент я описал как Я-модель организма (19).

Определяя Я-модель через работу всей системы, Метцингер, с одной стороны, избегает проблему эпифеноменального статуса сознания (являющегося «частью» Я-модели), согласно которой все когнитивные способности системы могут быть объяснены без обращения к описанию сознания (при этом само его наличие остается без прояснения). С другой стороны, значимость сознания не выводится исключительно из его собственных актов и данностей. Сознание включается в сложно организованную теоретическую рамку, где постулирование каждого термина объясняется исходя из функционального положения в процессе. Также исходя из нее же объясняется и транспарентность сознания. Хотя Метцингер и работает с понятием репрезентации, он избегает понимания сознания как эпистемологической пелены, закрывающей непосредственный доступ индивидов к миру:

В мире не существует никаких Я. Существуют лишь определенные обрабатывающие информацию системы, работающие в соответствии с ограничениями для феноменальности, оперирующие в соответствии с транспарентной Я-моделью... Для всяких научных и философских целей от идеи Я, как теоретической единицы, можно избавиться без потерь.

Я-Модели — это сложные состояния мозга, «содержание Я-модели не может быть осознано в качестве модели, системой, которая ею пользуется» (20). В свою очередь, «субъективность не является какой-то вещью: она является свойством сложных процессов репрезентации, разворачивающихся в определенных физических системах» (21). Особенно интересна теория Метцингера в контексте отношения моделей к исследовательской практике. За кибернетикой, институционально не являющийся научной дисциплиной (22), закрепился статус науки моделей (23), поскольку многие участники кибернетического движения работали не с самими объектами исследования, но с теми, которые по необходимым для исследования параметрам соответствовали исходным, из-зи чего иерархические отношения между миром и моделями размывались (24). Метцингер же радикализирует эту установку, перенося проблематику модели на саму субъективность, что, опять же, не является чем-то исключительно новым (25). Исключительной здесь является дотошная переработка в этом русле привычного для философии сознания кластера понятий.

Привнесение т. н. здравого смысла как explanandum в ряд объектов исследования когнитивных наук должно быть осуществлено с учетом его неоднородности. То, что называется здравым смыслом — не просто совокупность некоторых всеобще разделяемых положений: каждое такое положение требует, с одной стороны, оправдания этого положения как значимого для той, которая им пользуется. С другой стороны, требуется рассмотрение содержаний, к которым для оправдания может апеллировать та, которая им пользуется. С этой точки зрения мы могли бы сказать, что Метцингер и исследует подмножество таких содержаний, а именно — связанных с идеями субъективности, Я и агентности. Натурализация этих идей у Метцингера в «Быть никем» значима для содержаний, а не практик, которые, в свою очередь, рассматриваются им в более поздних работах, где повестке появляется нормативность когнитивных нейронаук.

Теория субъективности важна для когнитивных наук, поскольку позволяет локализовать их в конкретном исследовании. И, если эти идеи значимы для социальных практик, сама теория может возыметь статус значимой. Сама теория при этом должна быть успешной в авторитетном сообществе; в данном случае, научном. Хотя ясно, что эти проблемы уже не включаются в проблематику эпистемологических оснований научной дисциплины: сама дисциплина (и ее эмпирические данные, и теоретические подпорки) оказывается объектом и агентом поля социального взаимодействия, где «Я» и «субъективность» являются значимыми для оправдания практик.

Ричард Рорти замечает, что переход от проблематики когнитивных наук к более общим вопросам, охватывающим другие культурные сферы, не является внутренней проблемой самих когнитивных наук. Когнитивная психология, в частности, только тогда делает некое эпистемологически значимое высказывание, когда она претендует на больший охват практик (26). Однако научное сообщество не ограничивается исключительно дискурсивными практиками. Технические продукты научных разработок, которые Метцингер называет технологиями сознания, уже существуют и оказывают неизгладимое влияние на социальные практики. В рассматриваемом нами контексте нормативности важным отличием поставленных Метцингером проблем от проблемы Рорти является то, что для Метцингера не существует прагматической проблематики решения вопроса о том, что мы понимаем в качестве человека: ответственность за те или иные определения связана с несоответствием между тем, что мы узнаем о мире как он есть и предрассудками, на которых базируются наши повседневные практики. Поскольку развитие технологий сознания не остановить, задача Просвещения Метцингера — работать с тем, что в наших руках, т. е. соответствовать осуществляющейся самой по себе революции сознания с минимальными потерями для устоявшегося понимания нас самих. В интервью это представлено поддержкой (радикальной) приверженности идеям либерализма и демократии, достигнутым лишь в небольшой части мира.

Проблема заключается в том, что с одной стороны, нормативный выхлоп теории Метцингера предполагает что мы должны избавиться от автономной эпистемической значимости таких понятий как Я, сознание, субъективность и оперировать ими в рамках выделенных в конструкции обуславливливаний. С другой стороны, многие устоявшиеся в повседневности практики прибегают к этим понятиям как к чему-то эпистемически самодостаточному. Реализация теоретической программы Метцингера предполагает переустройство этих практик, что требует не имеющихся в ней самой ресурсов. Эти проблемы рассматриваются Метцингером уже в работе «Туннель Эго», адресованной иной аудитории, нежели «Быть никем». Недостаточно сказать, что в ней представлено лишь популярное изложение его большого текста; помимо этого, в ней осуществляется переход к другим объектам исследования, которые остались вне поля рассмотрения «Быть никем», а именно — к социальным, политическим и юридическим проблемам, связанным с развитием когнитивных нейронаук. В связи с этим простого переноса уже проделанной работы недостаточно: выводы из обновленной теории не будут адекватны искомой рамке. Но иногда кажется, что Метцингер делает именно это, не прорабатывая вопрос адекватности соответствия в рамках указанной выше дуальности содержаний и практик.

Идентификация нейрокоррелятов феноменальных состояний и процесса порождения репрезентаций в целом дает конкретные возможности для технического вмешательства, воссоздания тех или иных состояний сознания. Если в рамках эмпирически достоверной теории субъективности получается прибегнуть к метафоре «тотального симулятора» (27), ничего не остается на пути стимуляции контрфактических ментальных симуляций:

В той же мере, в какой мы сегодня можем выбрать увеличение груди, пластические операции или любой другой тип модификации тела, вскоре мы сможем менять нашу нейрохимию контролируемыми и отлаженными способами. Кто может решать за нас, какие из этих изменений обогатят нашу жизнь, а о каких мы впоследствии будем сожалеть? (28)

Это является следствием «инструментализации сознания», однако уже не в смысле его функциональной идентификации в работе системы: теперь оно инструмент в руках социальных индивидов и институтов. В данном случае нам интересна не столько возможность воссоздания различных феноменальных состояний и соответствующих интенциональных содержаний посредством стимуляции нейронов, но то, что эта возможность радикальным образом не соответствует их расхожему статусу в наших повседневных практиках.

Поскольку Метцингер только постулирует проблему, её разбор можно назвать простым переносом: зачастую разбираемые практики взяты им за чистую монету, как нечто данное, будто результаты когнитивных наук входят в повседневность и функционал институтов так, что последние остаются прежними. Однако едва ли имеется готовое место для столь радикального вмешательства. Несмотря на то, что Метцингер обозначает возможные трансформации как «радикальные» (а в интервью постулирует возможность общества личностей без Я), это выведено далеко не во всех рассмотренных примерах того, что он называет технологиями сознания. В частности, практики употребления психоактивных веществ и поставленные в этом отношении вопросы предполагают юридически автономных индивидов; этическая проблема, поставленная Метцингером, заключается лишь в том, в какой мере над-индивидуальные агенты (государства, корпорации etc.) будут решать, какие состояния сознания допустимы или нет, какие из них социально приемлемы (29). Однако само расположение агентов в поле взаимодействия остается неизменным. В то же время упомянутый в интервью кейс с мозговыми отпечатками пальцев предположительно влечет за собой радикальную трансформацию социальной реальности, где уже нет речи об обособленном от социума индивидууме, но об измененной Я-модели: «Если бы мы в качестве граждан знали, что по сути никаких секретов больше не существует, тогда <…> исчез бы оплот повседневности (во всяком случае, европейской) — наслаждение интеллектуальной автономией» (30). Эти два примера рассматриваются на базе одной и той же совокупности исследований, но с различными акторами, которые прибегают к их результатам. Нам видится, что одной из основных задач в русле дальнейшей проработки этих проблем является исследование культурных и социальных практик, адекватное теоретической рамке Метцингера (или чьей-то еще), подкрепляющее нейрофилософский проект. Проблемы нормативности и Просвещения в работе Метцингера скорее симптоматичны: они показывают, что одним из факторов поддержания статуса-кво в социуме является понимание субъективности. И его работа в области философии сознания — лишь часть более общей проблематики определения (или конструируемости) субъективности.

Еще одна перспектива, с которой можно подойти к данной проблематике — отбросить объект исследования когнитивных нейронаук как значимый для вопроса нормативной автономии. В отношении проекта Метцингера ее разрабатывает Рэй Брасье в статье «Взгляд из ниоткуда». Ливанский философ утверждает, что работа Метцингера важна исходя не из своего кажущегося элиминативистского пафоса, но потому как в соответствии с ней мы можем переопределить автономию агента и освободить ее через экспликацию статуса субъективности. Брасье предлагает определять агента как «захваченное понятиями физическое существо», как «реализованную посредством каузальных процессов, но обособленную от них функцию» (31). Если Метцингер укореняет концептуальную и теоретическую активность в естественном функционировании системы, то для Брасье сам акт натурализации — не просто описание, но практическая трансформация изнутри естественного порядка (32), что позволяет ему примирить естественную обусловленность и концептуальную автономию (33). Сходное различие также вскользь рассматривается Метцингером в контексте вопроса об отношении сознающих систем, не обладающих самостью в их феноменальной реальности и людьми, чья феноменальная реальность определяется через перспективу Я: если мы посмотрим на это с точки зрения отношений между индивидуумами, то обоснованно предположить радикальное непонимание феноменальных реальностей двух типов систем (34). Если же мы подойдем к этой проблеме с позиции теоретического понимания нас самих, то в данном случае недостаточно даже обращения к PMIR, поскольку она отвечает только за создание отношения к объекту, но не за эпистемическую значимость этого отношения, которая требует независимого подтверждения (35). Более радикальным жестом с позиции проблематики просвещения было бы утверждение, что если даже нас самих нет, то есть теория, в которой мы эксплицируем свою естественную обусловленность (36). Тем не менее, сам Метцингер этого шага не делает.

Этот ряд терапевтических философских теорий можно дополнить терапевтической философской практикой, которую Франциско Варела с коллегами находят в медитативных практиках индийского Буддизма, в частности, в традиции Абхидхарма. Данные медитации направлены на обнаружение отсутствия Я, а также его составных агрегатов изнутри самого опыта. Возможность трансформации опыта на базе обнаружения отсутствия субстанциального Я является «краеугольным камнем всего учения о разуме» (37). Так в случае проблематики философии сознания коррелятом нейробиологических исследований должна была выступать хорошо разработанная феноменология, так и при переходе к нормативной и повседневной значимости их продуктов требуется адекватная переработка. Речь идет об обширном кластере дисциплин, которые явно или подспудно оперируют понятиями фолк-психологии. Эту необходимую работу можно назвать терапевтической, однако лишь в том смысле, что она ориентирована на теоретическую экспликацию перехода из одного состояния в другое.

Теория Я-модели может быть реализована и в рамках другой методологии, акцентирующей внимание не на системе, но на тех отношениях, в которое она вступает. В частности, Энди Кларк в те же годы разрабатывает теорию людей как естественно-рожденных киборгов. Философ рассматривает технологии сознания не как совокупность способов многообещающего, потенциально опасного вмешательства в жизнь личностей, но как изначальную способность людей к инструментальному расширению своих способов отношения с миром, которая стала столь явной лишь в последние десятилетия. При этом конкретные содержания опыта также рассматриваются им в терминах моделирования (38). Локализация перспективы в физическом теле оказывается не столь важна, поскольку оно само — лишь одна из транспарентных технологий, позволяющих индивидам взаимодействовать с миром. Для проблематики нормативности и Просвещения это сопоставление в первую очередь означает, что вопрос о выборе теории, в соответствии с которой мы будем понимать нас самих, решается не только содержанием конкретной теории.

Если мы радикально отбрасываем субъективность и сознательный опыт как основания проекта Просвещения, как это происходит в работах Рорти и Брассье, вынесение теории Метцингера в более широкий контекст оказывается лишь частичным шагом, который едва ли можно рассматривать как переход к полноценной новой версии Просвещения. Однако нет никаких оснований полагать, что решающим шагом окажется полный отказ от предшествующих понятий. Урок, который мы можем вынести из неопрагматизма заключается в том, что сама по себе «субъективность» вне социальных и дискурсивных практик не так уж и значима, чтобы ставить ее ликвидацию на повестку дня.

Список литературы

1. Bateson G. Mind and Nature: a Necessary Unity. New York: E.P. Dutton, 1978.
2. Brassier R. The View from Nowhere // Identities. 2011. Vol. 8, № 2.
3. Brassier R. Transcendental Logic and True Representings // Glass-Bead. Site 0: Castalia, the Game of Ends and Means, 2016.
4. Clark A. Natural-Born Cyborgs: Minds, Technologies, and the Future of Human Intelligence. Oxford: Oxford University Press, 2003
5. Dupuy J.-P. The Mechanization of the Mind: On the Origins of Cognitive Science. Princeton and Oxford: Princeton University Press, 2000.
6. Metzinger T. Being No One: The Self-Model Theory of Subjectivity. Cambridge: The MIT Press, 2004.
7. Metzinger T. The Ego Tunnel: The Science of the Mind and the Myth of the Self. New York: Basic Books, 2009.
8. Pias C. The Age of Cybernetics / Cybernetics: The Macy Conferences 1946–1953. Zurich-Berlin: diaphanes
9. Rorty R. Philosophy and the Mirror of Nature. Princeton: Princeton University Press, 1979.
10. Rosen R. Anticipatory Systems: Philosophical, Mathematical, and Methodological Foundations. New York: Springer, 2012.
11. Thagard P. The Self as a System of Multilevel Interacting Mechanisms // Philosophical Psychology. 2012. Vol. 2.
12. Varela T. Thompson E. Rosch E. Embodied Mind: Cognitive Science and Human Experience. Cambridge: the MIT Press, 2016.
13. Zahavi D. Gallagher S. Phenomenological Mind. London: Routledge, 2012.
14. Просвещение 2.0. Интервью с Томасом Метцингером (беседовал Д. Вил, пер. с англ. П. С. Строкин) DOI: https://doi.org/10.21146/2072-0726-2020-13-2-144-157