Z как объект
Колонка Эллы Россман о том, почему российская пропаганда (все же) работает и что нам с этим делать
Публикация: 22 августа 2022
Буква Z стала символом нового этапа войны в Украине сразу после вторжения российской армии 24 февраля. И сторонников войны, и ее противников поначалу удивил образ, выбранный пропагандистами (вероятно, представителями пиар-блока министерства обороны). Буква Z из латинского алфавита, она изначально чужеродна для тех, кто использует кириллицу.
Аналитики описывали Z как пустой знак или символ без конкретного наполнения: было непонятно, к каким смыслам и контекстам он отсылает, его выбор казался случайным и иррациональным. Не верилось, что этот образ может стать частью какой-то идеологии и эффективной мобилизационной политики, казалось, что граждан не может устроить настолько пустой посыл.
Аналитики описывали Z как пустой знак или символ без конкретного наполнения: было непонятно, к каким смыслам и контекстам он отсылает, его выбор казался случайным и иррациональным. Не верилось, что этот образ может стать частью какой-то идеологии и эффективной мобилизационной политики, казалось, что граждан не может устроить настолько пустой посыл.
По прошествии почти полугода войны можно сказать, что эти предсказания были неверны. Провоенная российская пропаганда, может быть, и не заставляет верить в идеи, которые продвигает, но она точно весьма эффективна в запугивании и стравливании россиян друг с другом и со всем миром. Участники антивоенного движения, напротив, сталкиваются с трудностями, пытаясь привлечь новых людей к антивоенной кампании или просто удержать военную повестку в фокусе россиян. Z-пропаганда отлично перетягивает на себя внимание, мобилизуя сильные политические эмоции, ресентимент и обиды, укорененные в старых травмах российского общества. Почему же аналитики недооценили потенциал провоенной пропаганды и ее главного символа?
Думаю, главную роль тут сыграл неверный подход к нарождающейся идеологии (или квазиидеологическому нарративу, как характеризует рашизм литературный критик Марк Липовецкий) и ее главному символу. Говоря о том, что Z — пустой, ни к чему не отсылающий знак, аналитики подходили к нему как к элементу классической знаковой системы, практически в соссюровском понимании. В этой системе, и правда, Z не работает: он не отсылает ни к конкретному значению (что отмечали и представители российской власти, ответственные за идеологию нынешней войны), ни к иной знаковой системе. Z сам по себе не связан напрямую с уже разработанными в российской государственной идеологии дискурсами: например, с нарративами о Второй мировой войне или «русском мире», которые были центральными для путинизма в 2010-е. Я думаю, для того чтобы понять, как действует Z, нужно рассматривать символ не в рамках наук о знаках и текстах, а при помощи объектно-ориентированных подходов, позволяющих куда лучше понять его работу.
Думаю, главную роль тут сыграл неверный подход к нарождающейся идеологии (или квазиидеологическому нарративу, как характеризует рашизм литературный критик Марк Липовецкий) и ее главному символу. Говоря о том, что Z — пустой, ни к чему не отсылающий знак, аналитики подходили к нему как к элементу классической знаковой системы, практически в соссюровском понимании. В этой системе, и правда, Z не работает: он не отсылает ни к конкретному значению (что отмечали и представители российской власти, ответственные за идеологию нынешней войны), ни к иной знаковой системе. Z сам по себе не связан напрямую с уже разработанными в российской государственной идеологии дискурсами: например, с нарративами о Второй мировой войне или «русском мире», которые были центральными для путинизма в 2010-е. Я думаю, для того чтобы понять, как действует Z, нужно рассматривать символ не в рамках наук о знаках и текстах, а при помощи объектно-ориентированных подходов, позволяющих куда лучше понять его работу.
Объектно-ориентированные подходы — это группа философских, социологических, антропологических методологий и теорий, которые развивали и развивают разные авторы, такие как социолог Бруно Латур (создатель акторно-сетевой теории), представители философской школы спекулятивного реализма (Грэм Харман, Квентин Мейясу, Рэй Брассье) и феминистская теоретикесса Карен Барад, авторка концепции агентного реализма. Общим в их текстах является повышенный интерес к внечеловеческим объектам. Все эти авторы предполагают, что агентами, субъектами или акторами (то есть активными «деятелями») в социальных системах или онтологиях могут выступать не только люди и сообщества, но и другие живые существа, а также неживые вещи. Например, у Хармана в качестве объекта может выступать любая «единая реальность», которая меняется и вступает в сложные отношения с другими реальностями, но при этом остается замкнутой на себе. Он рассматривает в качестве объектов самые разные сущности, включая «атомы, овощи, нации или песни». Гендерная исследовательница Джазбир Пуар в одной из своих статей предлагает усложнить чересчур антропоцентричную теорию интерсекциональности и пишет о сложных ассамбляжах (понятие из философии Жиля Делеза и Феликса Гваттари), в которые собираются вещи, люди, власть и социальные отношения. Карен Барад особое внимание уделяет материи, которая в ее теории предстает не просто неживой субстанцией, а одновременно процессом и активным агентом, порождающим связи и связанным с другими агентами. Теоретикессы, которых связывают с течением феминистского нового материализма, такие как Барад, а также Джейн Беннет или Катрин Бихар, в своих текстах существенно усложнили объектно-ориентированные подходы: в частности, привнесенная ими феминистская критика объективации позволила говорить об объектах не в их онтологической изолированности, а в качестве частей существующих политических систем.
Активными объектами в объектно-ориентированных парадигмах могут быть не только физические объекты, но и элементы языка, например, отдельные слова. Брэдли А. Горски, профессор славистики из Джорджтаунского университета, в своем исследовании постсоветской коммерческой книжной индустрии утверждает, что в развитии российского книжного рынка в 1990-е большую роль сыграли не только люди и издательства, но и отдельные слова, и особенно — понятие «бестселлер». Перейдя в русский из английского, это слово мутировало, приобрело новые смыслы и звучания (например, на русском языке появилось изначально несколько нелепое, но для нас уже вполне легитимное выражение «интеллектуальный бестселлер») и повлияло на становление целой коммерческой области. «Бестселлер» у Горски оказывается активным и влиятельным агентом, который предопределяет логику развития индустрии и переструктурирует поле высокой культуры под правила капиталистической системы, становясь своего рода медиатором между советскими культурными институтами, читателями и новой экономической реальностью.
Активными объектами в объектно-ориентированных парадигмах могут быть не только физические объекты, но и элементы языка, например, отдельные слова. Брэдли А. Горски, профессор славистики из Джорджтаунского университета, в своем исследовании постсоветской коммерческой книжной индустрии утверждает, что в развитии российского книжного рынка в 1990-е большую роль сыграли не только люди и издательства, но и отдельные слова, и особенно — понятие «бестселлер». Перейдя в русский из английского, это слово мутировало, приобрело новые смыслы и звучания (например, на русском языке появилось изначально несколько нелепое, но для нас уже вполне легитимное выражение «интеллектуальный бестселлер») и повлияло на становление целой коммерческой области. «Бестселлер» у Горски оказывается активным и влиятельным агентом, который предопределяет логику развития индустрии и переструктурирует поле высокой культуры под правила капиталистической системы, становясь своего рода медиатором между советскими культурными институтами, читателями и новой экономической реальностью.
В российской провоенной пропаганде мы имеем дело с ситуацией, когда таким объектом становится даже не слово, а одна-единственная буква. Как и в случае с «бестселлером», эта буква привнесена извне языка. Как верно отмечали аналитики, которые писали про Z, изначально этот символ не отсылал ни к какой готовой системе значений. Вместо этого Z создал динамическую систему смыслов вокруг себя, перестраивая под новую (и все время меняющуюся) повестку всю существующее русскоязычное дискурсивное поле. Z не наполнен информацией, но заряжен злостью и энергией; cреда, которую он формирует вокруг себя, — это аффективная топология; новорожденные образы и смыслы в ней переплетены, динамичны и изначально крайне эмоционально заряжены и взрывоопасны. Z делает нас частями своей структуры, одновременно пассивными (большинство россиян не сопротивляются новому порядку) и активными (эмоционально реагирующими, спорящими в сети, ненавидящими, усиливающими аффект и тем самым участвующими в развитии этой системы). Для идеологии Z не принципиальна логичность и стройность повествования: официальные комментарии российских властей противоречивы и все время меняются, но это совсем их не ослабляет. Z-структура противостоит любому сложному или взвешенному обсуждению и солидарному действию и размывает смыслы, которые существовали в публичном поле до нее.
Аффективная топология Z определяется не тем, что непосредственно несет в себе сам знак, она зарождается вокруг него. При этом графические элементы знака и его слабые коннотации, думаю, могут играть определенную роль в том, какие смыслы он создает. В отличие от символов V и O, которые поначалу тоже претендовали на то, чтобы означить войну в Украине, Z — это предельно агрессивный образ, практически клеймо. В историях и фильмах про Зорро, рассказывающих, кстати говоря, о вигиланте-авантюристе, который в одиночку бросил вызов злодеям и борется с ними в обход всех существующих законов и правил, главный герой высекал Z (первую букву своего псевдонима) тремя ударами рапиры. Две параллельные прямые, разбитые диагональю, рифмуются с тем, как война в Украине перечеркнула все перспективы развития российского общества, а также с неразрешимыми конфликтами, которые порождает новая российская идеология. Аффекты, которые создает этот знак, выстроены на бинарностях и резком отказе от неудобного прошлого и какого-либо будущего, отказе от эмпатии и естественных человеческих чувств, базовой морали и этики. Просто попробуйте представить себе, чтобы какая-то иная буква, вроде скругленной «О» или куда более «дружелюбной» русской «З», стала символом этой войны: кажется, она бы просто не прижилась в такой роли.
Аффективная топология Z определяется не тем, что непосредственно несет в себе сам знак, она зарождается вокруг него. При этом графические элементы знака и его слабые коннотации, думаю, могут играть определенную роль в том, какие смыслы он создает. В отличие от символов V и O, которые поначалу тоже претендовали на то, чтобы означить войну в Украине, Z — это предельно агрессивный образ, практически клеймо. В историях и фильмах про Зорро, рассказывающих, кстати говоря, о вигиланте-авантюристе, который в одиночку бросил вызов злодеям и борется с ними в обход всех существующих законов и правил, главный герой высекал Z (первую букву своего псевдонима) тремя ударами рапиры. Две параллельные прямые, разбитые диагональю, рифмуются с тем, как война в Украине перечеркнула все перспективы развития российского общества, а также с неразрешимыми конфликтами, которые порождает новая российская идеология. Аффекты, которые создает этот знак, выстроены на бинарностях и резком отказе от неудобного прошлого и какого-либо будущего, отказе от эмпатии и естественных человеческих чувств, базовой морали и этики. Просто попробуйте представить себе, чтобы какая-то иная буква, вроде скругленной «О» или куда более «дружелюбной» русской «З», стала символом этой войны: кажется, она бы просто не прижилась в такой роли.
Как противостоять идеологии, которая работает совсем не так, как мы предполагали?
В отличие от советской пропаганды, она не создает логические связи или определенную картину мира и не отсылает к культурным текстам, а постоянно пересобирает новое, глубоко иррациональное и аффективное поле значений. Что противопоставить вездесущему Z и какой объект мог бы сравниться с ним? К сожалению, у меня нет ответов на эти вопросы. Есть лишь понимание, что в случае с Z-структурой, вполне ожидаемо, не работают рациональные доводы и привычные приемы переубеждения, как и старые методы деконструкции текста. Это дискурсивное поле устроено по новым законам. Чтобы понять, как оно действует, важно внимательно наблюдать за деформациями аффективной топологии Z, за возникающими внутри нее связями и разрывами, зонами покоя и флуктуаций. Возможно, в процессе таких наблюдений получится обнаружить в ее пространстве точки, где могут возникнуть новые активные объекты, способные подорвать динамическое равновесие Z. В процессе поиска важно не стать частью аффекта, сохранив собственную агентность, — и так же важно при этом не занять чисто внешнюю позицию по отношению к Z-структуре. Объект Z, как ничто иное, обнаруживает непригодность классической дихотомии субъекта и объекта и позитивистской версии объективности в социальном анализе — и подталкивает к поиску иной, более активной и погруженной позиции исследователя и наблюдателя. Думаю, обретение верной эпистемологической расположенности по отношению к Z-структуре — первый и необходимый шаг к ее постижению и перевороту.
В отличие от советской пропаганды, она не создает логические связи или определенную картину мира и не отсылает к культурным текстам, а постоянно пересобирает новое, глубоко иррациональное и аффективное поле значений. Что противопоставить вездесущему Z и какой объект мог бы сравниться с ним? К сожалению, у меня нет ответов на эти вопросы. Есть лишь понимание, что в случае с Z-структурой, вполне ожидаемо, не работают рациональные доводы и привычные приемы переубеждения, как и старые методы деконструкции текста. Это дискурсивное поле устроено по новым законам. Чтобы понять, как оно действует, важно внимательно наблюдать за деформациями аффективной топологии Z, за возникающими внутри нее связями и разрывами, зонами покоя и флуктуаций. Возможно, в процессе таких наблюдений получится обнаружить в ее пространстве точки, где могут возникнуть новые активные объекты, способные подорвать динамическое равновесие Z. В процессе поиска важно не стать частью аффекта, сохранив собственную агентность, — и так же важно при этом не занять чисто внешнюю позицию по отношению к Z-структуре. Объект Z, как ничто иное, обнаруживает непригодность классической дихотомии субъекта и объекта и позитивистской версии объективности в социальном анализе — и подталкивает к поиску иной, более активной и погруженной позиции исследователя и наблюдателя. Думаю, обретение верной эпистемологической расположенности по отношению к Z-структуре — первый и необходимый шаг к ее постижению и перевороту.
