Интернетом и всем, что с ним связано. Это исследовательская область, studies. В России studies — не совсем понятное слово. Поэтому тут нужно сказать пару слов о том, чем интернет-исследования на дисциплину не похожи. Любая дисциплина, когда она берется рассматривать некоторый объект, уже исходит из какого-то языка описания. Ее центром никогда не может быть объект сам по себе. Если попросить ученых разных дисциплин описать, что происходит в паблике «Почему мы ненавидим Спортмастер», то даже разные социологи увидят там разное взаимодействие. Кто-то увидит битву социальных капиталов, кто-то — обмен знаками и культурными символами, антрополог, занимающийся визуальной культурой, обратит внимание на аватарки. Человек, который имеет дело с языком, опишет это с точки зрения существования разных языковых жанров (для современных лингвистов интернет представляется колоссальным Клондайком причудливо смешанных и не отсортированных жанров). Никто из них не будет говорить про интернет. Конечно, можно сказать, что и интернет-исследователь не про интернет будет говорить, он выстроит абстракцию, описывающую этот объект опосредованно и в соответствии с каким-то набором текстов. Но этот подход будет исходить из того, что интернет существует, все мы там общаемся. То есть существует интернет как объект, предмет или проблема. Уже дальше мы можем отклоняться в разные стороны: от интернета вещей до цифрового этикета, от алгоритмических культур до инфраструктуры и проводов.

Интернет-исследования — это нечто, выросшее на почве социальных наук. Изучая интернет, мы изучаем не провода и способы передачи информации или проводимость, а взаимоотношения людей вокруг них (если мы занимаемся историей интернета) и коммуникацию, которая происходит в интернете или посредством интернета. С другой стороны, мы также изучаем то, как интернет влияет на вещи, внешние по отношению к нему, например, на образование: что происходит, когда в школах появляется интернет? В англоязычном мире, где internet studies зародились, — они основаны на двух подходах, связанных с медиа-исследованиями и с исследованиями коммуникации. В последние годы интернет-исследования становятся все более междисциплинарными. В них добавляются математики и биологи, которые занимаются, например, social network analysis, специалисты по статистике, которые переквалифицируются в data scientist’ов. С другой стороны — крыло критической теории, философии, которое, надо сказать, в России сильно меньше. Если говорить про мировой уровень, оно довольно значительное и важное. Наверное, так я могу описать это в общем.

Наверное, можно начать с антропологии, у нее есть два основных направления: изучение того, как люди взаимодействуют с социальными медиа («why we post» посвящен именно этому, есть исследование Алевтины Бородулиной про мессенджеры на Сахалине), а с другой стороны — цифровая антропология или цифровая этнография, разные традиции немного по-разному это называют. Таким же образом, как антропологи приезжают жить в разные племена, так и другие исследователи, приходя на форум автолюбителей или коллекционеров бабочек, начинают исследовать, как этот этот форум живет. Есть замечательные исследования, например, о том, как сообщества конструируют троллей.

Социологи исследуют очень разные вещи, у них очень широкий инструментарий. Интересно развивается направление, связанное с фрейм-анализом и социологией Ирвинга Гофмана. Гофман писал про фреймы как во многом материальные явления (и есть интереснейшая дискуссия по этому поводу, с ней работает Джошуа Мейровиц). Но в интернете тоже есть вещи, которые фреймируют взаимодействие людей в онлайн-пространстве, например, это разные форматы анонимности и не-анонимности (скажем, предложка в анонимных пабликах).

Следующий вопрос — общий для нескольких направлений социологии — это вопрос о социальной структуре. Интернет — это совокупность сетей, и метафора сети как описания формы взаимоотношения людей используется в последние годы очень активно. Во многом интернет как часть этой метафоры оказался под подозрением: а вот как сейчас с участием интернета будут меняться отношения между людьми? Мы все время об этом слышим: «Как интернет влияет на брак?», «Как влияет на отношения детей и родителей?». У интернета много в анамнезе разных тем, например,"сетевая демократия", «виртуальные сообщества» и т. д. И все это сходится в один вопрос: что происходит со связями в интернете? Одна из самых влиятельных теорий — «сила слабых связей». Ее придумал в 1978 году Грановеттер, тогда эта теория описывала жизнь в большом городе.

Если переходить к критической теории, причастен к интернет-исследованиям Гирт Ловинк, его network cultures laboratory. Она совершенно блестящая, например, они делают moneylab, устраивают воркшопы, выпускают отличные книжки. Одна из самых интересных вещей, которые сейчас происходят вокруг internet studies теоретически: анализируют, так сказать, цифровую экономику, от Airbnb до криптовалют. И ещё есть марксист Кристиан Фукс, очень активный, это более классический марксизм: о том, что происходит с трудом, производством, какую роль в них играют социальные сети.

Но в целом критический анализ, даже не марксистский, как у Фукса — это еще и прикладная вещь для интернет-исследований. Она может быть связана с чем угодно, например, с этикой. К примеру, как большие корпорации распоряжаются пользовательскими данными и не ставят людей в известность? А как исследователям с этим иметь дело? Вот для постановки и решения таких вопросов в интернет-исследованиях и необходима критическая теория.

Тут речь идет о социальных психологах и психологах, работающих в междисциплинарных проектах, у них много хороших и интересных исследований. С другой стороны, бихевиоризм и позитивизм — это не конек интернет-исследований. Еще, например, сейчас в моде психометрия, как у Михаэля Косински. Грубо говоря, люди пытаются по профилю или по фотографии опознать сексуальную ориентацию человека. Но пока это что-то среднее между астрологией и евгеникой. И по степени утилитарности, и по степени продуманности и этичности. Но при этом стоит так же дорого, как и все вышеперечисленное. Это часто считается частью исследований интернета, но ничего хорошего про такие экзерсисы я сказать не могу, это шлифовка методов, но она дороговато обходится во всех смыслах.

Бывает, люди подходят к тебе с вопросами вроде: «Планшеты убивают наших детей?» или «Компьютерные игры правда превращают их в монстров?». Другой вопрос — «Когда Путин запретит интернет»? Это когда на международную конференцию приезжаешь. Теперь еще и «русские тролли». Если вы погуглите про русский интернет, найдете очень много политоты, в плохом смысле. Ну и новый модный вопрос: «Научимся ли мы по профайлам узнавать все о людях?» Интернет-исследования не отвечают на эти вопросы, но позволяют критически отнестись к тому, что мы об этом думаем. Нельзя сказать, что все эти вещи придумало обывательское сознание. Любой родитель, у которого есть ребенок, когда понимает, что планшет ему интереснее, чем примерно все вокруг, задумывается, к чему это ведет. Другое дело, что мы можем переформулировать этот вопрос и отказаться от наивного технического детерминизма и утверждения, что технологии делают нас какими-то. Вместо этого нужно понять, почему мы этим обеспокоены, из чего состоит наше беспокойство. Аналогично с психометрией и прочими вещами: интернет-исследования позволяют нам критически отнестись к этим вопросам.

Деглобализация, в данном случае, — это фрагментация по странам, локальным объединениям, социальным группам. Ведь инфраструктура и отношения между людьми связаны, фактически многие границы проходят там, где проходят границы инфраструктуры. А в современном мире платформы и способ их использования — это тоже часть инфраструктуры. Конечно, люди всегда немного по-разному пользовались разными сервисами, и страновые особенности давно существуют. Но в последние годы события, поощряющие эту фрагментацию, становятся все важнее. Например, то, что происходит с Америкой, когда их правительство вызывает к себе [руководство компаний] Facebook и Twitter и говорит: «Все рекламодатели, конечно, равны, но вот есть русские рекламодатели, и они не подходят вам, они не должны продавать вам рекламу» — это становится еще одним прецедентом, после которого нам стоит подумать о глобальности глобальных корпораций.

С другой стороны, есть китайский интернет, который уже давно закрыт. Сейчас мы видим, что там давно ничего не меняется. Были разговоры: «Они же не могут жить в закрытом интернете. Интернет же должен быть глобальным!» Вроде бы правила использования технологии вписаны в саму технологию, а вот нет. В Китае WeChat, у них там все встроено в него: платежная система, переговоры, все. Есть китайские поисковики. И никто не собирается прорывать цифровую блокаду. Кто-то, естественно, это делает, но не весь Китай. Опять же, не для всех интернет был глобальным. Мы исследуем интернет в городах и слышим, как люди рассказывают: «Вот у нас в городе появился интернет. Большой интернет был дорогой, а внутренняя домовая сеть, внутри дома или внутри общежития — бесплатно. Там фильмы были, там форум был, чатик наш местный. Мы там разговаривали, смотрели кино, музыку, книжки перекидывали». Потом это все ушло, пришел глобальный интернет. Но в принципе люди жили с локальной сетью и были довольны. И вот сейчас «неглобальность» становится заметной. Она становится, с одной стороны, проблемной, с другой — более отчетливой — это тенденция. И да, после фейсбука не еще не возникло сервисов, чья особенность была бы в их глобальности.