Чтобы объяснить, что такое собственность, не нужны сложные теоретические конструкции — она есть у каждого из нас. Эта идея для всех фантастически интуитивна. Если вы были когда-нибудь в песочнице, то там жадному мальчику или девочке никогда не говорят: «Эта лопатка не твоя. Частной собственности не существует». Ему (или ей) говорят: «Поделись своей лопаткой, не жадничай».

Вся наша система добродетелей построена на том, что есть собственность — какая-то часть мира, которая находится в пределах нашего контроля, — и что существует правильный и справедливый способ ею распоряжаться. Такие понятия, как щедрость, справедливое распределение, забота о ближнем, в кантианском смысле выходят за пределы морального, если мы отменяем собственность. Собственность — это совершенно цельная, естественная часть природы человека. Если мы откажемся от нее как от явления, то потеряем огромную часть нашей субъектности. Собственность — это продолжение нашего тела, а наша собственность на свободу тела абсолютна. Я всего лишь делаю следующий шаг и говорю, что собственность и на результат нашего труда и некоторых взаимодействий — тоже абсолютна, а отказ нам в праве на эту собственность также проблематичен.

Да, есть люди, которые обладают очень большой собственностью, но, как правило, — и это порок современной левой мысли — она кажется великой применительно к своей монетарной оценке. Однако это две разные вещи: контроль над тем, чем ты справедливо владеешь, и монетарная оценка владений. Например, я не понимаю, почему Facebook должен стоить 500 миллиардов долларов — но это не значит, что его акционеры неправедно нажили эти миллиарды. Это всего лишь говорит о том, что люди, которые развивали Facebook, его контролируют. Более того, в современных стартапах экономическая и контролирующая части акций иногда разделены: у человека может быть 10% экономических интересов компании, но 50% голосующих акций. Мы должны понимать, что собственность предполагает контроль, и наша квартира важна не потому, что она стоит миллион или сто тысяч долларов, а потому, что мы можем не звать в нее неприятных нам людей.

Контрактарная идея собственности имеет много последствий, которые мне не нравятся. В разговоре о собственности вообще есть два классических трудных вопроса: справедливость ее происхождения и справедливость распределения. Это не связанные между собой вопросы: неправедно нажитая собственность не является в полном смысле собственностью, а то, что украдено, должно быть возвращено владельцу. Встав на позицию моего оппонента, мы бы проигнорировали вопрос, откуда у кого появилась собственность, потому что нас бы интересовало только то, как она должна быть справедливо распределена.

В тот момент, когда собственность перестанет быть чьей-то, она станет как бы коллективной. Но в моем представлении коллективный — это тоже чей-то. Когда Ленин занимался экспроприацией экспроприаторов, он говорил, что эти люди грабили народ, а они теперь ограбят их обратно. Но если вы думаете, что они потом вернули деньги народу, то нет. Они их потратили на большевистский переворот — то есть они не отыграли несправедливую ситуацию назад, а перехватили контроль над довольно существенным ресурсом и воспользовались им как своей собственностью.

Помимо признаваемого моим оппонентом права не умереть от голода и не мокнуть под дождем, есть, например, право реализовывать амбициозные проекты. И опыт показывает, что в ситуации, когда нет крупного частного капитала, целый класс задач нельзя решить.

Я бы хотел сказать про человека и плоды его трудов. Если я где-то и готов пойти навстречу Дмитрию [Середе], то в этом пункте.

Все, наверное, помнят фразу о персонаже Пушкина «барщину заменил легким оброком». В случае барщины человек должен физически себя предъявлять по чьему-то указанию, а в случае оброка он распоряжается своим временем более-менее как хочет, а с него просто стригут купоны в конце. Это удачный социалистический дистрибутивный эксперимент современности: государство выставляет высокие налоги, но не подвергает сомнению право частной собственности. Оно говорит: «Неважно, что ты продашь, чтобы платить нам налоги. Нам нужен лишь некоторый эквивалент». В этом есть глубокий философский и либеральный смысл: в твою автономию вмешиваются, но деликатно. А когда рушат институт собственности, в нее буквально вторгаются.

Когда Дмитрий [Середа] говорит, что вопрос распределения собственности — это вопрос распределения власти, я хочу спросить: а что, Дмитрия устраивает, как в мире распределяется власть? Потому что меня категорически не устраивает. И мне кажется, что в отсутствие прямой демократии, когда кучка коррумпированных элит распоряжается собственностью, наличие любой собственности, которая не контролируется элитами, — залог свободы и многообразия.

Я уверен, что корпорация «Мондрагон», о которой я ничего не знаю, отвечает всем моим идеалам собственности, потому что эти люди, скорее всего, не грабили никого не дороге, а просто собрались вместе под щитом общей правовой системы и владеют собственностью сообща. Меня, в принципе, устраивает, как это сделано в капиталистических странах на Западе. Особенно восхищают страны вроде Латвии, которые прошли через реституцию и подтвердили делом уважение к праву собственности.

Мне тоже очень не нравятся автократические системы, притворяющиеся социалистическими, вроде Северной Кореи или Советского Союза, хотя это на данный момент уже немного устаревший пример. Но еще мне не нравится крупный бизнес и условный список Forbes. Мне кажется, это тот социальный слой, который был бы недоволен моим пониманием собственности.

Я не думаю, что политические права должны зависеть от наличия или отсутствия собственности. Мне кажется, сам факт того, что человек участвует в некоторой кооперации с нами, должен давать ему и определенные политические права, например, избирательные.

Андрей — сторонник сильных прав собственности. В своей речи он говорил, что это естественная потребность человека, без удовлетворения которой нам сложно существовать. И есть вопрос, возникающий во всех разговорах о естественных потребностях. А что, если я ее не чувствую? Что, если я хочу, чтобы у меня было личное пространство, но не считаю, что ограничение, не дающее мне приобретать собственность безгранично, как-то меня задевает?

Я исхожу из того, что плохой человек лучше хорошего правительства. Даже хорошее правительство, например американское или немецкое, тратит миллиарды долларов, чтобы бомбить Ирак или Афганистан. С моей точки зрения, это абсолютно безнравственное поведение. Самый ужасный человек может потратить миллиард на кокаин, секс с незнакомыми людьми и яхты, но он не будет вкладывать миллиарды на то, чтобы бомбить Ирак. Он их вложит в свои вредные привычки либо в свое представление о хорошем.

Есть миллиардеры, которые сказали, что не оставят наследства и 99% своих денег завещают на благотворительность. И они к этому пришли не из-за системы распределения, а потому что моральный климат меняется. И это правильно.

Как говорится, доброе слово лучше, чем доброе слово и пистолет. Мы должны исходить из того, что эти деньги будут потрачены лучше и осознаннее и собственность инструментально будет применена лучше, если она священна.