о войне нельзя о жизни
что можно постить на четвертый месяц
российского вторжения
российского вторжения
Авторка: слива
Иллюстраторка: Лизон Жихре
Иллюстраторка: Лизон Жихре
Публикация: 20 июня 2022
В нашей рассылке на сотый день войны авторка призвала «не занимать эфир» соцсетей рассказами про повседневную жизнь, пока идет война. Эта рассылка вызвала большой ажиотаж в соцсетях: некоторым этот призыв показался излишне морализаторским. В новом тексте DOXA вместе с читатель_ницами и активист_ками разбираемся, есть ли у нас право постить обычную жизнь и как рассказывать о войне на четвертый месяц, когда о ней все меньше читают и говорят.
В конце 2021 года РИА Новости со ссылкой на исследовательский холдинг «Ромир» опубликовали статистику, которой мы неожиданно верим: две трети (64%) россиян_ок сталкивались с эмоциональным выгоранием.
Несколько дней назад американское медиа Axios поделилось статистикой из другой реальности: количество взаимодействий (лайков, комментариев, репостов) с новостями об Украине упало в 22 раза между первой и пятнадцатой неделями полномасштабного российского вторжения. Число самих новостных публикаций — с 520 до 70 тысяч в неделю.
Несколько дней назад американское медиа Axios поделилось статистикой из другой реальности: количество взаимодействий (лайков, комментариев, репостов) с новостями об Украине упало в 22 раза между первой и пятнадцатой неделями полномасштабного российского вторжения. Число самих новостных публикаций — с 520 до 70 тысяч в неделю.
Антивоенное сопротивление в России работает на информационном фронте всё это время — и мы тоже регистрируем, как внимание утекает. Это не только личные наблюдения того, что в эфире стало слишком много вечеринок, походов, лета и миндальных круассанов. Активист_ки замечают, что снижаются просмотры постов и историй про войну. Волонтёры кричат о том, что падают охваты сборов, и используют хэштеги про BTS, чтобы повысить их видимость.
РЕБЯТА РЕТВИТЬТЕ СБОРЫ @nesanechkaa !!!!!!!!!!
— минки пинки???? #нетвойне (@dia48429822) June 11, 2022
ИХ НЕ ВИДНО В ЛЕНТЕ❗❗❗#YetToCome #BTSCOMEBACK2022
Да, во многом это результат — прямой и косвенный — работы государственной машины. У них — огромные бюджеты на пропаганду, Роскомнадзор и кремлеботы. У нас — расходы на штрафы и донаты, чувствительность к санкциям и сопротивление как дополнительная рабочая смена.
Но есть что-то ещё. И это выгорание. Эмоциональное, как в материале РИА Новостей. И медийное: даже самая злободневная тема спустя время перестаёт вовлекать и удерживать так же, как в первые дни полномасштабного вторжения. Некоторые исследователи используют термин «усталость сострадать»: постоянная трансляция насилия и страданий со временем отвращает людей от внимания к социальным проблемам — а не решает их.
Но есть что-то ещё. И это выгорание. Эмоциональное, как в материале РИА Новостей. И медийное: даже самая злободневная тема спустя время перестаёт вовлекать и удерживать так же, как в первые дни полномасштабного вторжения. Некоторые исследователи используют термин «усталость сострадать»: постоянная трансляция насилия и страданий со временем отвращает людей от внимания к социальным проблемам — а не решает их.
Если к теме войны и антивоенного сопротивления прибавить общий российский контекст — неравенство, репрессии, ксенофобию, квирфобию, политику экоцида, — становится понятно, почему люди «устали от негатива». Можно даже обнаружить себя среди них. Но значит ли это, что самым разумным будет просто отъебаться от себя и других?
Вместе с антивоенными активист_ками, художни_цами и просто читатель_ницами DOXA мы обсудили, как нам сейчас говорить о войне и обычной жизни.
Вместе с антивоенными активист_ками, художни_цами и просто читатель_ницами DOXA мы обсудили, как нам сейчас говорить о войне и обычной жизни.
Почему у нас есть право на обычную (сетевую) жизнь
— Отказываться от своей обычной жизни, в том числе в сети, — лишать себя внутренних опор и источников сил, которые также нужны для долгосрочной борьбы.
«Дело в том, что и для антивоенного сопротивления нужно ещё дожить, нужно остаться человеком. Чтобы им остаться, важно продолжать заботиться о себе. У меня есть ментальные расстройства, и я принадлежу к ЛГБТК+.
Если мы хотим, чтобы остались те, кто не выгорели, те, кто могут продолжать что-то делать, нам необходимо позволить людям жить, чувствовать что-то кроме отчаяния».
— Рост фрустрации и агрессивности, когда мы начинаем часто вступать в конфликты и критиковать других, — это, по разным классификациям, стадия, близкая к середине или концу процесса выгорания. Обратиться в этом состоянии к критике может быть способом ненадолго порадоваться этической победе, но усилить долгосрочное давление невроза — и на себя, и на других. Когда мы замечаем, что наш активизм слишком центрируется вокруг запретов и критики товарище_к, это может значить, что пора взять паузу или обратиться за психологической помощью, например, в ФАС.
— Обычно послание «не засоряйте эфир» адресовано тем, кто вообще дистанцируется от войны и уходит в сейфтизм — культуру чрезмерной безопасности, которая включает в себя избегание конфликтов и негативного контента априори.
«Меня больно ранят посты моих старых друзей/знакомых/коллег, в которых ничего не поменялось после 24.02. Там по-прежнему танцы, цветочки, животные, путешествия, дети, успехи в работе… Я так до конца ещё не поняла, что это: устойчивая психика, мощные защитные механизмы, цинизм, романтизм, осознанный выбор не замечать “негатив”, полное слияние с насильником или, хуже того, искренняя поддержка насилия».
«Дело в том, что и для антивоенного сопротивления нужно ещё дожить, нужно остаться человеком. Чтобы им остаться, важно продолжать заботиться о себе. У меня есть ментальные расстройства, и я принадлежу к ЛГБТК+.
Если мы хотим, чтобы остались те, кто не выгорели, те, кто могут продолжать что-то делать, нам необходимо позволить людям жить, чувствовать что-то кроме отчаяния».
— Рост фрустрации и агрессивности, когда мы начинаем часто вступать в конфликты и критиковать других, — это, по разным классификациям, стадия, близкая к середине или концу процесса выгорания. Обратиться в этом состоянии к критике может быть способом ненадолго порадоваться этической победе, но усилить долгосрочное давление невроза — и на себя, и на других. Когда мы замечаем, что наш активизм слишком центрируется вокруг запретов и критики товарище_к, это может значить, что пора взять паузу или обратиться за психологической помощью, например, в ФАС.
— Обычно послание «не засоряйте эфир» адресовано тем, кто вообще дистанцируется от войны и уходит в сейфтизм — культуру чрезмерной безопасности, которая включает в себя избегание конфликтов и негативного контента априори.
«Меня больно ранят посты моих старых друзей/знакомых/коллег, в которых ничего не поменялось после 24.02. Там по-прежнему танцы, цветочки, животные, путешествия, дети, успехи в работе… Я так до конца ещё не поняла, что это: устойчивая психика, мощные защитные механизмы, цинизм, романтизм, осознанный выбор не замечать “негатив”, полное слияние с насильником или, хуже того, искренняя поддержка насилия».
Такая позиция не только аполитична, но и неустойчива психологически, ведь вместо адаптации к реальности персона застревает в искусственно-безопасном мире, который невозможно поддерживать вечно даже в своей голове (и соцсетях). В то же время это послание принимают на свой счет те, кто и так делает много: активист_ки, люди с сильно развитой моральной функцией. Это усиливает риски выгорания именно для них.
Сколько бы мы ни ставили дисклеймеров о том, что призывы говорить о войне больше адресованы именно сейфтист_кам, их всё равно принимают на свой счёт самые помогающие. И в историях «для близких друзей» — где мы негласно договорились делиться частным — всё чаще попадаются размышления о бессилии, собственной недостаточности и даже суициде.
— Наконец, интернет не вся жизнь. Кто-то занимается агитацией на работе и в семье, кто-то готовится к акциям, перед которыми лучше не привлекать внимание.
«Я продолжаю «пережирать» много новостей и, когда зашкаливает, громко и открыто реву до изнеможения в публичных местах, на улице, в кафе, в транспорте. Считаю это своего рода публичной акцией: я напоминаю окружающим о боли и страданиях».
«Говорить про войну стараюсь всегда, куда бы ни пришёл, писать тоже периодически».
«Меня в предложении спрятать частное удивляет то, что оно воспринимается чем-то отдельным — я скорее вокруг себя вижу, как на дружеских встречах говорят о войне, показывают близким какую-то грусть, косвенно связанную с войной, интегрируют в личный и почти развлекательный досуг волонтёрство».
Сколько бы мы ни ставили дисклеймеров о том, что призывы говорить о войне больше адресованы именно сейфтист_кам, их всё равно принимают на свой счёт самые помогающие. И в историях «для близких друзей» — где мы негласно договорились делиться частным — всё чаще попадаются размышления о бессилии, собственной недостаточности и даже суициде.
— Наконец, интернет не вся жизнь. Кто-то занимается агитацией на работе и в семье, кто-то готовится к акциям, перед которыми лучше не привлекать внимание.
«Я продолжаю «пережирать» много новостей и, когда зашкаливает, громко и открыто реву до изнеможения в публичных местах, на улице, в кафе, в транспорте. Считаю это своего рода публичной акцией: я напоминаю окружающим о боли и страданиях».
«Говорить про войну стараюсь всегда, куда бы ни пришёл, писать тоже периодически».
«Меня в предложении спрятать частное удивляет то, что оно воспринимается чем-то отдельным — я скорее вокруг себя вижу, как на дружеских встречах говорят о войне, показывают близким какую-то грусть, косвенно связанную с войной, интегрируют в личный и почти развлекательный досуг волонтёрство».
Почему у других есть право это критиковать
— Раз уж информационный фронт — часть войны, и он ставит нас в условия конкуренции за внимание, то мы пытаемся на нём выиграть. Мы ищем способы уменьшить голос провоенной политики и усилить — антивоенной. А нейтральность, как мы уже убедились, — фундамент первой.
Мы понимаем, что сопротивление невозможно без солидарности и общего вклада. Это нормально, когда те, кто против войны, у кого она вызывает ужас, гнев, печаль и стремление её остановить, призывают других к тем стратегиям, в которые верят.
«Мне кажется, ключевой момент именно в том, чтобы хотя бы совмещать распространение информации с обычным постингом. Когда по странице и активности человека нельзя вообще никак понять, что происходит и каково его отношение, это ведёт к нормализации ситуации».
— Для многих речь не об абстрактных и обезличенно-маркетинговых внимании и конкуренции. Среди нас есть те, у кого в блокадах и под обстрелами остаются близкие. Среди нас есть волонтёр_ки, которым стало намного сложнее проводить сборы для помощи депортированным украин_кам: дело не только в том, что у россиян_ок заканчиваются деньги, но и в том, что фандрайзинговые посты теряются среди летних фотоотчётов и тредов про отношения.
— Слишком многие всё ещё ни разу не высказались о войне. И присоединить их — значит уменьшить нагрузку на остальных. Получить возможность посменной работы: сейчас выгорающие активист_ки, может, и понимают, что им нужна передышка, но точно ли будет, кому подхватить их дела?
Для многих нынешних участни_ц антивоенного сопротивления работа на износ наступила задолго до конца 2021 — в феминистской, антикапиталистической и антиавторитарной, антигомофобной и экологической повестках. Слишком сильное моральное давление истощает, но в каких-то дозах мораль — необходимое условие жизни в сообществе.
Художница Мария Королёва пишет:
«Мне до сих пор стыдно публиковать что-то кроме основной повестки, хотя внутренне я хочу делиться своими переживаниями, мыслями и искусством. Но все время задаю себе вопрос: «Насколько это сейчас уместно?» При этом недавно я пришла к не самому приятному для себя выводу о том, что сдерживает меня даже не столько всеобщая солидарность и понимание глобального пиздеца, а скорее уважение к людям, которые продолжают бороться, то есть конкретно к антивоенным активистам и моим хорошим знакомым и друзьям».
— В конце концов, предложения, которые могут вызывать критику, высказывают тоже люди — неидеальные и чувствительные. Мой приятель честно выражает то, что может быть у многих на душе, но признаваться неудобно:
«Меня достала оценка того, как другие поддерживают. Правильно или неправильно. Бесят те, кто не понимают даже самых простых человеческих настроек. Бешу себя сам тем, что оцениваю этих людей. Бесит, как другие на это реагируют и что приходится разжевывать всем: если ты думаешь, что помогаешь и делаешь что-то для помощи, то тебя и не должны такие посты задевать. А потом злюсь на себя за то, что на самом деле не всем это просто понять, а я думаю, что всем».
Мы понимаем, что сопротивление невозможно без солидарности и общего вклада. Это нормально, когда те, кто против войны, у кого она вызывает ужас, гнев, печаль и стремление её остановить, призывают других к тем стратегиям, в которые верят.
«Мне кажется, ключевой момент именно в том, чтобы хотя бы совмещать распространение информации с обычным постингом. Когда по странице и активности человека нельзя вообще никак понять, что происходит и каково его отношение, это ведёт к нормализации ситуации».
— Для многих речь не об абстрактных и обезличенно-маркетинговых внимании и конкуренции. Среди нас есть те, у кого в блокадах и под обстрелами остаются близкие. Среди нас есть волонтёр_ки, которым стало намного сложнее проводить сборы для помощи депортированным украин_кам: дело не только в том, что у россиян_ок заканчиваются деньги, но и в том, что фандрайзинговые посты теряются среди летних фотоотчётов и тредов про отношения.
— Слишком многие всё ещё ни разу не высказались о войне. И присоединить их — значит уменьшить нагрузку на остальных. Получить возможность посменной работы: сейчас выгорающие активист_ки, может, и понимают, что им нужна передышка, но точно ли будет, кому подхватить их дела?
Для многих нынешних участни_ц антивоенного сопротивления работа на износ наступила задолго до конца 2021 — в феминистской, антикапиталистической и антиавторитарной, антигомофобной и экологической повестках. Слишком сильное моральное давление истощает, но в каких-то дозах мораль — необходимое условие жизни в сообществе.
Художница Мария Королёва пишет:
«Мне до сих пор стыдно публиковать что-то кроме основной повестки, хотя внутренне я хочу делиться своими переживаниями, мыслями и искусством. Но все время задаю себе вопрос: «Насколько это сейчас уместно?» При этом недавно я пришла к не самому приятному для себя выводу о том, что сдерживает меня даже не столько всеобщая солидарность и понимание глобального пиздеца, а скорее уважение к людям, которые продолжают бороться, то есть конкретно к антивоенным активистам и моим хорошим знакомым и друзьям».
— В конце концов, предложения, которые могут вызывать критику, высказывают тоже люди — неидеальные и чувствительные. Мой приятель честно выражает то, что может быть у многих на душе, но признаваться неудобно:
«Меня достала оценка того, как другие поддерживают. Правильно или неправильно. Бесят те, кто не понимают даже самых простых человеческих настроек. Бешу себя сам тем, что оцениваю этих людей. Бесит, как другие на это реагируют и что приходится разжевывать всем: если ты думаешь, что помогаешь и делаешь что-то для помощи, то тебя и не должны такие посты задевать. А потом злюсь на себя за то, что на самом деле не всем это просто понять, а я думаю, что всем».
И что нам с этим делать?
Социальные сети созданы для выгоды корпораций, а их функции и алгоритмы — чтобы те монетизировали нашу совместность. Кажется, в словосочетании «социальные сети» было бы намного больше смысла, если бы совместность в первую очередь направлялась на общие цели и взаимную заботу.
В начале острых кризисов так и происходит: мы стихийно выделяем и распространяем важные новости, способы действовать, поддерживающие слова. Но сейчас настало время вырабатывать такие стратегии сознательно.
В Антивоенной рассылке #101 мы спросили вас: какие каналы, форматы и тональности антивоенного контента сейчас резонируют, какие отталкивают, и как вы сами говорите о войне.
Некоторыми цитатами из ответов мы поделились выше.
И вот самые важные идеи, которые вы высказали:
— Новости перестают усваиваться:
«Кажется, что все новости уже известны, они похожи друг на друга в своей кошмарности».
Кто-то вовсе отписывается от новостных источников, ведь самое важное принесут в ленту друзья; кто-то оставляет лишь пару каналов. Кто-то отбирает и распространяет мотивирующие новости: победы Украины, антивоенного движения:
«Вот пара депутатов открыто выразили протест — прекрасная новость, вот адвокат смог отбить обвиняемого».
Делиться хорошими антивоенными новостями может быть одним из способов проявления тепла и солидарности, при этом не вытесняя повестку.
В начале острых кризисов так и происходит: мы стихийно выделяем и распространяем важные новости, способы действовать, поддерживающие слова. Но сейчас настало время вырабатывать такие стратегии сознательно.
В Антивоенной рассылке #101 мы спросили вас: какие каналы, форматы и тональности антивоенного контента сейчас резонируют, какие отталкивают, и как вы сами говорите о войне.
Некоторыми цитатами из ответов мы поделились выше.
И вот самые важные идеи, которые вы высказали:
— Новости перестают усваиваться:
«Кажется, что все новости уже известны, они похожи друг на друга в своей кошмарности».
Кто-то вовсе отписывается от новостных источников, ведь самое важное принесут в ленту друзья; кто-то оставляет лишь пару каналов. Кто-то отбирает и распространяет мотивирующие новости: победы Украины, антивоенного движения:
«Вот пара депутатов открыто выразили протест — прекрасная новость, вот адвокат смог отбить обвиняемого».
Делиться хорошими антивоенными новостями может быть одним из способов проявления тепла и солидарности, при этом не вытесняя повестку.
— Больше интереса — к индивидуальному: истории конкретных украин_ок, активисто_к; репосты — с личным комментарием: мнением или эмоцией; кусочки жизни и повседневность от тех, кто высказывается и о войне.
Это тоже может быть частью стратегии, которая объединяет необходимость жить и тему войны.
«Намного чаще читаю тексты до списка новостей в вашей рассылке, чем сами новости».
«Пишу о личных историях людей и ощущениях. Вчера ночью вот вышила пацифик, чтобы с ним теперь ходить. Так я встраиваю свою боль в жизнь».
Наконец, это одна из причин, сподвигающих на волонтёрство — помощь конкретным людям «даёт силы жить дальше, чувствовать себя не безмолвным свидетелем».
— Мы пытаемся разобраться, что происходит и как «проживать что-то сложное» с помощью эксперто_к в психологии, политологии, философии, военном деле и экономике. Временами они утомляют, но кому-то — они помогают пересобрать рассыпающийся мир.
— Как проживают войну представитель_ницы уязвимых групп, например, квир-люди или люди с эмоциональной лабильностью? Этим опытом многим важно делиться, потому что сейчас давление ещё выше, а специализированным НКО нужно больше поддержки. С другой стороны, контекст уязвимости особенно подсвечивает хрупкость человеческой жизни, и внимание к людям в таких контекстах некоторым помогает сохранять и собственную человечность.
— Мы пытаемся искать новые долгосрочные и разнообразные способы высказываться. Кто-то рисует скетчи и распространяет их в виде рассылок:
«Не отправляла такие письма я, наверное, только в спорт-лото».
Кто-то рыдает в общественных местах. С одной стороны, это помогает личной устойчивости и безопасности: ведь за такие формы высказывания меньше шанс попасть в отделение. С другой, мы можем насытить войной весь эфир, даже те зоны, куда с прямым высказыванием мы бы не проникли.
Это тоже может быть частью стратегии, которая объединяет необходимость жить и тему войны.
«Намного чаще читаю тексты до списка новостей в вашей рассылке, чем сами новости».
«Пишу о личных историях людей и ощущениях. Вчера ночью вот вышила пацифик, чтобы с ним теперь ходить. Так я встраиваю свою боль в жизнь».
Наконец, это одна из причин, сподвигающих на волонтёрство — помощь конкретным людям «даёт силы жить дальше, чувствовать себя не безмолвным свидетелем».
— Мы пытаемся разобраться, что происходит и как «проживать что-то сложное» с помощью эксперто_к в психологии, политологии, философии, военном деле и экономике. Временами они утомляют, но кому-то — они помогают пересобрать рассыпающийся мир.
— Как проживают войну представитель_ницы уязвимых групп, например, квир-люди или люди с эмоциональной лабильностью? Этим опытом многим важно делиться, потому что сейчас давление ещё выше, а специализированным НКО нужно больше поддержки. С другой стороны, контекст уязвимости особенно подсвечивает хрупкость человеческой жизни, и внимание к людям в таких контекстах некоторым помогает сохранять и собственную человечность.
— Мы пытаемся искать новые долгосрочные и разнообразные способы высказываться. Кто-то рисует скетчи и распространяет их в виде рассылок:
«Не отправляла такие письма я, наверное, только в спорт-лото».
Кто-то рыдает в общественных местах. С одной стороны, это помогает личной устойчивости и безопасности: ведь за такие формы высказывания меньше шанс попасть в отделение. С другой, мы можем насытить войной весь эфир, даже те зоны, куда с прямым высказыванием мы бы не проникли.
Война — это игра с отрицательной суммой, просто потому что в уравнении уже есть огромный человеческий, экономический, экологический урон, который наносит Россия. И включаясь в противостояние, мы все вынуждены искать новые точки равновесия — где сможем вести борьбу долго, но где при этом у нас со временем будет ещё меньше безопасности и ресурсов, чем кажд_ая из нас заслуживает.
Это равновесие не может быть устойчивым, когда кажд_ая сам_а по себе, но единой верной стратегии не существует. Давайте продолжать искать способы, как делать наши различия преимуществом, а не источником изоляции. Война закончится.
Это равновесие не может быть устойчивым, когда кажд_ая сам_а по себе, но единой верной стратегии не существует. Давайте продолжать искать способы, как делать наши различия преимуществом, а не источником изоляции. Война закончится.