Нулевой пункт в рассуждениях о государстве дают, в частности, Чарльз Тилли и Мишель Фуко. Государство всегда основано на власти и насилии. Но власть и насилие – это не то, что «придумало» государство: они существуют в семье, в школе, в церкви, на работе. Властные отношения пронизывают все наше социальное существование.

Например, для нас, как для людей с постсоветского пространства, особенно характерно почти полное отсутствие осознания того, в какой степени власть пронизывает гендерные и поколенческие отношения. Но государство доводит власть как социальную форму до абсолюта, до полного осуществления: для него власть — это условие существования. Забегая вперед: антрополог Дэвид Гребер убедительно показал, что в современных обществах это насилие может принимать скрытую форму. Такую, что мы его не замечаем: как налог на добавленную стоимость в цене покупаемых нами товаров и услуг. Но от этого насилие не перестает быть насилием.

Для возникновения государства помимо насилия и власти нужны и другие предпосылки. Если либертарианцы думают, что государство и рынок — антагонистические понятия, то антрополог Дэвид Гребер вводит другую теорию, связанную с концепцией возникновения денег. Раньше считалось, что деньги возникли из бартерной торговли: люди менялись товарами и в какой-то момент поняли, что это проще делать, когда есть эквивалент обмена и не нужно думать, сколько пшеницы отсыпать за пару сапог. Гребер показывает, что логика была иная.

Он вводит понятие повседневного коммунизма — своеобразной формы социальных отношений, в которых люди не измеряют свою деятельность выгодой, которую она может принести. Логика иная: тебе нужно лекарство? Я дам его тебе, не ведя никаких подсчетов: кто, кому и сколько должен за такую помощь. В отношениях внутри малых групп, в которые люди объединялись до появления государства, не было никакой меновой торговли, а был либо «повседневный коммунизм», либо основанные на долге кредитные отношения (я отсыпал тебе зерна, а завтра возьму у тебя лошадь, чтобы съездить в город).

Денежная же торговля использовалась при обмене с чужими — с теми, с кем люди не состояли в личных отношениях. Следующим шагом стало возникновение государства. Без него не могли бы возникнуть рынки: нужны были законы, контроль за исполнением сделок, эмитируемая государством валюта. Возникновение рынков было вызвано необходимостью обеспечивать армию за счет добровольного снабжения, а не грабежа. Чтобы заплатить наемным воинам деньги, государства должны были собрать их в качестве налогов.

Несколько важных черт к пониманию того, что такое государство, добавил антрополог Джеймс Скотт. Он рассказал об обществах, на протяжении столетий пытавшихся уклониться от государства. Это, в частности, кочевники: из охотников и собирателей сложно построить государство — они слишком разрозненны, живут малыми группами, все время перемещаются. Чтобы создать государства, людям надо было одомашнивать растения и животных и в результате «одомашниться» самим — подчиниться определенному календарю жизнедеятельности, стать земледельцами. Больше всего подходили для этого общества, основанные на производстве зерна: его выращивание и сбор лучше всего подходит для оценки и контроля.

Первые города-государства очень быстро стали огораживаться. Крепости и стены не только защищали от внешних врагов, но и удерживали своих подданных, чтобы они не сбежали. Особенно актуально это было во время голода, вызванного неурожаем или войной. Интересно, что уже первые государства были враждебны природе, они занимались централизованным преобразованием ландшафта: вырубали леса, почвы засаливались. Им даже приходилось менять местоположение, чтобы избежать упадка.

И Гребер, и Скотт показывают, как государство унифицирует подданных. Оно превращает их в единицы, которые можно пересчитать, собрать с них налог, привлечь к военной службе.

В современном мире важная функция государств — управление общим благом: образование, здравоохранение, дороги, инфраструктура. Этим государства, по сути, оправдывают свое существование. Но экономист Элионор Остром получила Нобелевскую премию за доказательство того, что делегирование администрирование общих благ государству — не единственное и наверняка не лучшее решение. Проблема общего блага связана с тем, что люди высоко ценят лишь то, что является для них дефицитом. Общее, «ничье», то, что встречается повсюду, особой ценностью не наделяется. Поскольку такие блага «ничего не стоят», происходит их перепотребление и истощение — например, вырубка леса или истощение рыбных ресурсов.

В современном обществе есть два способа борьбы с этим. Первый — это иерархический административный контроль: государство нормирует потребление, выдает лицензии и аккредитации. Этот подход увеличивает бюрократию и не предотвращает деградацию общих ресурсов. Второй способ — приватизация: тот же лес поделен между частными собственниками, которые более рачительно относятся к своему имуществу. Но здесь возникает проблема неравенства: владелец леса ограничивает доступ к нему и стремится на нем заработать.

Остром показывает, что общества могут находить середину между этими подходами: горизонтально договариваться, как пользоваться общим благом. Для этого нужны доверие и политическая культура, чтобы не поубивать друг друга в попытке прийти к соглашению. Также нужна система контроля за исполнением договоренностей. У экономистов нет однозначного ответа на вопрос, какие проблемы эффективнее решать горизонтально, а какие — за счет вертикальной координации. В чрезвычайных ситуациях авторитарная власть эффективнее горизонтального способа принятия решений. Но нет ответа на вопрос, производством и распределением каких коллективных благ лучше управлять «договорным» путем, а каких — административно.

Сейчас сама идея государства стоит под большим вопросом. У этого есть две причины. Первая причина — неравенство людей. Людей раздражает как классическое экономическое неравенство, так и неравенство возможностей. Отдельный вопрос, на что будет направлена экономическая политика в ближайшие десятилетия — на сглаживание фактического неравенства или неравенства возможностей. Это два принципиально разных вектора развития ситуации. Первый путь увеличит государственное перераспределение, уменьшит стимулы к предпринимательству. Второй позволит дать, условно говоря, мальчику, родившемуся в неблагополучном «черном» районе какого-нибудь южного американского штата, такие же шансы в жизни, как ребенку миллиардера.

Вторая причина — ценностная трансформация. Люди больше не готовы умирать за отечество, как это было 70-100 лет назад. Повысилась ценность жизни. Выживание, карьера, заработок все больше становятся «само собой разумеющимися», поэтому их ценность снижается. Так происходит, когда на протяжении длительного времени люди живут в благополучных условиях. Увы, это не наш случай: в 1990-х подавляющему большинству россиян было сложно прокормить свои семьи, они боролись за выживание. Поэтому многим россиянам старше 25 лет присущи материалистические, а не постматериалистические ценности. Но в развитых странах это уже не так. Люди думают не о выживании, а о самореализации, заботятся об общем благе.

Это сильно меняет требования к государству. Может ли оно в такой ситуации «переобуться» — найти себя в условиях, когда люди уже не согласны быть одинаковыми, не согласны на гомогенизацию, которую проделывали с ними государства на протяжении многих столетий? Есть два варианта, чем это может закончиться. Первый — новый тоталитаризм на китайский манер с социальным рейтингом и учетом всех действий каждого человека. Второй вариант — переопределение государства. В старой форме оно людям больше не нужно. Возможно, государство будет обеспечивать безопасность и минимальный доход для всех граждан. Или продолжит отвечать за образование и за здравоохранение. Предварительные ответы на эти вопросы можно увидеть, наблюдая за опытом Скандинавии, Канады, Австралии и Новой Зеландии. Но вопросы остаются открытыми.