17 декабря 2011 года я оказался возле посольства Казахстана в Москве на акции протеста против расстрела рабочих в Жанаозене. Мои коллеги принесли то ли красную краску, то ли свекольный сок, чтоб расплескать его на тротуаре возле посольства. Одна из банок с жидкостью немного пролилась в моей сумке, где также находилась книга стихотворений американской феминистки Одри Лорд.

Через несколько месяцев человек, принесший красный раствор — его звали Костя Лебедев — оказался доносчиком и провокатором, на чьей совести, к счастью, не кровь, но несколько лет тюрьмы нескольких честных активистов. Книга Одри Лорд с залитыми свекольной кровью страницами до сих пор напоминает мне о непредсказуемых связях маленького активизма и большой политики.

Расстрелу предшествовала борьба на трех предприятиях, принадлежащим казахстанским компаниям и их зарубежным партнерам ◻️.

С 2009 года рабочие предприятий требовали повышения зарплат и улучшения условий труда, права на деятельность независимых профсоюзов, иногда — национализации компаний. Попытки создавать новые независимые профсоюзы, в пику «желтым», подчиненным власти и руководству, наталкивались на репрессии и трудовое законодательство — относительно либеральное по форме, но фактически, согласно докладу Human Rights Watch, максимально затрудняющее проведение полноценной забастовки.

В протестах 2009-2011 годов участвовали до 10 тысяч рабочих — беспрецедентная для постсоветских реалий массовость. Нефтяники проводили голодовки, покидали предприятия, выходили на улицу. Суды объявляли забастовки незаконными, сотни рабочих были уволены. 8 июня палаточный лагерь бастующих и их сторонников в центре Жанаозена разогнала полиция. Вскоре профсоюзники вернулись на площадь. Адвоката Наталию Соколову, помогавшую забастовщикам, приговорили к шести годам тюремного заключения.

В начале августа был убит профсоюзный активист Жаксылык Турбаев. Прямо перед убийством он выступил на профсоюзном собрании, где потребовал переизбрания председателя, проводившего, по мнению рабочих, политику работодателя. В конце августа была изнасилована и убита дочь председателя профсоюзного комитета рабочих компании «Озенмунайгаз» Кудайбергена Карабалаева.

16 декабря, в День независимости Казахстана, власти Жанаозена впервые решили провести массовые гуляния на площади, где с лета стояли лагерем забастовщики. Разумеется, это было воспринято как провокация с целью подавить протест, который, вопреки надеждам властей и хозяев предприятий, затянулся до декабря. Рабочие находились на грани физического и эмоционального истощения: в такой ситуации любого случайного импульса с чьей-либо стороны было достаточно для бойни. Лидеры забастовщиков с самого начала предупреждали об этом городские власти.

Аким, глава города, приехавший накануне на площадь, заверил собравшихся и прессу, что все под контролем. Мнения по поводу того, что произошло дальше, расходятся. По одной из версий, в толпу рабочих врезалась машина, по другой — кто-то из чиновников после праздничного обеда кинул кости от бешбармака ◻️ в в сторону нефтяников со словами: «Нате, поешьте, вы голодные». По официальной версии, на площади действовали провокаторы, нападавшие на силовиков и крушившие музыкальную аппаратуру. Начались стычки, военные открыли огонь по протестующим. Официальное число убитых — 17, однако до сих пор бытует мнение о большем числе погибших, скрываемом властями.

В тот же день произошли нападения на офисы компании «Озенмунайгаз», на некоторые торговые центры и другие здания.

17 декабря, на следующий день после столкновений, в Жанаозене ввели чрезвычайное положение. Отключение связи, блокирование сайтов, произвольные аресты, пытки в полиции. «Нефтяники Жанаозена оказались "разменной картой" в руках противников власти, скрывающихся от правосудия за границей. Они стали лишь инструментом для расшатывания стабильности в нашем государстве», — официальная версия власти.

Прошли показательные судебные процессы против оппозиционеров. Владимир Козлов, лидер оппозиционной группы «Алга!», обвинявший руководство корпораций в провоцировании рабочих, был приговорен к шести годам лишения свободы за «разжигание социальной вражды».

Президент Назарбаев не только провел кадровые замены среди руководителей, но и потребовал вернуть часть уволенных нефтяников. Нескольких полицейских, участвовавших в расстреле, осудили на 5-6 лет за превышение полномочий.

В июне 2012 года 13 профсоюзников были приговорены к лишению свободы на срок от 3 до 7 лет, еще 21 обвиняемый — к условному наказанию. 10 октября того же года был убит двадцатитрехлетний Александр Боженко — один из ключевых свидетелей по делу, давший показания под пытками и отказавшийся от них на суде.

Независимые расследования событий в Жанаозене до сих под запретом или максимально затруднены. Эхо выстрелов прокатилось по миру: в нескольких городах прошли профсоюзные и левые акции солидарности, позже стали появляться документальные фильмы и песни о Жанаозене…

В Москве весь 2011 год шли попытки освоить формат движения «Оккупай Уолл-стрит», выступившего против кризиса представительной демократии, коррумпированной финансовыми элитами и их политическими ставленниками. В декабре начались протесты против фальсификации думских выборов. Шок от расстрела в Жанаозене в итоге перевернул, по крайней мере, мое личное восприятие всего постсоветского пространства, его территории и истории. Соединилось то, что казалось разорванным навсегда.

Акционистская кровь возле посольства Казахстана, видимо, должна была указывать на то, что рутина рабочих требований «от живота», занудный бюрократический язык профсоюзных формулировок — вещи гораздо менее привлекательные для медиа, чем сюжеты о межэтнических распрях, акциях за честные выборы, или, тем более, кадры погромов и мародерства, с помощью которых правые СМИ делают свой бизнес и вбивают консервативную повестку в мозг обывателя. Чтобы попасть в медиа-повестку, постсоветскому рабочему нужно пролить кровь. Постсоветскому активисту, чтобы попасть в медиа-повестку, нужно совершить кровавую акцию. Через кровь, через переживание политического насилия прошлого, настоящего и будущего, войн, расстрелов и пыток человек превращается в политического субъекта — этим принципиальным лично для меня открытием я обязан в первую очередь Жанаозену.

Также выяснилось, что рабочий занимает ключевое место не только в марксистских схемах, но и в максимально далекой от них постсоветской реальности. В пику двум доминирующим — советскому и либеральному — повествованиям тогда, десять лет назад, появились очертания альтернативной истории — жизненно необходимой, сшивающей прошлое, открытой будущему. Истории рабочих российского, советского, постсоветского пространства, идущей от «Кровавого воскресенья» и Ленского расстрела через Новочеркасск — к Жанаозену.

Также трагедия в Казахстане пролила яркий свет на социальный тип нового постсоветского рабочего. Говорить о нем начали в конце нулевых, в связи с профсоюзом МПРА ◻️ и успешной забастовкой «Форда» во Всеволожске, также предприятии транснациональной «новой экономики».

Рабочий эпохи перестройки олицетворял проснувшийся класс, на который надеялись левые оппозиционеры со времен Троцкого. В конце 80-х советские шахтеры потрясли страну забастовками, а в итоге оказались использованными в качестве политического тарана либеральными реформаторами. Наряду с разгромом оппозиции в 1993-ем это стало ключевым фактором новой массовой деполитизации. В 90-е борьба на заводах воспринималась большинством как арьергардные бои уходящего индустриального мира.

Новый рабочий стал возникать в связи с нормализацией нулевых — разгромом оппозиционного бизнеса, возникновением госкорпораций, приходом ТНК на новое поле, зачищенное Путиным, Лукашенко и Назарбаевым от конкурентов.

Работающий в обновленном, важном для государства либо транснационального бизнеса секторе промышленности, или в нефтедобыче, этот рабочий относительно привилегирован, ему есть что терять, кроме своих цепей. Он чувствует свое классовое достоинство и готов бороться за большее, вступая в профсоюз, особенно если речь идет о западных корпорациях.

«Они получают зарплату в размере от 250 до 450 тысяч тенге в зависимости от разряда», — жаловался на жанаозенских забастовщиков 2011 года президент одной из нефтяных компаний. На самом деле, рабочие в Жанаозене взбунтовались в том числе из-за того, что зарплаты в ведомостях оказались в два-три раза выше реальных. И все же на общем фоне нефтяников Западного Казахстана можно было считать привилегированными.

Эта относительная привилегированность нового рабочего позволила постсоветским диктаторам превращать его иногда в фигуру почти сакральную, которую можно успешно эксплуатировать (вместе с иностранными партнерами) и ставить на пьедестал по праздникам или в критические моменты. Для российской власти такой момент случился в конце 2011 года в связи с антипутинскими протестами. Тогда после недолгой растерянности кремлевские политтехнологи нащупали ловкий гегемониальный ход — противопоставить протестующих как якобы сплошь благополучных мидлклассовых жителей столиц рабочим с «Уралвагонзавода». Сделать это оказалось несложно: часть протестующих и сами себя считали самыми сознательными и чуть ли не единственными подлинными гражданами страны. Борьбу рабочих, превратившуюся в борьбу за рабочих, мы наблюдали и во время протестов в Беларуси — оппозиция тогда вчистую проиграла эту борьбу режиму.

Таким образом, новый рабочий оказался нужен не только «новой экономике», но и для того, чтобы власть могла позиционировать его когда надо в качестве противовеса столичной интеллигенции, модной протестной молодежи и фрондирующему бизнесу. И чтобы одновременно побаиваться, конечно.

Подобная роль вроде бы отражает место рабочего в современных условиях, соответствующее марксистским канонам: пролетарии — это те, кто собирается для работы в одном месте в одно время и обеспечивают жизнедеятельность общества. Поэтому именно они, согласно Марксу, наиболее способны к политической самоорганизации, в наибольшей степени угрожают социальному порядку. Но в неолиберальной экономике, где доминирует незащищенный труд и нестабильная занятость, привилегированный промышленный рабочий, которому есть что терять, оказывается, опять же в лучших традициях марксистской диалектики, не только угрозой, но и опорой режима.

Но относительная численность таких идеальных рабочих лошадок нового постсоветского порядка невелика. Несколько тысяч нефтяников, готовых к борьбе, — огромная сила в наших реалиях, но и она не может побеждать в рамках цеха — хотя бы из-за того же трудового кодекса, максимально заточенного против независимых профсоюзов. Рабочие в ярких спецовках выходят за ворота завода и неизбежно соединяются с другими — со своими родственниками, сторонниками, молодежью, с несознательными люмпенами, с погромщиками и провокаторами, в конце концов. Не переходить эту границу борющийся рабочий, поставленный авторитарной нормализацией в узкие рамки, не может. На этой границе его протест может стать народным, а может превратиться в погром или оказаться инструментом чужой политики. Столь привлекательная и надежная фигура идеального рабочего здесь размывается, открывая себя некоему опасному будущему.

«Говорили: нам больно на вас смотреть, давайте покажем им силу. А мы им отвечали: это наша борьба, вы не нефтяники, идите домой», — цитирует жанаозенских забастовщиков Елена Костюченко.

«Трудовой спор нефтяников нельзя смешивать с деяниями бандитствующих элементов, которые хотели воспользоваться ситуацией для своих преступных замыслов», — заявлял в те же дни, охраняя фигуру рабочего для собственных замыслов, Нурсултан Назарбаев.

И сегодня нам, следящим за событиями в Казахстане, так хочется, чтоб среди реальной или мнимой борьбы кланов и жузов, «исламского фактора», разрушения, мародерства, смертей, профсоюзники Жанаозена смогли действовать как настоящие сознательные рабочие нашей мечты. Создавать органы самоуправления, пресекать грабежи, выдвигать четкие и бескомпромиссные требования к власти…

Эти надежды небеспочвенны. В Жанаозене, вероятно, оказались локализованы самые разные противоречия нашей общей региональной истории и экономики: яркий фасад постсоветской авторитарной модернизации, новая неолиберальная незащищенность, старая советская инфраструктура, вернувшаяся досоветская архаика. Память о разгонах и расстрелах. Черное золото, текущее на глазах в карманы олигархов. Иностранные компании, требующие порядка в стране. Тони Блэр, советник Нурсултана Назарбаева. Бесстыже откровенный язык рыночной прагматики, которым оперирует власть и бизнес: повышение цен на сжиженный газ (с чего началось восстание 2022 года) описывается как неизбежное следствие рыночной конкуренции и как единственно возможный способ обновить завод 1973 года постройки. Это происходит сегодня — в стране, которая, по данным ОПЕК, находится на 12 месте по добыче нефти в мире, обогнав Норвегию, а по уровню Индекса человеческого развития делит 52-53-54 места с Россией и Беларусью.

Читая и подписывая сейчас заявления против интервенции ОДКБ в Казахстан, я думаю о том, как могло бы выглядеть не просто правильное и прогрессивное, но еще и хотя бы отчасти государственное видение этого вопроса из России. Взгляд с точки зрения гипотетической российской власти, которую я мог бы считать своей. Такой взгляд может быть только одним. А именно — фигура суверенного рабочего простирается не только за пределы его рабочего места и не только за пределы такой необходимой независимости народного протеста от внешних сил. В суверенности рабочего есть государственный смысл.

Желанный объект эксплуатации для госкомпаний и ТНК, объект политтехнологических спекуляций на тему народности, новый рабочий — основная опора национального суверенитета. На фигуру пролетария, как гаранта индустриальной = политической независимости, опиралась когда-то советская власть, создавая новые «социалистические нации». На смену условной независимости в составе нации советской пришла независимость наций-государств — как повседневная реальность, и как лозунг, и как мечта.

Движение к независимости — от российской власти, от советского наследства — сталкивается в Казахстане с проблемой зависимости от других крупных центров. В 2019 году в том же Жанаозене прошли протесты против строительства в стране китайских заводов и сельскохозяйственных предприятий. Сегодня в результате протестов и кризиса власти в Казахстане мы снова видим движение в сторону России. Вероятно, это новый этап зависимости, ничего более. Зависимости для нации, зависимости для бастующего рабочего класса. Ведь только наш идеальный рабочий, имея сущностную связь с производством, с базисом, с «почвой» в самом материалистическом смысле этого слова, являясь лучшим представителем пресловутого «глубинного народа», может быть единственным гарантом какой бы то ни было национальной независимости.

«Я люблю свою родину, люблю Казахстан, стояла за рабочие интересы», — говорит Роза Тулетаева, отсидевшая три года по обвинению в организации беспорядков.

Высокий статус рабочего в обществе, рост независимых профсоюзов — все это обязательно для ухода от сырьевой модели, для развития обрабатывающих, высокотехнологичных отраслей. Запрет забастовок, репрессии против профсоюзов, расстрел протестующих работников — нет ничего более антигосударственного и антипатриотичного.

«Когда у меня будут спрашивать, откуда я, я буду говорить: из страны, где демонстрации нефтяников за лучшую жизнь подавили пулями и террором, вот, что они должны знать о моей родине, вот, что такое моя родина и мой казахский паспорт, который я, дай бог, не хочу обменивать ни на какой на свете», — пишет поэт Рамиль Ниязов-Адылджян.

С национальным вопросом связаны еще два события, к которым неизбежно отсылает любой массовый протест в Казахстане. 16 декабря — день расстрела нефтяников в Жанаозене — зловещим образом восходит к Желтоксану. Желтоксан — по-казахски декабрь: 16-18 декабря 1986 года были подавлены выступления студентов в Алма-Ате. Студенты выступили против назначения первым секретарем Компартии Казахстана Геннадия Колбина, никогда прежде не работавшего в республике. Тогда было арестовано 8 тысяч человек, 1700 получили ранения и травмы, число возможных погибших — от 10 до 170. Архивы этой истории засекречены, вероятно, из-за не до конца ясной роли Назарбаева. Точно можно сказать, что в итоге он стал бенефициаром: в 1989-ом, сменив Колбина на его посту, а в 1991-ом — сделав 16 декабря Днем независимости Казахстана.

«На постсоветском пространстве очень плохо с праздниками, потому что пока у одного народа — радость, у другого — горе», — сетует Рамиль Ниязов-Адылджян. — «23 февраля — день депортации чеченцев и ингушей, 8 марта — депортация балкарцев, Новый год — штурм Грозного, а 16 декабря, День независимости Республики Казахстан, очень надолго для всех стал днем траура по Желтоксану и по Жанаозену».

Еще одна веха — июнь 1989 года, когда конфликт на танцплощадке привел к столкновениям между казахской и лезгинской молодежью в Жанаозене (тогда Малый Узень). За национальным фактором стояли недоработки или провалы советской социальной политики. По объяснению автора прогремевшей тогда статьи в «Литературной газете», местные рабочие чувствовали ущемленность в сравнении с вахтовыми работниками, а также в сравнении с торговой прослойкой, составляемой прежде всего выходцами с Кавказа. Несколько дней продолжались волнения, для подавления был введен спецназ и военная техника, погибло, по разным данным, от четырех до двухсот человек.

Объяснение всего и вся через национально-культурное реалии, уже в те времена превращавшееся в мейнстрим, катастрофически не исчерпывает сути позднесоветских и постсоветских конфликтов. Также и фигура рабочего, плоть от плоти национальная в самом подлинном смысле слова, не вписывается в существующие сегодня национальные — мелкобуржуазные, элитистские, этнонационалистические нарративы. Рабочий выходит из цеха на площадь на площадь, с площади он попадает в пространство национальной жизни, а дальше вся логика и вся надежда его борьбы апеллирует к международной солидарности. Призыв жанаозенских и других казахстанских рабочих к солидарности перекрывает классовые и национальные границы. Достаточно ли хорошо мы слышим его — среди споров о том, должна ли помогать Россия режиму Токаева?

В Москве у посольства Казахстана снова задерживают пикетчиков, один из них получает 15 суток ареста. В 2011 году нам после нашей акции со свекольной кровью удалось уйти незадержанными. Через несколько месяцев в трех сотнях метров от посольства у памятника Абаю Кунанбаеву московские оппозиционные студенты, активисты и художники пытались налаживать самоуправляемую культурную жизнь, пока она не была зачищена полицией в рамках «антитеррористической операции».

Потом было много всего, а сейчас с Жанаозеном, пахнущим кровью и нефтью, мы снова рискованным образом связываем наши надежды. Надежды на то, что постсоветский рабочий, мифический и реальный, выходя за предначертанные для него корпорацией и властью границы, меняет их для всех нас.